Ян Бритва

Вот и середина лета, думаешь ты. Тополя шуршат серебристыми листьями, вторя ветру, подобно морю, пытаясь загипотизировать тебя своей монотонностью. Ты идёшь по аллее, радуясь солнцу и утренней прохладе. Она идёт тебе навстречу, девушка с рыжими, огненными волосами, хмуря брови и глядя куда-то вдаль за твою спину. Оглядываешься, но никого не видишь позади себя. Она подходит ближе и внезапно её глаза светлеют. Как будто и не прошёл год с вашей последней встречи. Мы уезжаем, - говорит она, - нам дали визу. Ты отводишь взгляд. Ты решил остаться? Да, я устал убегать, - отвечаешь тихо ты. Ну ладно, может ещё и увидимся, - печально отвечает она. Но вы оба знаете, что это не так. Да, конечно, - поспешно отвечаешь ты, но кажется она тебя не слышит. Вы сворачиваете на набережную и дышите речным воздухом. От воды веет холодом, несмотря на июль месяц. Она зябко ёжится и ты решаешься взять её за руку. Как много в этом, почти позабытом движении. Провожаешь её домой до боли знакомой дорогой, молча разворачиваешься у парадной и идёшь обратно. Вот и последняя встреча. А дальше пустота.

Идёшь через мост, глядя в блики речных волн. У с хода с моста, тебе на перерез движется патруль. Тот, который возглавляет группу, у него в руках оружие и совершенно безумный взгляд, как у солдата в твоей роте в Одессе в 86 году, расстреявшего сослуживцев. Животный страх взбегает по спине и упирается в затылок, кажется голова сейчас взорвётся от напряжения. Но патруль проходит мимо, не обращая на тебя никакого внимания. Гулкий цокот сапог удаляется и ты облегчённо вздыхаешь. Всё же по городу лучше не ходить, по крайней мере по центральным улицам.

Заходишь в ближайший сквер и садишься на белую скамейку. Сколько лет прошло а эти скамьи по прежнему красят в белый цвет. Хоть что-то в жизни остаётся неизменным. Отцветшие кусты сирени, редкая трава под деревьям, да неубранный мусор, некому его теперь убирать. Ты смотришь сквозь опущенные веки на мерцающее солнце в кроне деревьев. Если закрыт глаза, то можно подумать, что ничего и не происходит, и ты сидишь на веранде бабушкиной дачи. Кажется она сейчас войдёт и предложит тебе свежих яблок, - попробуй, смотри какие спелые. Ты и правда начинаешь ощущать запах яблок. И птица удод что-то поёт в свём гнезде в малиннике. Кажется ты уснул. Не место и не время в неспокойном городе.

Нехотя встаешь и идёшь дальше. Делать абсолютно нечего. Выходной, не выходной, никто не знает. Да и на работе делать наверно нечего. Большинство сотрудников либо уехали, либо взяли работу на дом ещё весной, когда всё только начиналось. Думаешь, что и тебе надо бы чем-нибудь заняться, посчитать таблицы и свести данные последнего зимнего эксперимента воедино. Вопрос, будит ли нужен кому-нибудь твой труд, остаётся открытым. Но лучше делать хоть что-то чем ничего.

Во дворе кто-то вынес старые книги и журналы. Из любопытсва смотришь. Почти новая записная книжка. Забираешь себе. Только пара страниц исписанны аккуратным почерком. И более чем полувековая дата. Кажется, что время обратилось вспять. Открываешь страницы и вдыхаешь запах бумаги, пытаясь вспомнить то время. Только обрывки снов и больше ничего. Как же так. Заходишь в парадную и поднимаешься по выщербленным ступеням. На площадке сидит мальчик лет восьми, он весь взъерошен и на его щеке ссадина. Сейчас много таких детей, взрослым не до них. Молча обходишь его и поднимаешься выше.

