Ян Бритва

Вот и середина лета, думаешь ты. Тополя шуршат серебристыми листьями, вторя ветру, подобно морю, пытаясь загипотизировать тебя своей монотонностью. Ты идёшь по аллее, радуясь солнцу и утренней прохладе. Она идёт тебе навстречу, девушка с рыжими, огненными волосами, хмуря брови и глядя куда-то вдаль за твою спину. Оглядываешься, но никого не видишь позади себя. Она подходит ближе и внезапно её глаза светлеют. Как будто и не прошёл год с вашей последней встречи. Мы уезжаем, - говорит она, - нам дали визу. Ты отводишь взгляд. Ты решил остаться? Да, я устал убегать, - отвечаешь тихо ты. Ну ладно, может ещё и увидимся, - печально отвечает она. Но вы оба знаете, что это не так. Да, конечно, - поспешно отвечаешь ты, но кажется она тебя не слышит. Вы сворачиваете на набережную и дышите речным воздухом. От воды веет холодом, несмотря на июль месяц. Она зябко ёжится и ты решаешься взять её за руку. Как много в этом, почти позабытом движении. Провожаешь её домой до боли знакомой дорогой, молча разворачиваешься у парадной и идёшь обратно. Вот и последняя встреча. А дальше пустота.

Идёшь через мост, глядя в блики речных волн. У с хода с моста, тебе на перерез движется патруль. Тот, который возглавляет группу, у него в руках оружие и совершенно безумный взгляд, как у солдата в твоей роте в Одессе в 86 году, расстреявшего сослуживцев. Животный страх взбегает по спине и упирается в затылок, кажется голова сейчас взорвётся от напряжения. Но патруль проходит мимо, не обращая на тебя никакого внимания. Гулкий цокот сапог удаляется и ты облегчённо вздыхаешь. Всё же по городу лучше не ходить, по крайней мере по центральным улицам.

Заходишь в ближайший сквер и садишься на белую скамейку. Сколько лет прошло а эти скамьи по прежнему красят в белый цвет. Хоть что-то в жизни остаётся неизменным. Отцветшие кусты сирени, редкая трава под деревьям, да неубранный мусор, некому его теперь убирать. Ты смотришь сквозь опущенные веки на мерцающее солнце в кроне деревьев. Если закрыт глаза, то можно подумать, что ничего и не происходит, и ты сидишь на веранде бабушкиной дачи. Кажется она сейчас войдёт и предложит тебе свежих яблок, - попробуй, смотри какие спелые. Ты и правда начинаешь ощущать запах яблок. И птица удод что-то поёт в свём гнезде в малиннике. Кажется ты уснул. Не место и не время в неспокойном городе.

Нехотя встаешь и идёшь дальше. Делать абсолютно нечего. Выходной, не выходной, никто не знает. Да и на работе делать наверно нечего. Большинство сотрудников либо уехали, либо взяли работу на дом ещё весной, когда всё только начиналось. Думаешь, что и тебе надо бы чем-нибудь заняться, посчитать таблицы и свести данные последнего зимнего эксперимента воедино. Вопрос, будит ли нужен кому-нибудь твой труд, остаётся открытым. Но лучше делать хоть что-то чем ничего.

Во дворе кто-то вынес старые книги и журналы. Из любопытсва смотришь. Почти новая записная книжка. Забираешь себе. Только пара страниц исписанны аккуратным почерком. И более чем полувековая дата. Кажется, что время обратилось вспять. Открываешь страницы и вдыхаешь запах бумаги, пытаясь вспомнить то время. Только обрывки снов и больше ничего. Как же так. Заходишь в парадную и поднимаешься по выщербленным ступеням. На площадке сидит мальчик лет восьми, он весь взъерошен и на его щеке ссадина. Сейчас много таких детей, взрослым не до них. Молча обходишь его и поднимаешься выше.

