Не стало классика советского движения дисидентов Владимира Буковского. Современному поколению русских граждан это имя ничего не говорит, люди без памяти и прошлого.
Владимир Буковский был одним из участников диссидентского движения в СССР. В 1963 году был арестован за изготовление запрещенной литературы, после чего его отправили на принудительное лечение в психиатрическую больницу. Всего в тюрьмах и на принудительном лечении провел около 12 лет. В 1976 году Буковского обменяли на лидера чилийских коммунистов Луиса Корвалана.
Повидимому он так достал своей критикой советское руководство, что обменять его согласились лишь на лидера чилийской компартии, никак не меньше. В то время мне было 10 лет и политикой и многократно переписанной недавней историей своей страны я конечно не интересовался. Имя Сталина было полное табу, хотя со дня смерти вождя всех народов прошло каких-то 20 лет, ни в школе на уроках истории ни в советской прессе. Хотя дома отец частенько ругал Сталина, вспоминая пропавшего в недрах лагерей НКВД деда. И только на лобовом стекле водителей грузовиков и в будках сапожников можно было увидеть портрет вождя.
В современной России наблюдается настоящий ренесанс возрождения имени Сталина и его кровавых методов и идей, как среди простых граждан так и представителей власти всех уровней, вплоть до членов правительства. В то время, когда поколение молодых русских испытывает ностальгию по железному кулаку Сталина, Буковский был образцом подражания новому поколению несогласных в его стране.
Soviet Union dissident history passed away
Bukovsky's longtime friend and translator, Alyona Kojevnikov, spoke from the hospital: “A very dear friend of many, a brilliant interlocutor, a man of amazing courage and integrity. God rest his soul. They broke the mould after he was made.”
Novelist Vladimir Nabokov praised him as a "courageous and precious man" in a 1974 letter to the editor of The Observer. Nabokov wrote, "Bukovsky's heroic speech to the court in defense of freedom, and his five years of martyrdom in a despicable psychiatric jail will be remembered long after the torturers he defied have rotted away."
Over four decades, Bukovsky played key roles in several political organizations, including Resistance International, Human Rights Foundation, the Cato Institute, and the Victims of Communism Memorial Foundation, which awarded him their Truman-Reagan Medal of Freedom.
At a time when many young Russians waxed nostalgic for the iron fist of Josef Stalin, Bukovsky was a living role model to his native country’s new generation of dissenters. Political activist rock band Pussy Riot credited him as a major influence, one “undeterred by fear” of state retaliation.
Окно в Ленинград Решил заменить старые окна, поставленные в 1972 году. Ибо дуло из них безбожно и их было тяжело открыть а потом закрыть. Ремонту это всё не подлежало. Оригинальные окна 1870 года тоже не отличались качеством ибо за 100 лет их изрядно потрепало а последние 50 лет советскоих комуналок и подавно. Когда сняли старые деревянные рамы открылся совершенно удивительный вид на город в кирпичном проёме, чистый, не покрытый пылью на стекле. Подоконник оказался выше и шире - особенность современных технологий, коты одобряют. И стало соверешенно тихо. Если кто захочет заменить новые окна, то думаю уже не при моей жизни.
Какая-то КГБ-шная заметка. Анонимность им мешает. Ещё бы фразу - вход в интернет по паспорту добавили и вуаля, полный набор - родина слышит, родина знает. Впрочем от кремлёвского издания, коим являются Известия, другого ожидать не приходится. В стране, где сажают за репосты и политические заметки, писать своё имя это только помогать полиции делать липовые отчёты по борьбе с преступностью, с риском угодить в тюрьму.
Реально же фейсбук как и тот же русский аналог вконтакт или одноклассники стал популярен лет 5-7 назад вследствии лени широкой публики, пришедшей в интернет в связи с его доступностью через смартфоны. У большинства людей нет желания хоть как-то напрягать свой мозг - вот тебе смешные картинки, вот ты можешь написать короткий текст, вставить музыку и прочее. Публикации в фейсбуке скоротечны как понос, кто их будет читать даже через неделю не говоря уже о том, что бы вернуться к заметке через год или пять лет. Ещё скоротечнее публикации в твитере и инстаграме, недаром там можно легко набрать тысячи и даже миллионы подписчиков, которые, впрочем, так же легко и быстро исчезают.
Осеннее Поехал на работу в Пушкин, это такой пригород, электрички, пустые пожухлые поля за окном. В нашем НИИ пожелтели липы и совсем осень. Пожилых сотрудников почти не видно, в лаборатории только недавние или даже ещё нынешние студенты. у них весёлые улыбки и разговоры, как из другой вселенной. Наонец через полгода выдали пропуск и можно больше при входе не показывать каждый раз паспорт, какой-то пережиток советской эпохи. Поговорил с шефом о проекте. Шеф весь в делах, командировки, конференции. Договорились что я доработаю новую методику, всего-лишь рекомбинация в огромном пуле геномов, начать и кончить.