Кольнуло в сердце и ты вспоминаешь, что точно так же сидел на краю тротуара а взрослы старательно обходили тебя, спеша по своим делам. Заходишь в квартиру, достаёшь из корзины яблоко, большое и жёлтое как солнце, спускаешься вниз и отдаёшь мальчишке. Он удивлённо смотрит на тебя но не отказывается от угощения. Больше ничего ты не можешь для него сделать. Да и кто ты такой для него? Возвращаешься в квартиру, закрывая за собой плотно дверь и на тебя наваливается сумрак и тишина. Лишь тонкие лучи солнца пробиваются свозь шторы, играя мерцающими, невесомыми пылинками в сухом воздухе.

Уходишь в дальнюю комнату, в которй никто не потревожит тебя. Раскрываешь найденную записную книжу и на первой чистой странице начинаешь писать, те мысли что пришли к тебе накануне, пока ты их не забыл или не счёл ненужными. Неровные строки ложаться одна под другой, работа полностью занимает тебя как прежде, когда ты ещё чувствовал в себе жизнь. А теперь ты мертвее мёртвого, без будущего и с почти позабытым прошлым. Человек без памяти никто, мы существуем пока помним, отбери у нас память и мы осчезнем навсегда, как будто сражённые пулей. Возможно, что спустя много лет, кто-нибудь раскроет эти пожелтевшие страницы и ты вновь оживёшь, твои мыли, чувства, переживания. Кто знает?

Все родственники ещё в декабре оформили документы и уехали. И только ты не захотел никуда ехать, ждал и надеялся до последнего, сам не зная чего. Что люди одумаются, что кто-то вспомнит о тебе и вернётся? Что в этом ещё есть хоть какой-то смысл? Жажда и желание увидеть всё собственными глазами сыграла с тобой скверную шутку.

Гулкий, пустой зал университетской библиотеки. Всё на своих местах, но людей нет. Холодно, кажется библиотекари вымерзли этой зимой вместе с позабытыми цветами на зарешёченных окнах. Ты смотришь корешки каталога, пытаясь найти необходимую кнгу. Да, вот она, номер ряда, полка, необходимый индекс издания. Книга на месте. Пожелтевшие страницы, строки расплываются в сумерке декабрьского дня и облачко вырвавшегося изо рата пара не в силах согреть замёрзшие пальцы.

Выходишь во двор, пересекаешь проходную и идёшь вдоль набережной. Вся жизнь проведена около этих набережных, как будто в этом есть некий тайный смысл. И течение тёмных вод несёт твою судьбу мимо глубоких, смертельных для одинокого пловца водоворотов. Но сейчас река застыла и покрылась льдом и мягким снегом. Центр реки взломан кораблём, что бы люди не ходили с одного берега на другой без надзора. Редкие полицейские по привычке всё ещё изредка проверяют у прохожих документы. Но смыса в этом не больше, чем в шуме ветра над головой.

Идёшь, осоторожно обходя сугробы, замёрзжие руки прячешь в карманах а под мышкой держишь книгу, стараясь не выронить её в снег. Странно, кто сейчас читает бумажные книги в век обезумевших цифровых технологий. Но бумага не подверженна вездесущей цензуре и можно узнать то, что пытаются или пытались множество раз вымарать из истории мирозданья. Как будто, если вычеркнуть строку, то это изменит ход историии или сделает мысли великих писателей и философов менее важными.

Вот и гулкая парадная. Двери давно сломаны, вместо электронного замка чёрная дыра. Впрочем и электричество бывает далеко не каждый день. Но дома есть свечи, странный полувековой реликт из позапрошлой жизни, найденный в глубине кладовки, грубые в своей форме но эффективные. Маленькая железная печка с дымоходом, подсоеденённым к нерботающему газовому водогрею, древнему, как двухвековой дом. Этот дом много что повидал через свои окна, восходы и закаты солнца, наступление весны и возвращение зимы, пожары войны и мятежа. Переживёт и нынешнюю напасть. Но переживёшь ли ты сам? Впрочем, какая разница.