Кольнуло в сердце и ты вспоминаешь, что точно так же сидел на краю тротуара а взрослы старательно обходили тебя, спеша по своим делам. Заходишь в квартиру, достаёшь из корзины яблоко, большое и жёлтое как солнце, спускаешься вниз и отдаёшь мальчишке. Он удивлённо смотрит на тебя но не отказывается от угощения. Больше ничего ты не можешь для него сделать. Да и кто ты такой для него? Возвращаешься в квартиру, закрывая за собой плотно дверь и на тебя наваливается сумрак и тишина. Лишь тонкие лучи солнца пробиваются свозь шторы, играя мерцающими, невесомыми пылинками в сухом воздухе.

Уходишь в дальнюю комнату, в которй никто не потревожит тебя. Раскрываешь найденную записную книжу и на первой чистой странице начинаешь писать, те мысли что пришли к тебе накануне, пока ты их не забыл или не счёл ненужными. Неровные строки ложаться одна под другой, работа полностью занимает тебя как прежде, когда ты ещё чувствовал в себе жизнь. А теперь ты мертвее мёртвого, без будущего и с почти позабытым прошлым. Человек без памяти никто, мы существуем пока помним, отбери у нас память и мы осчезнем навсегда, как будто сражённые пулей. Возможно, что спустя много лет, кто-нибудь раскроет эти пожелтевшие страницы и ты вновь оживёшь, твои мыли, чувства, переживания. Кто знает?

Вторая половина лета накатила небывалой для города жарой и первыми тёмными после июня ночами. Казалось, зной плавит людские души, поднимая со дна самое тяжёлое, чёрное и зловонное, то, о чём предпочитают молчать даже при разговоре с самим собой. Люди продолжали безумствовать с удвоенной энергией, сея старх, хаос и смерть на своём пути. Из дома стало страшно выходить по вечерам, впрочем и днём было небезопасно.

Ты договорился с друзьями и увёз родных в их загородный дом, подальше от города и поближе к границе. Если настанет полный хаос, то возможно будет хоть какой-то шанс уцелеть. И опять вернулся в почерневший город. Казалось город пророс в тебя невидимыми нитями чёрных каналов и переулков, проник в твою кровь и плоть и не отпускал, медленно отравляя тебя своим ядом. Осталоь доделать несколько дел да сделать записи в дневнике. Возможно, когда-нибудь, эти заметки помогут разобраться в хронике происходящего.

Друзья при встрече уговаривали тебя тоже уехать, но ты как всегда упрямился. Наконец, закончив самые неотложные дела и собрав что-то из вещей, уехал в ближний пригород, в маленький обветшавший домик, одиноко стоящий среди заброшенных яблонь и кустов сирени. В конце концов, писать можно и там, подумал ты. И время остановилось. Изредка редкие соседи делились новостями и слухами, ещё реже газетами или папиросами, забытые ныне слова. Военное положение не было отменено и редакции были осторожны в своих заметках. Но всё читалось между строк, вернее само отсутсвие хороших известий красноречиво говорило, что мира не стоит ожидать в ближайшее время.

Ты вздыхаешь, завариваешь чай и надолго задумываешься о смысле жизни. Философия, а что ещё остаётся делать? Можно спать до обеда, потом сварить молодой картошки на дровяной печке, посыпать зелёным луком и добавить кусочек консервированной рыбы. Со времён службы в армии ты ненавидишь рыбные консервы, но сейчас и это блюдо кажется желанным. В доме тишина, только часы тихонько тикают и подрагивают секундной стрелкой. Время бежит, хотя кажется, что оно замерло в августовской жаре, подобно насекомому в клейкой дервесной смоле.

Надо бы вернуться и проверить, как обстоят дела у друзей в городе, проскальзывает мысль в однообразии деревенской жизни. Но вернуться, в этом таится опасность, незримая и поджидающая там, где её никак не ждёшь. Мёртвые лица на набережной всё ещё снятся тебе по ночам. И ты лежишь среди них, в почерневшей крови, широко раскрыв глаза, уставленные в высокое синие небо. Небу нет дела до людей, оно безразлично и безлико и только редкие облака плывут в вышине, не принося ни дождя, ни тени, ни малейшей прохлады.

