Перелистывая семейный альбом можно узнать что каких-то 110 лет назад в Москве были четырёхзначные номера телефонов и что не только имена существительные мужского рода но и предлоги оканчивались твёрдым знаком.
Вечер в Петербурге Поздний вечер и мы расстаёмся. Твои глаза полны слёз и любви, всё это отражается во мне и возвращается обратно, только усиливая тревожное ощущение надвигающегося несчастья. Отгоняю наваждедие, пытаюсь сам себя убедить, что всё будет хорошо, надо только собрать волю в кулак и ещё потерпеть. Сколько? - спаршиваю я сам себя. Спроси всезнающего и всепрощающего Будду, - доносится эхом в ответ. Тёплый летной вечер, темнеет и праздные прохожие, красивые и нарядные неспеша прогуливаются по седьмой авеню-линии Васильевского острова. На боковой аллее стоит молодая нищенка с костылями и громко причитает - купите мне еды, ради Бога! Люди не замечают её и неторопливо идут мимо. У меня сжимается сердце, в кармане карточка на две поездки в сабвее и последние $10, мне хочется подойти и купить ей какой-нибудь пиццы в ближайшей пиццерии или что принято в этом городе. Но мне неудобно нарушать сложившийся порядок вещей и я несмело тоже прохожу мимо. Купите еды, ради Бога!, - всё тише и тише доносится мне во след, как плач подброшенного котёнка, который понимает, что если его не подберут то он умрёт. Летний вечер равнодушного большого города догарает позади меня. Впереди ночь и возможно покой, надо только достать сигарету, привычно щёлкнуть зажигалкой и закурить и тогда дымное облако с лёгким головокружением заполнит лёгкие и окончательно оторвёт меня от действительности.
Вернулся из отпуска в ранний Питер, сел на первый поезд метро и зайдя в наш дворик увидел новое графити - на все пять этажей городской пейзаж, утреннее небо, птицы. И с новой силой захотелось уехать.
Отпускное Я скопировал на лаптоп данные дя статьи, взял двух детей и уехал в глухую провинцию до сентября. Тут не ходят поезда, не слышно гула самолётов, даже на реке исчезли моторные лодки. Город у самой границы России, Украины и Белорусии, когда-то принадлежал Черниговской губерне, откуда и перевелись со службы предки, после революции отошёл к Западной области, кто теперь её помнит, а после войны перешёл к Брянску. А люди остались. Тишина и умиротворение. Огромный сад и столетний деревянный дом а интернет только с мобильного телефона. У Соньки и Михаэля теперь свои комнаты а у меня свой рабочий кабинет с сохранившейся с 19 века мебелью и портретами предков. Лето как будто и не уходило, днём +28 а ночи прохладны и полны звёзд, которые не видны в большом городе. Мы ходим на реку, собираем тёмно-красные сладкие помидоры и пьём молоко, которое наши соседи сами надаивают с их коровы. Городу 400 лет и он всё так же спит, деревянная архитектура с редкими вкраплениями столь же старых кирпичных зданий. Никуда не хочется возвращаться.
Вечер Июль сменился августом но лето и не думает уходить. Всё то же полуденное марево, горячий ветер прорывается сквозь пыльную листву и люди прячутся в тени, ожидая вечернюю прохладу. Медное солнце, огромное и горячее отражается в твоих серых, с зелёным проблеском глазах. Приближается вечер и город окрашивается в бронзовые тона - крыши домов, улицы и даже сама река отсвечивает чем-то золотым и тяжелым, оставляя плывущие искры в глазах, если долго смотреть на воду. Мы сидим на терассе, пьём кофе и говорим ни о чём. Мимолётные втречи столь редки что почти не остаются в нашей памяти, как касание ветра, как утренний туман над озером - ещё мгновение и он исчезает без следа.
Горячий, сконцетрированный до безумной горечи и столь же ароматный американо возвращает к действительности, от одного запаха кофе можно проснуться. Ты смеёшься, пьёшь его маленькими глоточками, запивая хлодной водой. Твои руки неожиданно прохладны и их прикосновение приносит спокойствие и тишину, не смотря на гул и ропот проходящей мимо толпы. Все спешат по своим делам но только не мы. Вечер становится бесконечно тягуч, кажется время остановилось. Мы снова вместе и вся горечь последних дней куда-то уходит.
Нам больше ничего не надо, я беру тебя за руку и провожаю домой. Огромный мост перед нами, за ним парк и фонтан и маленькие играющие в воде дети. В твоих глазах появляется грусть и тут же уходит. Стая чаек взрывается криком и неожиданно закрывает солнце, мелькают перед глазами тени и снова тишина, шорох льняного платься и плеск волн. Жизнь проплывает как река, или река как жизнь проплывает у нас под ногами. И вот мы на другом берегу, тут другие дома, другие люди, даже улицы пахнут по иному.
