Февраль. Достать чернил и плакать! Писать о феврале навзрыд, Пока грохочущая слякоть Весною черною горит.
Достать пролетку. За шесть гривен, Чрез благовест, чрез клик колес, Перенестись туда, где ливень Еще шумней чернил и слез.
Где, как обугленные груши, С деревьев тысячи грачей Сорвутся в лужи и обрушат Сухую грусть на дно очей.
Под ней проталины чернеют, И ветер криками изрыт, И чем случайней, тем вернее Слагаются стихи навзрыд.
Борис Пастернак
Для альманаха « Лирика» Пастернак из всего хаоса накопившихся к этому времени (1914) недоработанных набросков отобрал и подготовил к печати пять стихотворений. В этом коллективном сборничке и состоялся его литературный дебют. Впоследствии вошедшим сюда стихотворением « Февраль. Достать чернил и плакать!..» он нередко открывал свои поэтические сборники.
"И чем случайней, тем вернее Слагаются стихи навзрыд."
Следует подчиняться не логике мысли, а случайным ассоциациям. На самом деле Пастернак только делает вид, что подчиняется субъективным ассоциациям. Он только имитирует запись потока сознания. Несколько раз на протяжении жизни он возвращался к стихотворению, перерабатывал и снова дорабатывал, стремясь достигнуть впечатления мгновенной легкости, иллюзии спонтанности и записи сиюминутного состояния души.
Стихи ленинградского поэта Виктора Большакова как никогда соответсвую происходящему. Он мало пубиковался и рано умер. Но от этого его стихи ни чуть не хуже. Да, они были и остаются неудобными, наверно так и должо быть с настоящей поэзией.
Что-то мою пулю долго отливают, Что-то мою волю прячут отнимают. Догони меня, догони меня, Да лицом в траву урони меня, Утоли печаль, приложи печать. Пуля горяча, пуля горяча.
Я спрошу у Бога, где ее дорога, Я спрошу у черта, иль я недотрога. Догони меня, догони меня, Да лицом в траву урони меня, Утоли печаль, приложи печать. Пуля горяча, пуля горяча.
Я для доли смертной, Ох! Для доли смертной, И жених завидный И товарищ верный, Догони меня, догони меня, Да лицом в траву урони меня, Утоли печаль, приложи печать. Пуля горяча, пуля горяча.
А для жизни этой, Ох! Для жизни этой У меня ни веры, Ни любови нету Догони меня, догони меня, Да лицом в траву урони меня, Утоли печаль, приложи печать. Пуля горяча, пуля горяча.
Сегодня перзидент выступил с речью о создании госсовета и передачи ему всех полномочий без ограничения по сроку. Механизм (само)уничтожения запущен. А сотрудники на работе в это время пили чай и о чем-то разговаривали. Мне от всего этого стало не по себе и я вышел под питерский дождь, прошёлся до Васильевского и вернулся домой на Спасский даже не заметив дворцовую площадь, только обратил внимание, что начали разбирать новогоднюю ёлку, праздники закончились. Зимы нет как нет. В голове обрывки стихов и мысли о проекте который надо поскорее закончить и опубликоварь пока есть возможность.
В Петербурге осень, пожелтели дубы и зарядили холодные дожди. В воскресенье прошлись по Невскому. Приятель затащил нас в роклерную, я упирался всеми четырмя лапами так как просто хотел выпить американо на соседней улочке в недорогом кафе, но всё же поддался уговорам. Роклерную никому не советую - пара картошечек политыя сыром и крупно накромсанная луковица стоят $18, вкус никакой. Неожиданно по залитому дождём Невскому проспекту промчались автозаки министерства правды. Оказывается кто-то написал на заборе что там дрова ограде Русского музея что-то про КГБ и её бывшего руковофителя. Надпись конечно моментально закрасили, теперь парадный вход в музей украшает чёрная траурная лента. И только Пушкин безразлично повернулся к происходящему спиной. В Петербурге осень.
Смотри, как перевозят снег В небесной лодке. Какой короткий выпал век, Какой короткий. Чего искала, кем была, О чём мечтала?.. А снег осыплется с весла — И нас не стало.
Не стало неба и земли, Ни крыш, ни улиц, Как будто взрослые ушли И не вернулись, Как будто смотришь из окна И ждёшь ответа... Лишь лодка белая видна Над белым светом.
Очнёшься в городе пустом — Туман и слякоть. Уже не вспомнить ни о ком И не заплакать. Как скоротечен человек — И сам не знает. Качнётся лодка, ляжет снег, И полегчает...
В понедельник пошли с Сонькой во франзузский институт на встречу с Christophe Ono-dit-Biot, современным французским писателем. Помимо написания романов он является редактором изветного франзузского еженедельника Le Point. Выступал пресс аташе по культуре, мне понравилась его уверенная речь, чувствуется оратор. Строгий тёмно-синий костюм но без галстука, всё же творческий вечер. Сам Кристофер пршёл в свитере, джинсах и традиционном шарфе на шеее, а что, зима же. Соньке практика в изучении франзузского языка а мне было интересно послушать как он пишет свои романы и собствено историю их создания. В основном обсуждали два романа - Бездна и Сирена хотя их французское название отличается. Очень интересно посмотреть на написание книги глазами автора, услышать его интерпретацию истории. Свой первый роман он писал живя в Нормандии, закрывал ставни и каждый день писал а потом уехал к друзьям в Тулузу в горы и там вставал рано утром пока остальные спали и продолжал работу. Я даже позавидовал, у меня в 25 лет не было такой возможности а вместе с отсуствием воззможности писать не было наверно и желания. В общем как-то неожиданно мы переключились с английской на французскую культуру, и для этого надо было переезжать из Оттавы в Петербург?