Очнувшись, вытряхиваешь пепельницу, и найдя недокуренную сигарету, закуриваешь. Пальцы дрожат. Зажигаешь проржавевшую керосиновую лампу, откуда она в доме? Достаёшь блокнот и начинаешь писать, заполняя страницы своим неровным почерком. Разобраться бы потом в написанном. За подобные заметки, если найдут при обыске, может и не поздоровится. Но желание сказать правду сильнее страха. Свобода, в том числе и в собственных глазах, превыше всего. Жизнь человека есть обретение свободы, думаешь ты. То, что нам дано изначально, и без чего незачем и невозможно жить.

Постепенно тени начинают плясать в твоих глазах, ты гасишь лампу и засыпаешь на старом диване. Звёздная ночь приносит долгожданную прохладу и погружает тебя в забвение. И только ветер шумит в кронах деревьев, да редкая сова вскрикнет в ночи.

Жаркий август сменился прохладой. И город успокоился. Вспучившись протестами, местами переходящими в боевые столкновения, он напоминал раненого зверя, зализывающего раны. Горы мусора, автомобильных шин и скамеек понемногу убирались местными жителями, которые выходилиближе к вечеру, если было тихо. Как терпеливые муравьи, осторожно озираясь, они убирались около своих домов, готовые немедленно исчезнуть при малейшем шуме.

Гвардейцы предпочитали лишний раз не нарушать тишину и не вмешиваться. Все, абсолютно все устали от бессмысленности происходящего. Городские госпитали работали на осадном положении, их охраняли военные, полиция исчезла с началом протеста. Поговаривали, что полицейские выбросили свою форму и кто смог просто покинул город на время. Но людская память вещь долгая.

Ты чувствуешь себя несвободным, замкнутым в ограниченное пространство, квартира под самой крышей, с окон которых видно абсолютно всё, короткие и быстрые перебежки в офис и обратно или в редко работающие продуктовые магазины. Хочеся курить но сигарет не купить с весны, разве что на чёрном рынке. За пачку отвратительных сигарет просят немыслемые деньги и ты решаешь сегодня воздержаться. Но ближе к ночи становится невыносимо от беспомощности. Кажется время останавливается и некуда бежать от самого себя.

На маленькой переносной газовой конфорке, заблаговременно привезённой с загородного дома, кипятишь чай. Кофе был бы лучше но тогда точно не уснёшь до утра. Ночи внезапно потемнели, так всегда бывает на севере к концу лета. Лёгкие ночные облака почти не видны, только набегают на месяц и звёзды, ставшие необычайно яркими. Смотришь на небо заворожённо, как в детсве, мечтая о том, что бы перенестись в пространстве и времени, туда, где ты был счастлив. Но был ли ты действительно счастлив или это всего лишь иллюзия собственного воображения?

Ты видишь мир собственными глазами, но понимаешь его своим разумом и чувствами, искажаешь собственными мыслями и пониманием действительности. Всё рушится вокруг, но внутри тебя спокойствие, как в центре урагана, лишь события вертятся вокруг в бешенном ритме, ускоряясь с каждым мгновением. Кажется, что если покинуть этот островок тишины в центре безумия, то твой разум разорвёт на части и никогда не собрать его вновь.

Робкий стук в дверь. Кто это? Сейчас никто не ходит в гости, все предпочитают отсиживаться по домам и ждать, когда же ситуация изменится, если не к лучшему то станет хоть толику безопаснее. Соседка, пожилая женщина просит спички, но это скорее всего предлог, ей хочется поговорить. К ней внук, молодой парень, не заходил почти неделю и она переживает. Телефонная связь работает плохо, к тому же многие просто боятся ей пользоваться. Тёмные слухи ходят среди горожан, что разговоры прослушиваюстя а самых несогласных забирают в трудовые лагеря. Знаем мы эти лагеря, заберут и не вернёшься.

Даёшь ей спички и пару свечей, успокаиваешь как можешь. Обещаешь помочь набрать воды. С водой плохо, она теперь редко поднимается на последний этаж. Надо спускаться в дворницкую и набирать там из замурованного в старой, холодной стене крана. Бетонный пол и потрескавшаяся мозаика навевают мысли об остановившемся времени. Через маленькое зарешёченное окошко можно видеть редких прохожих, вернее их ноги - дворницкая находится в полуподвале и окошко выходит вровень с мостовой. Никто не заглядывает вовнутрь и можно безопасно наблюдать, без риска быть замеченным, что происходит снаружи.

