Carpe diem

Когда Эмма приехала в Голландию лет пятнадцать назад, она была беженкой. Не знаю подробностей ее юридического статуса, но знаю, что они с ее пожилой уже тогда матерью прожили довольно долго в лагере для беженцев, где учили язык и ждали подтверждения своего статуса. У них не было ничего. Ни денег, ни возможности работать. Только стопки книг и нот. Она рассказывала, что именно по работе скучала больше всего. Ведь в Союзе она двадцать с лишним лет проработала в музыкальной школе. Учить детей - это было единственное, что она умела и хотела делать. Дети были для нее всем, я-то помню.

Однажды Эмма шла по какой-то улочке и услышала звуки пианино. Музыка доносилась из церкви неподалеку.
И Эмма заплакала.
Мимо проходила голландка примерно тех же лет. Она увидела плачущую Эмму и заволновалась. Голландка подошла к ней и спросила, почему та плачет. А Эмма смогла на своем еще совсем ломанном голландском с трудом объяснить, что мол она беженка, но на родине была  учительницей музыки и очень скучает по инструменту, по возможности играть, по музыке. Звуки фортепиано ее расстроили, потому что она хочет играть, но ей совершенно негде, потому что она живет в лагере для беженцев и такой роскоши как музыкальные инструменты там не предусмотрено.

Голландка выслушала, схватила Эмму и потащила в ту самую церковь, откуда слышалась музыка, со словами: "Я знаю эту церковь, я тут бываю, мы сможем договориться".

И она действительно смогла договориться. С этого дня Эмме разрешили совершенно свободно приходить в церковь и играть на фортепиано, если это не мешало службе.

И с того дня и до самой последней минутки Эмма и эта голландка оставались лучшими подругами.
Абсолютно разные.
Эмма, еврейка, ленинградка, дитя войны, эксцентричная, взбалмошная. Эмма, которая прошла голод и нищету, которая похоронила любимого мужа и никогда больше не вышла замуж. Эмма, которая была необычным и гениальным педагогом. Эмма, которая из огромной сталинской квартиры в Ленинграде приехала с коробкой нот в лагерь для беженцев в Голландии и до самой смерти экономила. Эмма, которая говорила на очень ограниченном голландском с сильным русским акцентом. Эмма, которая много курила и материлась и быстро выходила из себя.

И Бертин. Благополучная невозмутимиая голландка. Счастливая жена и мать. Бертин, много путешествовавшая по миру и говорящая на нескольких языках. Бертин, которая никогда не повышает голос. Бертин, у которой была стабильная работа и зарплата. Бертин, у которой старинный красивый дом с роскошной мебелью и коллекцией предметов искусства.

Что у них могло быть общего? Я до сих пор не понимаю. Как они подружились? На чем эта дружба держалась? Как они понимали друг друга? Как не доводили друг друга до белого каления?

Общего у них было одно - оказалось, что Бертин тоже любит музыку. Она стала брать у Эммы уроки и стала ее ученицей на годы. Когда я первый раз приехала к Эмме, я видела их репетицию, слышала как Бертин поет русские романсы.

Эмма очень хотела выдать меня замуж за сына Бертин. Она даже устроила нам свидание и старательно плела паутинку, чтобы все сложилось. Но ничего не сложилось. Зато я подружилась с самой Бертин и продолжаю дружить с ней и ее мужем. Они приезжали прошлым летом в Питер. Я ездила к ним в гости несколько раз уже после переезда в Голландию.

Когда я еще была в России, мы с Бертин писали друг другу длинные письма. Мы несколько раз встречались с ней в Амстердаме и ходили по музеям и просто болтались по улицам. А теперь, когда я тоже живу тут, мы созваниваемся и подолгу говорим вечерами.

Сегодня она конечно же позвонила. Своим тихим всегда спокойным голосом спросила, как я поживаю и что у меня нового. Они с мужем только что вернулись из отпуска. И да, у них тоже все хорошо. А еще они придумали организовывать любительские концерты и спектакли, не правда ли здорово?