В печи горит понемногу огонь и тепло возвращается в твоё тело. Нацепив на нос очки читаешь текст, нелепо шевеля губами, как будто пытаешься попробовать на вкус каждое слово. Некоторые слова горькие, некоторые острые и холодные, а некоторые сверкают поразительным открытием, мимо которого ты проходил каждый день, не замечая очевидного. Делаешь в блокноте пометки, пытаясь экономить бумагу. Если слишком много записных книжек, то потом и не разберёшь что еть что.

На сегодня хватит. Ставишь на печку маленький почерневший железный чайник с водой и сыпешь в него остатки чая. Аромат горячего чая заполняет кухню. Пьёшь маленькими глоточками, заедая твёрдыми галетами и думаешь, что надо закончить роман, пока ещё есть возможность. Мысли начинают путаться и ты падаешь, бесконечно падаешь в бездну, сквозь радужную сеть сна.

***


Мой кенотаф пустой,
Восозданный ветрами,
Молчащей пустотой,
Забытыми стихами.

Он в шуме ветра,
Криках птиц,
Трёх континентах,
И границ

Тех стран,
Что разменял,
Где я бывал,
Где нет меня.

В пыли дорожной
Случайно вспомнишь
Обо мне, возможно
И простишь.


Peterburg, 2021

Наконец выпал снег у стукнули морозы с ветром. Всё в снегу и ничего не радует. Начальство в институте выдало премию, аж два раза. Я уточнил, нет ли какой ошибки, а то возвращать неохота, сказали что нет. Зато в частной организации оклады намертво стоят как несколько лет назад, ни копейки не прибавили. Ибо пока недовольный сотрудник не уволится и на его место не будут искать нового никто и не подумает. Ну это так, лирика. В Институте Новый год отмечать не будут ибо карантин. По привычке наклеили бумажные снежинки и повесили шарики. Я включил диско-шар, пусть мерцает. Загрузил геномы на сервер, запустил рассчёт и сел читать книжку про метагеном.


Витебский Вокзал - Царское Село (Пушкин)



( Collapse )

В Пушкине, что когда-то назывался Царским селом, прошёл первый настоящий снег. За окном разразилась пурга, такая что не было видно абсолютно ничего, кроме мельтешащего белого марева. А потом всё стихло и наступила тишина. Я вышел на крыльцо института, посмотрел на снежный вечер, закурил маленькую сигару и мир незримо качнулся да так и застыл, наклонённый в нелепой позе. Осторожно вернулся в лабораторию, забрал компьютер и поехал на электропоезде домой. Новенький вагон, мягкое кресло и удобный столик. Развернул компьютер и погрузился в проект. Всю дорогу за мной слышался монолог подростка, голос как из динамика повторял назваия станций, прямо и наоборот, потом декламировал Пушкина. Неожиданно вспомнился князь Мышкин из романа Достоевского. Мне стало не по себе. Витебский вокзал встретил меня слякотью и темнотой и пронзительным ветром с раскачивающимися ветвями деревьев меж жёлтых фонарей.



( Collapse )

Незримый кто-то смотрит мои сны
Следит за мной и слушает стихи
Читает письма за меня и дышит
Промозглым серым воздухом зимы

Он курит сигареты за меня
В проёме черного декабрьского дня
Пьёт за меня вино и слышит
Слова любви, что должен слышать я

По городу идёт незримой тенью
По лестнице ступаем мы вдвоём
И горько плачет он дождём осенним
И студит сердце зимним сербром


Peterburg, 2020



[---]
дайте другой глобус

Незримый кто-то смотрит мои сны
Следит за мной и слушает стихи
Читает письма за меня и дышит
Промозглым серым воздухом зимы

Он курит сигареты за меня
В проёме черного декабрьского дня
Он отвечает за меня и слышит
Слова любви, что должен слышать я

Идём вдвоём по гулкой мостовой
Канал пересекаем, над мостом
Кде камень потемнел и глубина
Чернеет
Висит фонарь
Я сплю а он всего лишь сон

Но я не он, но я не ты

По городу идёт незримой тенью
По старой лестнице ступает он за мной
И плачет он дождём осенним
И студит сердце зимним сербром