Поздний вечер, но фонари ещё не зажглись, экономия и военое положение. Поднимаешься наверх с ведром воды, стучишься к соседке и отдаёшь воду, слушая в ответ благодарность. Не за что - тихо говоришь в ответ и стараешься побыстрее уйти обратно к себе. Что теперь делать, мы все в ловушке. Эти мысли не дают покоя и возвращаются снова и снова. Поняв, что опять не заснуть, вздыхаешь и лезешь в дальний угол кладовки, находишь припрятанную мятую пачку сигарет, считаешь оставшиеся и достаёшь одну, садишься на широченный подоконник и закуриваешь, тихо пуская стуйку дыма в окно. Сквозь дым просвечивает луна и звёзды, кажется что ты летишь, где-то высоко и далеко, от всей суеты и современной действительности. Делешь последнюй затяжку, осторожно тушишь окурок, сворачиваешься клубком и засыпаешь под стук, подобно метроному, собственного сердца. Ночь больше не тревожит тебя.

Внезапно наступила осень, по утрам стало зябко выходить на улицу и выкидывать мешки с мусором, струйка белого пара вырывалась изо рта и мёрзли руки. Большинство кафе на улице стояли закрытыми, с опущенными ролл-ставнями. И брошенные мусорные баки, стоявшие целыми днями вдоль опустевших дорог, в ожидании когда их увезут мусорщики, создавали образ заброшенного, провинциального городка. Раньше дворники всегда знали, когда проедет машина, и выкатывали баки по расписанию. Теперь же никто не знал ни графика движения, ни будет ли в этот день вообще уборка. Город медленно и методично продолжал погружаться в хаос.

Вид мёртвой пожилой женщины на задворках площади внезапно поразил тебя, как когда-то в далёком 1976 году, когда древняя, нищая старуха, замотанная в тряпьё, пришла к открытию магазина, что бы сдать пару молочных бутылок и купить себе хлеба. Стояла как и сейчас прохладная осенняя погода, старуха присела на грубо сколоченный деревянный ящик для портвейна, прислонилась к выкрашенному в зелёный цвет ларьку для сдачи пустых бутылок и уснула навсегда. Её запавшее, тёмное, почти безликое лицо поразило твоё детское воображение, что живой человек за считанные часы может првратиться в нечто, более походящее на тысячелетнюю мумию из музея, откопанную до войны археологами в Тянь-Шане.

Никому не было до неё дела, ни милиция ни врачи не спешили приезжать за мёртвым телом. И только такие же древние старухи тихонько обсуждали свою товарку стоя неподалёку в стороне. - Совсем одна, кто её будет хоронить? - перешёптывались они. Тогда было много таких одиноких стариков и старух, чьи дети сгинули во время последней большой войны. Не спасали ни удалённость от фронта ни наличие большой семьи. Забирали всех молодых и многие не вернулись или надорвались на военном производстве, умерли от голода и болезней. А старики тихо доживали свой век, вдали от центральных улиц, телевидения, газет и глаз правительственных чиновников. Худшим из худших было попасть в дом престарелых, что означало полную потерю всяких прав, крошечной пенсии и приход скорой, как по расписанию смерти.

Смерть внезапна - думаешь ты. И если ты совершенно один, то со смертью перестаёшь существовать навсегда, все твои мысли, твоё сознание, всё, что ты когда-либо делал теряет всякий смысл. И только камень на кладбище какое-то время ещё будет напоминать о том что ты жил. Да и тот потемнеет, покосится со временем, буквы скроются под многолетней пылью и зарастут сухой, жёсткой травой. И только ветер будет еле слышно петь свою вечную песню в кронах редких деревьев и раскачивать вездесущую горькую полынь под жарким азиатским солнцем.