Двадцатые годы прошлого столетия. Настоящие стихи актуальны как никогда. Ярко предсавленны образами, у них свой цвет, размер, запах, их можно ощущать прикосновением к пальцам, провести рукой и ощутить тепло лета что бушевало век назад.
Давид Бурлюк
Стихетта
Op. 17. Нью-Йорк толпа бандитов Нью-Йорк толпа жираф Так небоскребов свитков Мне видится размах Нью-Йорк хребет железа Цемента и камней Бездумная поэза последних наших дней Дома ушли за тучи Без счета этажи Смеется голос внучий Над прошлым что лежит Стоит на четвереньках Присело на панель Нью-Йорк о тучи тренькать Свой продирает день. Нью-Йорк толпа бандитов И небоскребов скоп Что смотрится сердито В Гудзона черный гроб На улицах бумажки Их вихорь мчит в пыли И люди таракашки И люди — муравьи.
В Питере удивительно хорошее лето, разлито солнце, отцветает сирень и каштаны и одуряющий запах по вечерам. На даче цветёт привезённая из Канады земляника, тюльпаны и дикие маки. Родители рассказывали что раньше на Исык-Куле выращивали опиумный мак. Едешь по дороге, с одной стороны голубое озеро, с другой всё алое до самых гор а сверху белеет снег. Когда я вижу маковые поля то всегда вспоминаю Марину Цветаеву и её строки, написанные ею в 20 лет:
***
Идешь, на меня похожий, Глаза устремляя вниз. Я их опускала — тоже! Прохожий, остановись!
Прочти — слепоты куриной И маков набрав букет, Что звали меня Мариной И сколько мне было лет.
Не думай, что здесь — могила, Что я появлюсь, грозя... Я слишком сама любила Смеяться, когда нельзя!
И кровь приливала к коже, И кудри мои вились... Я тоже была прохожий! Прохожий, остановись!
Сорви себе стебель дикий И ягоду ему вслед, - Кладбищенской земляники Крупнее и слаще нет.
Но только не стой угрюмо, Главу опустив на грудь, Легко обо мне подумай, Легко обо мне забудь.
Как луч тебя освещает! Ты весь в золотой пыли... - И пусть тебя не смущает Мой голос из под земли.
3 мая 1913
Несбыточные стихи. Прошло почти 80 лет со дня её смерти а мы так и не знаем где же её могила.
Я бы хотела лежать на тарусском хлыстовском кладбище, под кустом бузины, в одной из тех могил с серебряным голубем, где растет самая красная и крупная в наших местах земляника. Но если это несбыточно, если не только мне там не лежать, но и кладбища того уж нет, я бы хотела, чтобы на одном из тех холмов, которыми Кирилловны шли к нам в Песочное, а мы к ним в Тарусу, поставили, с тарусской каменоломни, камень: „Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева“... Здесь, во Франции, и тени моей не останется. Таруса, Коктебель, да чешские деревни — вот места души моей.
Мне попался томик её стихов в бабушкином доме в библиотеке отца. Кавказ, жаркое лето и только ночью приходила прохлада. Я сидел далеко за полночь у открытого окна и с удивлением открывал для себя абсолютно новый мир поэзии после мёртвой и засушенной школьной литературы.
Вчера поздно вечером возвращался домой. У входа в метро на Сенной площади стоял молодой человек и читал стихи Сергея Еесенина а люди ему хлопали. Неожиданно я ощутил сильное желание взбежать на ступени и прочесть несколько стихотворений но потом устыдился своего порыва. Прекрасный город если уметь видеть. Но солнце, вернее его отсутсвие, две недели не переставая идёт снег, выпадает по ночам а к утру тает. И весь город укрыт туманом как грязным ватным одеялом. Старый каменный мост через канал Грибоедова покрыт капельками росы а деревянный тротуар льдом так, что можно катиться не держась за перила. Дети спешат в школу в серых куртках как гимназисты в шинелях сто лет назад и лишь шпиль Адмиралтейства блестит золотом в этом пейзаже, нарисованным простым карандашом.
Амстердам, Амстердам, Черная аорта, Вам живого не отдам, Забирайте мертвого.
Тело в ящик погрузив, В некой "Каравелле",- А по ящику вблизи Мы в Москве ревели.
Страшно в городе чужом Помирать, наверно, Форточка - и нагишом - Падать безразмерно.
Вне размера, вне, вовне, Позевайте - падаль,- Белый, синий, красный снег В Амстердаме падал.
Геннадий Шпаликов, Октябрь 1974
Создали фильм о Генадии Шпаликове (2017), фальшивый и слабый до слёз. Нелепая беcталання игра, сладкая вата и словоблудие. И ни одного его позднего стихотворения, ни слова о его трагедии, внутренних переживаниях и борьбе с самим собой и окружающей безысходностью.