- Сегодня такой день...
- Бертин, я помню какой сегодня день. Хорошо помню.
- Я  знаю...
Мы молчим.
Обычно при встрече мы всегда говорим об Эмме. Вспоминаем ее. Рассказываем друг другу какие-то смешные истории. Хотя последнее время мы все больше говорим о самих себе.

- Бертин, я поеду завтра к Инне. Мы договорились вместе сходить на кладбище. Ну и просто мы хотели побыть вместе в эти дни.
- Хорошо. Я буду звонить Инне. Если не дозвонюсь, ты скажи что я.. что я помню, хорошо?
- Конечно.

И мы снова говорим о чем-то другом. О невыносимой жаре. О голландских свадьбах. О разнице традиций и менталитетов.

Но мы обе помним. И будем помнить.
Ведь в конце концов, какая дружба могла связывать меня и Эмму, эксцентричную старую еврейку? Да такая. Такая же, какая свзывала ее с невозмутимой благополучной голландкой - странная, но настоящая.

Эмма изменила жизни нас обеих.

- Вау! Отсюда все выглядит совсем по-другому.

- Извини – смущается Йен – это всего лишь старый ободранный бар. Грязная посуда. Полупустые бутылки. И даже сломанная доска на полу вон в том углу, осторожно, не упади.

- Да нет! С этой стороны мне нравится гораздо больше. Здесь всё такое… настоящее.

- Оу. Здорово. Настоящее, значит.

Я рассматриваю все. Трогаю все бутылки на стене, половину из них открываю и нюхаю. Ром. Кашаса. Малиновый ликер. Анисовая  водка. Йен болтает с испанцами в углу, но изредка поглядывает на меня. Интересно, почему эта гениальная идея не пришла мне в голову раньше? Я ведь могла каждый чертов день быть по эту сторону бара. Все ведь тогда могло сложиться иначе. Эх, если бы, когда бы, вот бы. Сослагательное наклонение нужно запретить. Все случается только один раз. Никаких черновиков. И принимай, детка, реальность такой, какой она настигает тебя.

- Эй! Бар-менеджер! – кричит мне Хоан, друг Йена и владелец сырного магазина за углом – Налей-ка мне пива!

- Я??? – удивляюсь я. Даже показываю на себя пальцем.

- Ты, ты! – кивает Хоан.

- Прошу вас – пропускает меня к кранику с пивом Йен. Я беру бокал, жму на ручку и наливаю полный бокал пива, не пролив ни капельки и оставив тоненькую полоску пены сверху.

- Круто! Йее! – кричат мужики, и весь бар мне аплодирует.

- Ваше пиво, сэр! – я ставлю пиво на картонный квадратик перед Хоаном и киваю остальным - Всегда к вашим услугам, джентльмены. Ну как я тебе? – поворачиваюсь к Йену.

- Супер-круто! Парни хотят еще съесть что-нибудь, правда, Алекс? – подмигивает он одному из приятелей.

- Я должна что-то приготовить?

- Не паникуй. У меня там на кухне уже жарится картошка. Расслабься и наслаждайся видом, который открывается бармену каждый вечер.

Когда через пару минут он приносит огромное керамическое блюдо с жареной картошкой, я успеваю его перехватить у него и одной рукой эффектно ставлю на стойку перед Алексом. Ха, из меня вышла бы неплохая официантка!

- Что ж. Теперь, когда мы с тобой в одинаковом положении – говорю я Йену – рассказывай мне всё.

- Всё?

- Можешь начать с того, как ты вообще в первый раз оказался на Майорке.

- Ух. Долгая история…

- Как видишь у нас мало клиентов, мы никуда не торопимся, почему бы тебе не рассказать пару историй? – я присаживаюсь на край стола и беру в руку бокал с вином. Он облокачивается на шкаф с бутылками напротив меня.