С наступлением холодов пришла не только осень но и долгожданная тишина. Летние столкновения с гвардией прекратились, так же неожиданно как и начались. Какое-то время ещё вторили им громкоговорители, призывающие горожан оставаться дома, внося смятение и тревогу в их души. Но потом и они замолкли. То ли повредили линию передач, то ли центр вещания закрылся, как и остальные городские службы. Военные пытались наладить городскую жизнь, но после неудачных попыток, нападений и случаев мародёрства отсупили за город. И город замер в нелепой позе, ни живой ни мёртвый.

С каждым днём прохожих становилось всё меньше, исчезли приезжие рабочие и торговцы из Средней Азии, которые шустрыми стайками всегда кучковались на рынке и площади около дома. С их исчезновением закрылись их многочисленные лавочки, магазины и ларьки национальной кухни, одежды, парикмахерские и всё то, что несёт волна переселения народов из бедных стран в более успешные и богатые. Кто хочет жить там, где фактически идёт война непонятно кого непонятно с кем? Люди ожесточились и потеряли остатки цивилизованности, некогда бытовавшей в городе.

Ты с грустью наблюдаешь происходящее, не в силах что-либо изменить. Нет сил и возможности даже куда-нибудь уехать, во всей стране, по слухам, установился хаос. На чужаков смотрят подозрительно, готовясь к худшему. Не стало работы, да и кому она сейчас нужна. Еду ещё можно было купить по карточкам, это старое наследие, видимое тобой не в первый раз, поэтому и не вызвавшее никакого удивления. Единственное, что успокаивало - пережили это раньше, переживём и теперь.

Все знакомые и друзья вдруг куда-то исчезли или уехали, и только старинный приятель всё ещё жил со стариками родителями, не имея возможности куда-либо перебраться и не пожелав их оставить одних в неизвестности. Ты заходишь к нему обсудить последние новости и слухи. Новостей почти нет, жизнь замерла, а слухи, один угожающе другого. Но на то они и слухи, что бы ими пугать. Пьёте оставшееся вино десятилетнего урожая, припасённого до лучших времён. Наступят ли они ещё, эти лучшие времена? Закусывать особо нечем и вино ударяет в голову с новой силой.

Ближе к вечеру ты забираешь книги, за которыми зашёл к приятелю, хотя это лишь предлог что бы не быть одному. Выходишь немного отрезвевший и долго идёшь домой по пустынным улицам, старательно избегая редких прохожих и тем более гвардейских патрулей. Благо, фонари почти не горят и сумрак надёжно укрывает тебя от враждебной силы. Не понравишься - заберут и увезут в пересыльный лагерь, как говорится - для выяснения обстоятельств, поминай как звали. Твоя жизнь, как и жизнь остальных горожан, сейчас ничего не стоит и ты это прекрасно понимаешь.

Становится совершенно темно, на небе проступают необыкновенно яркие звёзды. Если задрать голову и смотреть ввышину не мигая, то можно, как в детстве, представить себя летящим в никуда. И только тёмные тени проплывающих облаков напомнят, что ты всё ещё стоишь на земле.

Наконец позвонили из офиса, телефон ещё работал. Можете приезжать за документами, сказал женский голос по-русски. Идёте через город, благо не слишком далеко. Поздняя осень, редкие оставшиеся на деревьях листья не в силах скрыть серое, дождивое небо над головой. Знакомые и такие непривычно пустынные ныне улицы. Поворот, ещё поворот, вот и новый дом, большие витрины ныне заложены кирпичом, основательно и надолго, оставлены только небольшие просветы, что бы в гулком холле не было совсем темно. Дом-крепость.

Редкие посетители жмутся к стене. Выходит суровый охранник, цепким взглядом окидывает публику, заглядывает в список, спрашивает как вас зовут и приглашает первыми. Лифт не работает, подымаетесь по высоким этажам, серая лестница, камень, всё ещё красиво отражает свет и икрится прожилками слюды. Как в детстве, когда подобные минералы ты находил на откосе горной реки. Небольшая комната, анкеты, вы заполняете документы, договариваетесь о дате отъезда, все, кроме тебя. Ты упрям и не хочешь никуда уезжать. Служащий сожалеет но устав спорить, устало машет рукой. Пусть будет как будет.