Развернуть, он перграждает молча путь
Спасаясь я хочу уснуть


он собирает листья за меня
Что облетели в среду
Я это он, он это я

Я отготродился от внешнего мира, ушёл в себя. Сижу за компьютером с утра до вечера и одним пальчиком набираю годовой отчёт. Почти не пользуюсь интернетом кроме рабочей почты, наверно впервые с 1999 года. Мир вовне тоже стал какой-то закрытый. Съездил в октябре разок на дачу и всё на этом, холодоно, неуютно. Обещают мокрый снег, хоть бы выпал и не растаял. Ноябрь самый мрачный месяц года, почти зима но всё чёрное. Среди чёрных ветвей гуляет ветер и видны звёзды. Листья с дорожек давно смёл в большой мешок дворник и унёс с собой. Унеси, унеси меня - вертится в голове давно забытый мотив. И стихи Вертинского за окном.

Лет 30 назад, когда жена работала в реставрационном отделе РНБ, заказал у реставраторов маленькую записную книжку для тёти, тётя работала главредом в газете. Кожанный переплёт, тиснение с позолотой, край книжки оформили муаровым рисунком как в старых книгах. В прошлом году заехал к тёте в гости, книжка так и лежит нетронутой, красивая, как оказалось бессмысленная, маленькая вещица из прошлого. Пустые, чистые страницы, как наша жизнь.

Февраль. Достать чернил и плакать!
Писать о феврале навзрыд,
Пока грохочущая слякоть
Весною черною горит.

Достать пролетку. За шесть гривен,
Чрез благовест, чрез клик колес,
Перенестись туда, где ливень
Еще шумней чернил и слез.

Где, как обугленные груши,
С деревьев тысячи грачей
Сорвутся в лужи и обрушат
Сухую грусть на дно очей.

Под ней проталины чернеют,
И ветер криками изрыт,
И чем случайней, тем вернее
Слагаются стихи навзрыд.

Борис Пастернак



Для альманаха « Лирика» Пастернак из всего хаоса накопившихся к этому времени (1914) недоработанных набросков отобрал и подготовил к печати пять стихотворений. В этом коллективном сборничке и состоялся его литературный дебют. Впоследствии вошедшим сюда стихотворением « Февраль. Достать чернил и плакать!..» он нередко открывал свои поэтические сборники.

"И чем случайней, тем вернее Слагаются стихи навзрыд."

Следует подчиняться не логике мысли, а случайным ассоциациям. На самом деле Пастернак только делает вид, что подчиняется субъективным ассоциациям. Он только имитирует запись потока сознания. Несколько раз на протяжении жизни он возвращался к стихотворению, перерабатывал и снова дорабатывал, стремясь достигнуть впечатления мгновенной легкости, иллюзии спонтанности и записи сиюминутного состояния души.

Борис Пастернак, история стихосложения

Стихи ленинградского поэта Виктора Большакова как никогда соответсвую происходящему. Он мало пубиковался и рано умер. Но от этого его стихи ни чуть не хуже. Да, они были и остаются неудобными, наверно так и должо быть с настоящей поэзией.


Что-то мою пулю долго отливают,
Что-то мою волю прячут отнимают.
Догони меня, догони меня,
Да лицом в траву урони меня,
Утоли печаль, приложи печать.
Пуля горяча, пуля горяча.

Я спрошу у Бога, где ее дорога,
Я спрошу у черта, иль я недотрога.
Догони меня, догони меня,
Да лицом в траву урони меня,
Утоли печаль, приложи печать.
Пуля горяча, пуля горяча.

Я для доли смертной,
Ох! Для доли смертной,
И жених завидный
И товарищ верный,
Догони меня, догони меня,
Да лицом в траву урони меня,
Утоли печаль, приложи печать.
Пуля горяча, пуля горяча.

А для жизни этой,
Ох! Для жизни этой
У меня ни веры,
Ни любови нету
Догони меня, догони меня,
Да лицом в траву урони меня,
Утоли печаль, приложи печать.
Пуля горяча, пуля горяча.

Виктор Большаков

( Collapse )