- Ну. Я закончил третий курс университета, в Канаде все время шли дожди, и мы с другом решили, что хотим поехать куда-нибудь в теплые края. В Мексику вообще-то. У нас было немного денег. Я работал по выходным, друг работал полный день. Но мы не делили где чьи деньги, знаешь, как это бывает в юности. Так вот мы хотели поехать в Мексику. Но потом… О, черт, я помню это даже сейчас. Это была реклама Испании. На ней была девушка в широкополой черной шляпе, сидящая на лошади. Она была такая шикарная, потрясающе красивая. И, черт, соблазнительная! 1992 год, Барселона. Все хотели туда. Я хотел посмотреть на Барселону и Севилью. Но друг хотел в Италию, в Верону и Рим. И тогда мы решили, что в любом случае полетим в Европу. Тем более, что билеты в Мексику стоили каких-то диких денег. Мы приехали в Нью-Йорк и купили билеты в Малагу. За 170 долларов в один конец. А потом еще за 25 долларов мы наняли лимузин. Ты можешь в это поверить? Лимузин с парнем из Гарлема в фуражке. Такси до аэропорта стоило бы нам те же 25 долларов, так что мы ничего не теряли. Зато мы были королями. Шофер спросил «Куда летите, парни?» А мы ответили: «Понятия не имеем, чувак!» И это было чистой правдой. Дело в том… Дело в том, что мы понятия не имели, где находится Малага. Ни малейшего. Мы были совершенно уверенны, что это… в Италии. К счастью, мы выяснили уже в самолете, что это не так. Было немного странно, когда мы радостно спрашивали «Кто-нибудь знает, какая погода сейчас в Италии?», а люди смотрели на нас, как на идиотов. Так, надо явно сократить историю. В общем, в Малаге оказалось здорово, но никто не говорил на английском. И нам сказали «парни, езжайте на Балеарские острова, там вообще нет испанцев». Так я оказался на Майорке. Работал по вечерам в баре, а днем в парфюмерном магазине. Ну, остальное ты знаешь – свой бар, брак, ребенок…

- Я так понимаю, что в университет ты так и не вернулся – ухмыляюсь я.

- О, нет. Моя мама до сих пор не может простить мне этого. Впрочем, с моим братом та же история – он выучился на профессионального пилота, это стоило моим родителям уйму денег, но он никогда не летал. Никогда. Он уехал в Тайланд, а потом в Корею, где преподает английский уже несколько лет.

- У вас все в семье сумасшедшие?

- Ну почему. Родители совершенно нормальные. Мой отец был учителем химии. Пока не стал хиппи – мы оба начинаем хохотать.

В бар спускается женщина с огромной черной афганской борзой.

- Это моя близкая подруга – объясняет Йен – Она из страны басков. Ее собака обожает Райнера – он кивает в сторону своего лохматого помощника. Тот сидит в конце барной стойки за компьютером, как обычно, как и каждый вечер. Афганская борзая бежит к Райнеру, забирается ему под стул и лежит там, сложив морду на его ботинки.

- Тебе не кажется – хихикаю я – Что Райнер и собака немного похожи? – хотя не немного, они, черт возьми, абсолютно одинаковы – вытянутые лица, темные печальные глаза, длинные волосы и борода у Райнера и длинная шерсть на морде у собаки.

- Да. Пожалуй, у них один стилист – усмехается Йен. Его баскская подруга что-то говорит и убегает, оставив собаку с нами.

- Она ушла в бар напротив – говорит Йен – Там сидит большая компания ее знакомых и смотрит футбол, но она постарается перетащить их к нам, пока мы следим за собакой. Честно говоря, я совершенно не собирался сегодня открываться. Вечер воскресенья, слишком мало народу – он обводит взглядом бар. Там и правда совсем мало людей, Аня с мужем ушли, друзья Йена разошлись, пока мы говорили, осталась только одна семья, мамашка с тремя детьми, которые потягивают лимонад и смотрят футбол. – Как только эти ребята уйдут, я, наверное, закрою бар – объясняет Йен.

- А потом что? – спрашиваю я, а сердце в этом время падает вниз.

- Потом? Потом я выпью с тобой пару бокалов в «Ла Риоха», как ты на это смотришь?

Меня искренне коробит от этой испанской манеры целовать при встречи и прощании в обе щеки всех подряд. Всех. Совершенно незнакомых людей, которых видишь первый и, вероятно, последний раз в жизни. За ближайшие полчаса мои щеки перецеловывает примерно десяток посторонних губ. Я пью свое разбавленное минералкой вино и незаметным движением потираю щеку.