Выходите. Группа посетителей совсем поредела, осталась лишь пожилая пара, тихо шепчущая в сумеречном помещении. Часы показывают обеденное время, но небо тёмное и кажется, что вот-вот день сменится ночью. Выходите на улицу и идёте, начинается мелкий моросящий дождь, прерываемый порывами ветра. Все молчат, обдумывая скорый отъезд. Редкие машины проносятся мимо, дежурные гвардейцы закованные в пластиковые доспехи держатся поближе к своим машинам, не обращая на вас никакого внимания. Зачем они вообще в городе, никому непонятно.

Переходите мост, под ногами гулко звенит чугунный пролёт и река неторопливо несёт свои, цвета серого осеннего неба, воды. Пожелтевшие листья, покрытые капельками воды, бесшимно скользят по речной глади, покачиваясь на мелких волнах. Течение реки уносит их, подобно времени, уносящему всё настоящее, вдаль, за завесу дождя и горизонт.

Вот и дом. Садитесь обедать. Ты идёшь мыть руки и надолго задумываещься, смотря на тоненькую струйку воды, текущую из крана. Кажется, что кусок мыла превратился в камень. Мысли сменяюся одна другой, но ты так и не решаешься на которой из этих мыслей остановиться, которая из всех них самая важная. Что будет с родственниками, твоя собственная судьба, что ожидает город, что вообще делать да и зачем? Нет ответа ни на один из вопросов.

Наскоро съев свою порцию, молча одеваешься и выходишь обратно на улицу. Надо ещё зайти в офис, забрать некоторые вещи. В офисе безопасно, там всё ещё есть охрана и можно хранить то, что лучше не терять. Молча идёшь по знакомым с детства улицам. Город ощетинился уродливыми железными дверьми, как повязкой на лице, закрывающей жуткий шрам и потерянный в потасовке глаз.

Где-то всё ещё висят пожелтевшие и размокшие под дожём объявления, но новых давно не печатают - жизнь в городе замерла и непонятно куда делись миллионы, населявшие когда-то его, горожан. Может всё ещё живут на окраинах, в своих многоэтажных гетто или перебрались в более безопасную провинцию? У многих есть дачи и запас дров, можно, если повезёт, пережить предстоящую зиму. У вас нет дачи, так что остаётся надеяться только на скорый отъезд. Но ты упрям и тебе ничего не надо. Неожиданно приходит на память строка из статьи русского философа Бердяева - только потеряв всё обретёшь свободу.

Свобода, звучит заманчиво, только бы успеть завершить необходимые дела. Сделав в уме наброски к роману, приходишь в чувство глубокой удовлетворённости. Осталось только взять блокнот и записать, что бы не забыть ненароком. Вот и офис. Тебя пропускают, предварительно убедившись что это ты и ты один. Забираешь документы, оставшееся жалованье и деньги, хотя от последних сечас мало толку, больше решает знакомство с нужными людьми и быть им полезным.

Узнаешь последние новости. Дела неутешительны, хотя открытых столкновений, как летом, давно нет но все в напряжении и продолжается комендантский час. Вспоминаешь, как много лет назад вы так же уезжали из опустошённого войной города, редкие шрамы от упавших ракет и выбитые витрины, заклееные полиэтиленом и оранжевой лентой. Обезлюдившие улицы. Всё это неожиданно вернулось, совсем в другом месте и в другое время. Всё войны одинаковые, думаешь ты. И в войне невоможно победить, только выжить. Последняя мысль кажется особо важной, ты не удерживаешься, достаёшь блокнот и быстро что-то записываешь своим ужасным, неровным почерком, окончательно ипорченым многолетней работой за компьютером.

Прощаешься с сотрудниками, даже не зная, когда их в следующий раз увидишь и увидишь ли вообще, выходишь на улицу и потуже завернувшись в куртку и сдвинув шапку на самый нос идёшь домой. Редкие фонари освещают твой путь и капли дождя бесшумно опускаются на твои руки и лицо.

Все родственники ещё в декабре оформили документы и уехали. И только ты не захотел никуда ехать, ждал и надеялся до последнего, сам не зная чего. Что люди одумаются, что кто-то вспомнит о тебе и вернётся? Что в этом ещё есть хоть какой-то смысл? Жажда и желание увидеть всё собственными глазами сыграла с тобой скверную шутку.