Остров обособился как только мог и не думает возвращаться, а с наступлением темноты ещё и разводит мосты, отгородившись окончательно. На проплывающем катере звенит колокол и тихая речь прерывает ночную тишину. И тогда надо успеть в последнее мгновение пройти мост обратно и вернуться. Или остаться ждать утра, пока огромное медное солнце не покажется вновь в плеске речных волн.
Утро Опять ночной звонок и как во сне, из которого невозможно выбртаься, повторяются слова - умер, умер... Словно отраженье волн, каждое отраженье слабее предыдущего и слова теряют их изначальный смысл, блекнут и перестают вызывать хоть какие-либо чувства. Начинаешь думать отстранённо, раскладываешь события на составляющие и своё отношение к ним. Анатомический музей да и только.
Рассвет приходит нежиданно и резко, раннее солнце отсвечивает от оцинкованных крыш и своими бликами слепит глаза. Закрываешь штору что бы успокоиться. Безвкусный чай в старой чашке из потемневшего фарфора. Наконец понимаешь что больше тянуть нельзя, одеваешься и идёшь на остановку. Автобус приходит сразу, почти пустой и неимоверно душный. Резко пахнет дешёвым пластиком и безином. Открываешь окно и вдыхаешь свежий воздух как блаженство.
Конечная остановка, крематорий, урна с прахом вдруг оказывается необычайно тяжелой. Обратно то же автобус, всего две остановки, надо пройти момо кладбища но уже мемориального, незивестные могилы, где написань лишь год. Идёшь по песчанной дорожке, летнее солнце, ветер колышит траву, где-то рядом поёт малиновка - фить-фить. Кажется город отступил, спрятался за вековыми соснами и люди исчезли вместе с ним. Звон цикад обволакивет и скрывает действительность.
Ещё один автобус, ещё одно кладбище. Старый памятник, кажется за полвека ничего не изменилось. Роза и лесные ландыши. Купи мне шубку. Первый ноябрьский снег выпал тебе белой шубкой. Затихающие шаги. Налетевший ветер прогнал наважденье.
Дорога обратно стирает воспоминания, заменяя их обыденностью - серый асфальт мелькает в окне и ждёшь когда же приедешь обратно. Домой. К обычной жизни, оставив прошлое там где оно всегда и было, за пределами сознания.
Ночь Порой жизнь так ударит поддых что перехватывает дыхание и темнеет в глазах, с сигареты, зажатой дрожащими пальцами, падает пепел, неловким движением опрокинут стакан на белую скатерь и вино капает на пол подобно тёмной крови, кап-кап. Средце бешенно стучится в висках барабанным боем, заглушая всё вокруг. И невыносимо смотреть на яркий свет настольной лампы и перечитывать письмо снова и снова.
Шаг, ещё шаг, ступени, вон из дома на пустынную улицу. Темнота режет город подобно ножу на чёрное и белое, нет цвета, стылый запах пыльной мостовой заботливо политой дворником. Сирень отцвела, шелест лстьев, лёгкий бриз омывает сведённое гримасой судороги лицо. Всё летит и падает куда-то вниз, в бездну фонтана в городском парке. Случайные, испуганные прохожие шарахаются прочь, вон, вон отсюда.
Старый мост с истёртыми из гранита ступенями, плеск волн, тихий и уютный, запах реки и тины прочищает лёгкие от дыма. Сигарета летит, разбрасывая искры и с шипением внезапно падает в воду и исчезает как метеор. Успеть загадать желание. Нет, не то, суета. А настоящего желания нет, мир - декорация и пока всё молчит и нет движения не может захватить внимание зрителей. Актёры запоздали, спектакль отменён в связи с отсутствием смысла жизни.
Ночное наваждение проходит как будто и не было ничего. Возвращение, чёрная дверь едва освещена, разбитая мозаика на полу. Все идут и не замечают, никому нет дела, но не сейчас. Перешагнуть через уцелевшие фрагменты и вверх, назло притяжению земли, вернуться домой. Упасть, не раздеваясь, и провалиться в тишину и покой.
День Хмурый северный день начался с густого как молоко тумана, покрасневших от недосыпа глаз в пять утра и сигареты а закончился свидетельством о смерти, выданным в городском морге. Но он ещё не знал об этом.
Жизнь сложна, порой так просто, одной фразой открыть врата самым тёмным силам и чувствам, живущим во глубине нашей души. Люди беспечны и не думают о последствиях сказанного а зачастую и сделанного. Ты не можешь сводить меня в ресторан, у тебя нет будущего, у тебя не получается ребёнок, может мне попробовать с другим мужчиной? Фразы вырванные из разных периодов жизни и вселенных рассекают тело и душу как на микротоме биолога, можно поставить под увиличительное стекло и посмотреть с любопытством как там устроенна душа, чем она живёт и что вообще это такое.