- Ты в порядке? – заботливо спрашивает Йен.
- В полном. Просто…
- Что такое? – жизнерадостно влезает Мелисса. Интересно, эта девочка вообще бывает серьезной? Она может не улыбаться? Она умеет грустить? Впрочем, зачем я спрашиваю это о человеке, у которого 1766 фотографий в профайле на фейсбуке.
- Все отлично, дорогая. Просто я никак не могу привыкнуть к этой испанской традиции целоваться.
- А, ну мы такие общительные – объясняет она.
- А что с этим не так? Это же приятно? – спрашивает Йен.
- Во-первых, я из России, забыл? Мы суровые мрачные коммунисты. Во-вторых, я не люблю, когда ко мне все время прикасаются какие-то люди. Я не хочу, чтобы меня целовали все подряд. Меня можно целовать только… избранным. Поцелуи – это ведь очень интимно… - я смотрю ему в глаза. Красное вино и английский язык заставляют меня говорить гораздо более эмоционально, чем обычно, хотя, казалось бы, куда уж эмоциональнее.
- Ты такая смешная! – хохочет Мелисса и убегает. Кхм, да, я очень смешная.

- Слушай - говорит Йен слегка оправдывающимся тоном – Ну ведь для нас это нормально. Все эти чмоки при встрече, в этом нет ничего такого. Все эти ребята мои друзья.
- Да перестань – на меня вдруг накатывает раздражение – Какие к черту друзья? Тебе сорок лет, им двадцать. У вас ничего, совершенно ничего общего. Они просто бухают в твоем баре. Это иллюзия дружбы. И ты это знаешь.
- Притормози. Пожалуйста… - жалобно добавляет он. Но меня уже несет. Я спрашиваю со скорбью и участием в голосе.
- Ты знаешь, что ты разобьешь ей сердце?
- Кому, Мелиссе? Да ладно? Я же говорил тебе, я полностью честен с ней. Она же все знает, про то, что я не пережил еще свое расставание с женой, про то, что я не готов к серьезным отношениям. Я же рассказывал тебе, что все мои друзья, все, кого я знаю, придумывают правила, чтобы не влюбляться, чтобы больше ничьи сердца не разбивались. Я же честен, понимаешь?
- К черту честность.
- Но..
- К черту ебучую честность. Сердца все равно разбиваются, хотим мы этого или нет. Особенно когда тебе 20 лет, и ты спишь с сорокалетним несчастливым мужчиной. О, я так хорошо понимаю все твои мотивы, Йен.
- Правда?
- Конечно. Все это один сплошной глоток из источника юности. Да, ты честен с ней. Но с собой, а? Себе только не ври, пожалуйста. Надо быть всегда честным с собой – я перевожу дух – Ух. Так. Все. Закончили проповедь. Стоп, трагедия. Даешь фанк! Мелисса, дорогая – окликаю я ее через пару метров - позволь я куплю тебе еще одну славную бутылочку отличного испанского пива?
- Спасибо – шепотом говорит Йен мне на ухо и гладит меня по руке. Я глажу его в ответ. В течение последующих пятнадцати минут мы сидим рядом. Вплотную. Прижавшись друг к другу бедрами. И я чувствую, какой он горячий. В буквальном смысле, у него горячая кожа.