Гулкий, пустой зал университетской библиотеки. Всё на своих местах, но людей нет. Холодно, кажется библиотекари вымерзли этой зимой вместе с позабытыми цветами на зарешёченных окнах. Ты смотришь корешки каталога, пытаясь найти необходимую кнгу. Да, вот она, номер ряда, полка, необходимый индекс издания. Книга на месте. Пожелтевшие страницы, строки расплываются в сумерке декабрьского дня и облачко вырвавшегося изо рата пара не в силах согреть замёрзшие пальцы.

Выходишь во двор, пересекаешь проходную и идёшь вдоль набережной. Вся жизнь проведена около этих набережных, как будто в этом есть некий тайный смысл. И течение тёмных вод несёт твою судьбу мимо глубоких, смертельных для одинокого пловца водоворотов. Но сейчас река застыла и покрылась льдом и мягким снегом. Центр реки взломан кораблём, что бы люди не ходили с одного берега на другой без надзора. Редкие полицейские по привычке всё ещё изредка проверяют у прохожих документы. Но смыса в этом не больше, чем в шуме ветра над головой.

Идёшь, осоторожно обходя сугробы, замёрзжие руки прячешь в карманах а под мышкой держишь книгу, стараясь не выронить её в снег. Странно, кто сейчас читает бумажные книги в век обезумевших цифровых технологий. Но бумага не подверженна вездесущей цензуре и можно узнать то, что пытаются или пытались множество раз вымарать из истории мирозданья. Как будто, если вычеркнуть строку, то это изменит ход историии или сделает мысли великих писателей и философов менее важными.

Вот и гулкая парадная. Двери давно сломаны, вместо электронного замка чёрная дыра. Впрочем и электричество бывает далеко не каждый день. Но дома есть свечи, странный полувековой реликт из позапрошлой жизни, найденный в глубине кладовки, грубые в своей форме но эффективные. Маленькая железная печка с дымоходом, подсоеденённым к нерботающему газовому водогрею, древнему, как двухвековой дом. Этот дом много что повидал через свои окна, восходы и закаты солнца, наступление весны и возвращение зимы, пожары войны и мятежа. Переживёт и нынешнюю напасть. Но переживёшь ли ты сам? Впрочем, какая разница.

В печи горит понемногу огонь и тепло возвращается в твоё тело. Нацепив на нос очки читаешь текст, нелепо шевеля губами, как будто пытаешься попробовать на вкус каждое слово. Некоторые слова горькие, некоторые острые и холодные, а некоторые сверкают поразительным открытием, мимо которого ты проходил каждый день, не замечая очевидного. Делаешь в блокноте пометки, пытаясь экономить бумагу. Если слишком много записных книжек, то потом и не разберёшь что еть что.

На сегодня хватит. Ставишь на печку маленький почерневший железный чайник с водой и сыпешь в него остатки чая. Аромат горячего чая заполняет кухню. Пьёшь маленькими глоточками, заедая твёрдыми галетами и думаешь, что надо закончить роман, пока ещё есть возможность. Мысли начинают путаться и ты падаешь, бесконечно падаешь в бездну, сквозь радужную сеть сна.

Со дня смерти последнего президента прошёл ровно год. Всё тот же холодный март и следы растаявшего под полуденным соллнцем снега и льда, короые не чистят и не убирают с тротуаров. Толпы обезумевших поначалу людей встречаются всё меньше и реже. Заколоченные окна, кто-бы мог предсказать столь скорый конец цивилизации. Казалось, ещё вчера все были уверенны в завтрашнем дне, и лишь безумцы твердили о скорой катастрофе. Но кто слушает этих безумцев? Разве что такие же безумные, как и они сами.

Со дня последней зарпаты рошло полгода. Денег нет и не будет, всё ценное давно выменяно, да и кому сейчас нужны вещи? Окаменевший хлеб был доеден ещё на прошлой неделе и стало абсолютно всё равно, что будет завтра. Нельзя оставаться на месте, надо идти. Иначе сядешь и окончательно замёрзнешь. А потом равнодушный дворник вызовет команду и твоё замёршее, безымянное тело отвузут в крематорий на Шафировском. И там, в жарком пламени, среди застывшей зимы, ты окончательно исчезнешь. Исчезнешь вместе с безумными, пришедшими слишком рано, идеями, как изменить мир.

