мой рок-н-ролл

Утром он выходил на балкон с чашкой кофе и смотрел на город. Балконная дверь задевала штору и приходилось, изловчась, приподнимать край полотна, чтобы аккуратно и тихо, не разбудив жену, пробираться изнутри наружу. Оказалось, что пить с утра кофе на балконе, смотря на город, красиво только на бумаге, а в настоящем городе даже на балконе девятого этажа пахло мусором, было холодно, кофе проливался на пальцы, обжигая их, а голубиный помет на перилах не давал на них облокотиться. Город был серо-грязным или болезненно ярким, небо пустым, а горизонт рваным от уродливых домов середины прошлого столетия, безралично окруживших и навеки заперевших его высокий новый дом в своих дряхлых объятиях.


Ратцо Ма, "Бритва"

Cтрашно проснуться и понять, что вся жизнь прожита, а вместо тебя жил кто-то другой. Не плохой, не хороший, не великий и не малый — так, среднего роста, но главное — совершенно другой. То есть, вот, понять, что он любит овсянку — а ты ее терпеть не можешь. Овсянка еще туда-сюда. Жена — это страшнее. Или не жена.

И вспоминать, как ночью, когда туман, ты вдруг чувствовал в груди его шевеление, но надежно заперт он был — в клетке такой прочной, что и не сломать. А потом, когда он ее сломает все-таки — потому что сломать можно все, что угодно, даже то, что нельзя, даже то, чего нет — в конце понять, что это не он был, а ты. Но поздно: годы утекли, жизнь исстаяла, и нелюбимая жена зовет есть овсянку.

Ратцо Ма, "Бритва"