Что на меня нашло? На хрена я все это наговорила. Ругаю себя. Больше не вздумай нести такой бред, Дарья, предупреждаю. Так, еще глоточек, надо расслабиться. Я пью вино с минералкой из огромного высокого стакана. Мелисса просит попробовать.
- Иуу. Как ты это пьешь?
- Медленно и с удовольствием. Так я делаю все приятные вещи в этой жизни» - подмигиваю я. Она не понимает, зато, судя по вздрогнувшей ноге, понимает кто-то другой.
- Слушай, а твоя книга будет бестселлером?
- О да! Я уже говорила Йену, что сначала это будет книга, потом я напишу по ней сценарий, а потом по ней снимут фильм в Голливуде. Йена будет играть… Джуд Лоу, я думаю.
- Джуд Лоу??? – возмущается Йен – Да он же мальчишка! Меня должен играть кто-нибудь посолиднее. Ричард Гир или там Джордж Клуни.
- Не льсти себе. Ты не тянешь на Клуни. И потом Джуд Лоу твоего возраста. И потом он уже играл красивого и жутко романтичного бармена в одном фильме с Норой Джонс.
- А кто будет играть меня? – спрашивает Мелисса.
- Ну а тебе бы как хотелось?
- Ууу, я даже не знаю… Анджелина Джоли? – она сияет.
- Нее, по-моему Анджелина слишком старая, чтобы играть тебя! – я качаю головой и про себя думаю «А еще слишком умная, слишком красивая, слишком утонченная».
- Фильм с Норой Джонс – до Йена только доходит, что я сказала до этого – Я обожаю Нору Джонс! (В этот момент Мелиссу кто-то отвлекает и она выпадает из разговора, впрочем, она все еще стоит рядом с Йеном и его руки все еще на ее талии, когда он говорит со мной). Только не говори, что тебе тоже нравится Нора Джонс?
- Представь себе. Я буквально сегодня утром, после того как мы виделись с тобой, шла и слушала ее первый альбом. И знаешь, я поняла, почему я люблю Нору Джонс.
- Потому что у нее красивый голос, потому что у нее папа супер-музыкант, потому что она получила несколько «Грэмми»?
- Нет, глупый. Потому что когда я смотрю на нее, а еще больше, когда слушаю ее, я думаю – вот это кто-то, кого даже я хотела бы видеть в своей кровати, проснувшись утром.
- Вау. Пожалуй я тоже… - и Йен смущенно отводит глаза.

Тем временем к Мелиссе подбегает почти идентичной внешности брюнетка. Они смачно целуются и обнимаются.
- Дариа, это моя подруга Диана. Моя лучшая подруга. Моя герлфренд! – она хохочет и звонка чмокает Диану в губы.
- О, как мило. Я не знала, Мелисса, что ты бисексуалка – восхищаюсь я с широкой дружелюбной улыбкой – Тебе повезло, Йен – многозначительно качаю головой в его сторону.
- Que? – не понимает Мелисса. Йен хрипло повторяет слово «бисексуалка» на испанском.
- О, нет! – хохочет она – Я не бисексуалка, что ты! Меня интересует только Йен!
- Очень жаль… - говорю я – Очень жаль. На твоем месте я бы попробовала. Рекомендую.
- Что ты делаешь? Рекомендуешь? То есть ты.. – Йен не в состоянии закончить фразу.
- В жизни столько всего интересного, знаешь… - пожимаю плечами и загадочно опускаю глаза.

Я отхожу в сторону, достаю из сумочки фотоаппарат и делаю пару снимков вокруг. На стенах огромные портреты Богарта и Бергман, разумеется. Поворачиваюсь обратно и вижу, что Мелисса целует Йена в шею. А он, слегка наклонив голову и продолжая ее обнимать, смотрит прямо мне в глаза. Прямо, черт возьми, в глаза. И это так печально.

Я просто снова пожимаю плечами и отворачиваюсь. Через минуту меня за руку хватает Мелисса и говорит: «Пошли, мы уходим, мы идем танцевать!»

Bogart’s заполнен людьми. Людьми, которым от силы 23. Ни одного взрослого лица, за исключением пожилых и слегка нетрезвых шотландцев, устало летающих за барной стойкой от одного пивного крана к другому. Мы пробираемся к бару и усаживаемся рядом. Наконец-то мы по одну сторону стойки. Я озираюсь с выражением, которое должно говорить окружающим «боже, что я здесь делаю».

- Ты не чувствуешь себя здесь ужасно старым? Как будто тебе лет сорок или около того. Упс, тебе ведь действительно сорок. Базинга!
- Ты злючка! Но вообще-то чувствую – отвечает он. И у него очень грустный вид.
- Так. Давай-ка веселиться – объявляю я и машу бармену. В этот момент к нам подлетает Мелисса.