И одинокая звезда скатится с вечернего, темнеющего из бирюзово-голубого до тёмно-василькового неба на прощанье. И замёрзшие набережные и реки, укрытые снегом и льдом, всё это опустеет без тебя, потеряет всякий смысл, как теряет смысл Вселенная, если её некому осознать.

И ты идёшь, засыпая на ходу и бормоча полузабытые стихи из другой жизни. В них светит жаркое солнце, цветут невиданной красоты сады и ты возвращаешься по пыльной дороге домой в золотистой придорожной пыли заходящего солнца. И от двухметровых стеблей кукурузы веет прохладой и цикады поют свою июльскую, вечную песню. Песня убаюкивает тебя, ты закрываешь глаза и тебе снится угасающий летний день на другом краю земли. И впервые за долгие годы ты чувствуешь себя снова свободным. И ощущение счастья переполняет тебя.

В Питере холодно и неуютно, зачастили дожди и туманы, выпал первый мокрый снег и ушёл. Сигарета меж пальцев и дым сливается с облачком пара изо рта. Нещадно мёрзнут руки и не спрячешь в карманы куртки. Молчаливый вокзал как отголосок минувшей эпохи, безвозвратно канувшей в прошлом. Свист утренней электрички сквозь темноту и красные сигнальные огни уходящего поезда. Под стук колёс уплывает город в небытие. Чёрная река замерла, остановив свои свинцовые воды где-то в темноте под мостом. Птицы над осиротевшими полями, мрак и пустошь, дожить бы до весны.

Осенний дождь, вода струится с неба.
- Для чего существуеют женщины?
Серое небо льётся дождём и холодной мглой.
- Для чего нужны женщины?
Серая мгла в рыданиях пролилась осенним дождём и превратилась в глубокие лужи.
- Ну почему всё замыкается на женщинах?
Вода струится с неба по земле. Скользко. Подскалзываешься, прыгая через лужу, в последний момент хватаясь за острый куст.
- Опять женщины.
Холодный дождь смывает краасные разводы, кровь с руки и щиплет ссадину.
- Женщины, их глаза серы а волосы цвета бронзы.
Остановка. Стоя под крышей и забыв о ссадине вытираешь мокрые руки о всё ещё сухую подкладку куртки, достаёшь сигарету, закуриваешь. Сруя дыма смешивается с серым, липким дождём.
- Эти глаза, за что мы вас любим?
Окурок летит на дорогу. Проежает грузовик, обдавая обочину серым водопадом брызг.
- Ну почему всё так?
- Автобуса всё нет и в тишине темнеет, лишь шелест струй, бегущих с крыши, по красным листьям и серому асфальту.

Ты лежишь укрывшись одеялом до ушей и страшные отметины татуировок обезобразившие тебя исчезли. Мне хочется тебя поцеловать но я не решаюсь тебя разбудтиь. Сажусь за стол и начинаю печатать текст на древней, 1970-х годов, пишущей машинке Москва. Клавиша с точкой западает и я особо тщательно выбираю когда и как закончить бредложение. Всё это сбивает меня с мысли о романе, который я пишу уже несколько месяцев. За окном февраль, мокрый снег и утренний туман. Серый поздний рассвет мягко освещает твоё лицо, полуоткрытый во сне рот, складка подушки потемнела от твоего дыхания. Мысли мои вновь возвращаются к роману и я погружаюсь в рутину написания текста, не замечая убегающее время. Как не замечаю что ты уже проснулась и молча наблюдаешь за моей работой. Внезапно я ощущаю аромат кофе доносяшийся до меня из кухни и твой мягкий голос - кофе и тосты готовы! Я нехотя отрываюсь от работы и иду по каменному полу босиком, иглы холода пронзают ступни и я просыпаюсь. За окном рассвет, мокрый снег, туман, февраль.