Мне предложили ещё одну малоосмысленную работу на полставки, я подумал и согласился. Университет подписал грант, обещают что-то заплатить. Можно будет купить детям новые телефоны и оплатить курс французского языка, мне совсем не нравятся их тройки и неспособность учителей чему-либо научить. В университете тишина, студенты на занятиях, сотрудники хмуры, декан биофака уехал в командировку. В отделе контрактов совершенно не топят и сотрудники кутаются в пальто и жмутся к электрическим обогревателям.
На нашей Гороховой у Красного моста появился ещё один шпиль помимо Адмиралтейства и тоже всё окрасилось в осенние тона. Каштаны во дворе облетают, кругом листья и расколотые колючие плоды. Собака их недоверчиво обнюхивает и бежит дальше по своим делам. И фреска как окно в Париж, где стрижи высоко в летнем утреннем небе.
Город укрыт ветрами и дождём, зонт выворачивает на широченных проспектах, на которых рано утром почти нет людей, только шумные грузовики. Люди окончательно переоделись в куртки из болоньи всех оттенков чёрного и тёмно-синего. И только моя канадская куртка с красным, ещё советским зонтом, вот откуда он сохранился, как капля крови стекает по ступеням подземки. Ощущение тревоги что я упускаю что-то безумно-важное и ничего не могу сделать не покидает меня. Возвращаюсь домой, прижав лицо к холодному теклу вагона, слушая как музыку стук колёс.
Одной строкой В Петербурге осень, пожелтели дубы и зарядили холодные дожди. В воскресенье прошлись по Невскому. Приятель затащил нас в роклерную, я упирался всеми четырмя лапами так как просто хотел выпить американо на соседней улочке в недорогом кафе, но всё же поддался уговорам. Роклерную никому не советую - пара картошечек политыя сыром и крупно накромсанная луковица стоят $18, вкус никакой. Неожиданно по залитому дождём Невскому проспекту промчались автозаки министерства правды. Оказывается кто-то написал на заборе что там дрова ограде Русского музея что-то про КГБ и её бывшего руковофителя. Надпись конечно моментально закрасили, теперь парадный вход в музей украшает чёрная траурная лента. И только Пушкин безразлично повернулся к происходящему спиной. В Петербурге осень.
Утро в сабвее Раннее утро, питерская подземка, станция ещё отстроенная при вожде всех народов, хрустальный дворец, бессмысленная красота закопанная под землю. Тесными рядами в пространстве вагона стоят люди в чёрном. Это немыслимо, в России все ходят в тёмных одеждах, как будто в стране перманентный траур по лучшей жизни. Рядом со мной сидит девочка-подросток, на ней куртка цвета небесной лазури а на коленях школьный рюкзак всех цветов радуги. Девочка прижимается к маме - стареющей блондинке с розовым газовым шарфиком и накрашенными ногтями в тот же, немыслимый здесь, небесной синевы цвет. Она сосредоточенно листает новости в телефоне и не замечает как девочка льнёт к ней, словно ища защиты от этой недружелюбной, тёмной толпы. Мимо проплывают станции, мрамор, бронза, хрусталь. Толпа сжимается всё теснее вокруг нас, кажется ещё немного и не останется пространства что бы дышать. Вот и моя станция, выход на правую сторону, - устало повторяет диктор. Кажется чтот-о дрогнуло в глубине и я перенёсся на треть века назад, когда беззаботным студентом спешил тут на лекции каждый день. Стальной, хромированный вагон поезда стремительно уносит девочку с мамой в темноту тунеля а я выхожу на свет, прикрывая глаза от неожиданного утреннего солнца.
Перелистывая семейный альбом можно узнать что каких-то 110 лет назад в Москве были четырёхзначные номера телефонов и что не только имена существительные мужского рода но и предлоги оканчивались твёрдым знаком.
Вечер в Петербурге Поздний вечер и мы расстаёмся. Твои глаза полны слёз и любви, всё это отражается во мне и возвращается обратно, только усиливая тревожное ощущение надвигающегося несчастья. Отгоняю наваждедие, пытаюсь сам себя убедить, что всё будет хорошо, надо только собрать волю в кулак и ещё потерпеть. Сколько? - спаршиваю я сам себя. Спроси всезнающего и всепрощающего Будду, - доносится эхом в ответ. Тёплый летной вечер, темнеет и праздные прохожие, красивые и нарядные неспеша прогуливаются по седьмой авеню-линии Васильевского острова. На боковой аллее стоит молодая нищенка с костылями и громко причитает - купите мне еды, ради Бога! Люди не замечают её и неторопливо идут мимо. У меня сжимается сердце, в кармане карточка на две поездки в сабвее и последние $10, мне хочется подойти и купить ей какой-нибудь пиццы в ближайшей пиццерии или что принято в этом городе. Но мне неудобно нарушать сложившийся порядок вещей и я несмело тоже прохожу мимо. Купите еды, ради Бога!, - всё тише и тише доносится мне во след, как плач подброшенного котёнка, который понимает, что если его не подберут то он умрёт. Летний вечер равнодушного большого города догарает позади меня. Впереди ночь и возможно покой, надо только достать сигарету, привычно щёлкнуть зажигалкой и закурить и тогда дымное облако с лёгким головокружением заполнит лёгкие и окончательно оторвёт меня от действительности.