Туман, колечко сигаретного дыма вырывается из лёгких через рот и растворяется в неподвижном воздухе. всё покрыто капельками росы, ступени, перила, погасшие фонари. И запах гудрона из порта, резкий и будоражащий в этот ранний час. Город ещё спит, нет машин, не дребазжат трамваи и тротуары пусты. Но скоро он проснётся, зевнёт миллионами глоток и пойдёт по своим делам. И тогда раздастя телефонный звонок и старческий голос скажет - приеезжайте, умер. И всё перевернётся и станет несущественным кроме последнего слова.
И не знаешь что делать, путанница мыслей и чувств, миллион вещей кажутся одновременно необходимыми и нереальными одновременно. Но потом полагаешься на предопределённость и отдаешься обстоятельствам, когда невидимая рука ведёт за собой, заботливо обходя препятствия. И будешь удивляться как всё так сложлось воедино, без предварительной цели и замысла. Жизнь порой невероятнее любого сюжета романа. Начинался хмурый северный день.
Смотри, как перевозят снег В небесной лодке. Какой короткий выпал век, Какой короткий. Чего искала, кем была, О чём мечтала?.. А снег осыплется с весла — И нас не стало.
Не стало неба и земли, Ни крыш, ни улиц, Как будто взрослые ушли И не вернулись, Как будто смотришь из окна И ждёшь ответа... Лишь лодка белая видна Над белым светом.
Очнёшься в городе пустом — Туман и слякоть. Уже не вспомнить ни о ком И не заплакать. Как скоротечен человек — И сам не знает. Качнётся лодка, ляжет снег, И полегчает...
Пока цветёт иван-чай Пока цветет иван-чай пока цветет иван-чай мне не нужно других книг кроме тебя мне не нужно, мне не нужно
БГ
Поехали на дачу с Михаэлем. Ему на удивление понравилась наша северная природа, израильский мальчик выросший в Канаде. Возили воду из пруда и выпускали обратно тритонов, выгребали тридцатилетний мусор скопившийся в летнем домике, стриги траву и собирали землянику, ту которой красивей и слаще нет. А потом упали на свежескошенную траву и неожиданно наступила тишина, только ветер гонит облака в вышине да поют цикады. Захотелось сбежать из древнего, каменного города, от двух работ, людей и раскалённой булыжной мостовой в Апраксином переулке. Только вдвоём, а в небе плывут облака, а в полях цветёт иван чай да колышится камыш у берега реки.
Vu iz dos gesele (Где эта улица) Помню в детстве мне бывало Эту песню напевала Это кошка, это мышка Это лагерь это вышка Это время тихой сапой Убивает маму с папой
Всё детство до самой школы я прожил с бабушкой. Когда у неё было хорошее насторние она пела мне песни перед сном, иногда на идише, иногда революционные, революцонные я запомнил а идиш забыл, помню лишь журналы советиш геймланд, наша советская родина, убившая деда, и вот это всё как-то сосуществовало вместе.
Питерское У приятеля, тоже Владимира и тоже с пятым пунктом но оставшегося в Питере хотя и поколесившего по миру, двумя этажами выше живёт прима Мариинки, народная артистка и всё такое, абсолютно стройная, всегда в чёрном, в широкополой шляпке, идёт по Мойке как из позапрошлого века, отражаясь в окнах особняков, вежливо поздоровается, грустно улыбнётся, и мужчины с бритыми затылками подадут ей руку и откроюют ей двери авто.
Июнь, лето Я ради лета купил светлые парусиновые туфли. Непрактично зато в жару приятно. И льняная рубашка и такие же брюки и бежевый картуз впридачу, иду как дэнди, плыву по питерской жаре, ища тень и прохладу.
Позвонил в Хайфу старинному приятелю, в Питере в университете он был Владимиром а в Хайфе стал Зеевом, обычное дело. Мы вместе учились в аспирантуре, он остался работать на кафедре а я уехал в Оттаву. Приятель весел и оптимистичен, хотяи денег как всегда не особо и из хайфского университета его всё же выжили выходцы из кибуца, товарищи с именем вроде Саги хотя имя им легион. Приятель преподаёт в разных коледжах и пишет статьи по математике и популяционной генетике, собственно за консультацией по этой теме я ему и позвонил. У приятеля шесть детей, старшие ездят в хабадскую школу в Кирьят-Ям что напротив бывшего дома моих родителей, и Средиземное море плещет совсем рядом, младшие же дети спят на нашей двухэтажной кроватке, в которой спали Михаэль и Сонька а потом по отъезду в Канаду мы подарили эту кроватку приятелю. И мне эта кроватка досталась не новой, я купил её за 50 шекелей у весёлой русской женщины на Адаре, на улице Аленби в старинном арабском доме прямо напротив бывшего тогда там русского консульства. Потом под радостное любопытство детей я эту кроватку реставрировал, покрывал мебельным лаком и разделял огромный двуспальный пружинный матрац надвое. Жизнь течёт но некоторые вещи вечы.