Вернулся из отпуска в ранний Питер, сел на первый поезд метро и зайдя в наш дворик увидел новое графити - на все пять этажей городской пейзаж, утреннее небо, птицы. И с новой силой захотелось уехать.
Отпускное Я скопировал на лаптоп данные дя статьи, взял двух детей и уехал в глухую провинцию до сентября. Тут не ходят поезда, не слышно гула самолётов, даже на реке исчезли моторные лодки. Город у самой границы России, Украины и Белорусии, когда-то принадлежал Черниговской губерне, откуда и перевелись со службы предки, после революции отошёл к Западной области, кто теперь её помнит, а после войны перешёл к Брянску. А люди остались. Тишина и умиротворение. Огромный сад и столетний деревянный дом а интернет только с мобильного телефона. У Соньки и Михаэля теперь свои комнаты а у меня свой рабочий кабинет с сохранившейся с 19 века мебелью и портретами предков. Лето как будто и не уходило, днём +28 а ночи прохладны и полны звёзд, которые не видны в большом городе. Мы ходим на реку, собираем тёмно-красные сладкие помидоры и пьём молоко, которое наши соседи сами надаивают с их коровы. Городу 400 лет и он всё так же спит, деревянная архитектура с редкими вкраплениями столь же старых кирпичных зданий. Никуда не хочется возвращаться.
Вечер Июль сменился августом но лето и не думает уходить. Всё то же полуденное марево, горячий ветер прорывается сквозь пыльную листву и люди прячутся в тени, ожидая вечернюю прохладу. Медное солнце, огромное и горячее отражается в твоих серых, с зелёным проблеском глазах. Приближается вечер и город окрашивается в бронзовые тона - крыши домов, улицы и даже сама река отсвечивает чем-то золотым и тяжелым, оставляя плывущие искры в глазах, если долго смотреть на воду. Мы сидим на терассе, пьём кофе и говорим ни о чём. Мимолётные втречи столь редки что почти не остаются в нашей памяти, как касание ветра, как утренний туман над озером - ещё мгновение и он исчезает без следа.
Горячий, сконцетрированный до безумной горечи и столь же ароматный американо возвращает к действительности, от одного запаха кофе можно проснуться. Ты смеёшься, пьёшь его маленькими глоточками, запивая хлодной водой. Твои руки неожиданно прохладны и их прикосновение приносит спокойствие и тишину, не смотря на гул и ропот проходящей мимо толпы. Все спешат по своим делам но только не мы. Вечер становится бесконечно тягуч, кажется время остановилось. Мы снова вместе и вся горечь последних дней куда-то уходит.
Нам больше ничего не надо, я беру тебя за руку и провожаю домой. Огромный мост перед нами, за ним парк и фонтан и маленькие играющие в воде дети. В твоих глазах появляется грусть и тут же уходит. Стая чаек взрывается криком и неожиданно закрывает солнце, мелькают перед глазами тени и снова тишина, шорох льняного платься и плеск волн. Жизнь проплывает как река, или река как жизнь проплывает у нас под ногами. И вот мы на другом берегу, тут другие дома, другие люди, даже улицы пахнут по иному.
Остров обособился как только мог и не думает возвращаться, а с наступлением темноты ещё и разводит мосты, отгородившись окончательно. На проплывающем катере звенит колокол и тихая речь прерывает ночную тишину. И тогда надо успеть в последнее мгновение пройти мост обратно и вернуться. Или остаться ждать утра, пока огромное медное солнце не покажется вновь в плеске речных волн.
Утро Опять ночной звонок и как во сне, из которого невозможно выбртаься, повторяются слова - умер, умер... Словно отраженье волн, каждое отраженье слабее предыдущего и слова теряют их изначальный смысл, блекнут и перестают вызывать хоть какие-либо чувства. Начинаешь думать отстранённо, раскладываешь события на составляющие и своё отношение к ним. Анатомический музей да и только.
Рассвет приходит нежиданно и резко, раннее солнце отсвечивает от оцинкованных крыш и своими бликами слепит глаза. Закрываешь штору что бы успокоиться. Безвкусный чай в старой чашке из потемневшего фарфора. Наконец понимаешь что больше тянуть нельзя, одеваешься и идёшь на остановку. Автобус приходит сразу, почти пустой и неимоверно душный. Резко пахнет дешёвым пластиком и безином. Открываешь окно и вдыхаешь свежий воздух как блаженство.
Конечная остановка, крематорий, урна с прахом вдруг оказывается необычайно тяжелой. Обратно то же автобус, всего две остановки, надо пройти момо кладбища но уже мемориального, незивестные могилы, где написань лишь год. Идёшь по песчанной дорожке, летнее солнце, ветер колышит траву, где-то рядом поёт малиновка - фить-фить. Кажется город отступил, спрятался за вековыми соснами и люди исчезли вместе с ним. Звон цикад обволакивет и скрывает действительность.
Ещё один автобус, ещё одно кладбище. Старый памятник, кажется за полвека ничего не изменилось. Роза и лесные ландыши. Купи мне шубку. Первый ноябрьский снег выпал тебе белой шубкой. Затихающие шаги. Налетевший ветер прогнал наважденье.
Дорога обратно стирает воспоминания, заменяя их обыденностью - серый асфальт мелькает в окне и ждёшь когда же приедешь обратно. Домой. К обычной жизни, оставив прошлое там где оно всегда и было, за пределами сознания.
Ночь Порой жизнь так ударит поддых что перехватывает дыхание и темнеет в глазах, с сигареты, зажатой дрожащими пальцами, падает пепел, неловким движением опрокинут стакан на белую скатерь и вино капает на пол подобно тёмной крови, кап-кап. Средце бешенно стучится в висках барабанным боем, заглушая всё вокруг. И невыносимо смотреть на яркий свет настольной лампы и перечитывать письмо снова и снова.
Шаг, ещё шаг, ступени, вон из дома на пустынную улицу. Темнота режет город подобно ножу на чёрное и белое, нет цвета, стылый запах пыльной мостовой заботливо политой дворником. Сирень отцвела, шелест лстьев, лёгкий бриз омывает сведённое гримасой судороги лицо. Всё летит и падает куда-то вниз, в бездну фонтана в городском парке. Случайные, испуганные прохожие шарахаются прочь, вон, вон отсюда.
Старый мост с истёртыми из гранита ступенями, плеск волн, тихий и уютный, запах реки и тины прочищает лёгкие от дыма. Сигарета летит, разбрасывая искры и с шипением внезапно падает в воду и исчезает как метеор. Успеть загадать желание. Нет, не то, суета. А настоящего желания нет, мир - декорация и пока всё молчит и нет движения не может захватить внимание зрителей. Актёры запоздали, спектакль отменён в связи с отсутствием смысла жизни.
Ночное наваждение проходит как будто и не было ничего. Возвращение, чёрная дверь едва освещена, разбитая мозаика на полу. Все идут и не замечают, никому нет дела, но не сейчас. Перешагнуть через уцелевшие фрагменты и вверх, назло притяжению земли, вернуться домой. Упасть, не раздеваясь, и провалиться в тишину и покой.
День Хмурый северный день начался с густого как молоко тумана, покрасневших от недосыпа глаз в пять утра и сигареты а закончился свидетельством о смерти, выданным в городском морге. Но он ещё не знал об этом.
Жизнь сложна, порой так просто, одной фразой открыть врата самым тёмным силам и чувствам, живущим во глубине нашей души. Люди беспечны и не думают о последствиях сказанного а зачастую и сделанного. Ты не можешь сводить меня в ресторан, у тебя нет будущего, у тебя не получается ребёнок, может мне попробовать с другим мужчиной? Фразы вырванные из разных периодов жизни и вселенных рассекают тело и душу как на микротоме биолога, можно поставить под увиличительное стекло и посмотреть с любопытством как там устроенна душа, чем она живёт и что вообще это такое.
Туман, колечко сигаретного дыма вырывается из лёгких через рот и растворяется в неподвижном воздухе. всё покрыто капельками росы, ступени, перила, погасшие фонари. И запах гудрона из порта, резкий и будоражащий в этот ранний час. Город ещё спит, нет машин, не дребазжат трамваи и тротуары пусты. Но скоро он проснётся, зевнёт миллионами глоток и пойдёт по своим делам. И тогда раздастя телефонный звонок и старческий голос скажет - приеезжайте, умер. И всё перевернётся и станет несущественным кроме последнего слова.
И не знаешь что делать, путанница мыслей и чувств, миллион вещей кажутся одновременно необходимыми и нереальными одновременно. Но потом полагаешься на предопределённость и отдаешься обстоятельствам, когда невидимая рука ведёт за собой, заботливо обходя препятствия. И будешь удивляться как всё так сложлось воедино, без предварительной цели и замысла. Жизнь порой невероятнее любого сюжета романа. Начинался хмурый северный день.