- О, ты все-таки пришла? Ура! Наконец-то! Как правильно произносится твое имя ДарИа или ДариА?
- Ударение на первом слоге, дорогая – улыбаюсь я – Что у тебя за духи? Чудный запах!
- Шанель. «Шанс». Класс, да?
- Прекрасный выбор.
- А мне больше нравится «Мадемуазель» - вмешивается Йен.
- Да, у меня есть такие – улыбаюсь я.
Мелисса ничего не отвечает, потому что она очень занята. Она целует Йена. Эээ. «Ну что же, моя роль в этом фарсе, кажется, определилась – я буду забавной экзотической кузиной из России, злобной язвительной сукой, третьим лишним, сторонним наблюдателем» - говорю я самой себе и в этот момент понимаю, что рука Мелиссы на моем колене. Она отрывается от Йена, наклоняется ко мне, щиплет меня за щиколотку и говорит: «Леггинсы? Секси!» И исчезает. Убегает куда-то в толпу своих друзей.

Я нахожусь в некоторой растерянности. Недоумение и ощущение неловкости.
- Она такая миленькая – говорю я Йену с пластмассовой улыбкой, которая грозит такими темпами прирасти к моему лицу намертво.
- Ты находишь?
- Разумеется («Разумеется нет» - мысленно). Так давно вы вместе?
- С рождества, я же говорил.
- А, ну да, знаменитый рождественский феномен, благодаря которому тысячи людей находят наутро рядом с собой кого-нибудь миленького – кажется, я уже начала вживаться в роль язвительной суки. Наверное, это действует внезапно нахлынувшее осознание, что больше нет места метаниям и сомнениям – они все-таки действительно вместе.

Мелисса скоро появляется снова. Она притаскивает кого-то из подруг.
- Это Дариа. Она из России. Она пишет книгу! Ведь правда?
- Ну, типа того.
- А о чем она будет?
- Ну, знаешь, Бриджет Джонс или что-то похожее.
- Класс! И в ней будет про Майорку?
- О, да, в ней точно будет про Майорку.
- И про нас? Про бар Йена? Про меня?
- Конечно, дорогая! Как ты думаешь, почему я каждый вечер провожу в его баре? («Действительно, как ты думаешь почему? Ох, это смешно»)
- Класс! Я буду в книжке! Иииии! – верещит она. И подводит ко мне еще и еще своих друзей, подружек, братьев. Каждому, КАЖДОМУ она говорит «Это Дариа. Она пишет книгу. Про Майорку, про любовь и про нас!»

Теперь я понимаю, почему она захотела взять меня с собой в бар. Как там говорил герой Аль Пачино в «Адвокате дьявола» ? «Тщеславие – определенно мой самый любимый из грехов».

Мы шагаем по набережной, как и утром. Не единого человека. Тихо и безветренно. Даже море не шумит.

- Ты одинок?
- Одинок? Нет, пожалуй. У меня есть мои друзья. Семья… Правда семья слишком далеко.
- Но у тебя есть сын. Это ведь и есть семья.
- Даже больше, чем семья. Он всё.
- Самое лучшее, что случалось в твоей жизни?
- Он самое лучшее, что когда-либо случится в моей жизни.
- Даже если у тебя будут еще дети?
- Пожалуй, да. Это может быть грубо звучит, но он первый, этого чувства удивления и восторга не повторить.
- Ты счастлив?
- Счастлив? Хм. Ну, предыдущие 39 лет моей жизни я был счастлив, но последний год, как ты знаешь… Но я справляюсь, мне кажется. Я же делаю все возможное, вед так? И может быть даже что-то получается. Да, наверное я счастлив. Ну конечно я счастливый человек.
- Перестань. Ты слишком много говоришь. На этот вопрос можно было ответить всего двумя словами – да или нет. Я повторяю, ты счастлив?
Он смотрит на меня таким взглядом, что мне становится стыдно.
- Извини, я задаю слишком много вопросов и лезу не в свое дело.
- Нет-нет, все в порядке. Мне нравится говорить с тобой. Нет. Я не счастлив. - он касается моей руки. Все, что я могу сделать, это легонько сжать его ладонь.

Мы еще немного молчим какое-то время.
- Ты когда-нибудь приедешь в Россию?
- Вообще-то я не особо собирался. Но теперь, когда у меня есть ты…
- О, пожалуйста! Ты должен приехать! – от этой мысли я прихожу в такой восторг, что аж припрыгиваю на ходу.
- Ого – хохочет он – мне нравится, как ты реагируешь.

Вот и Bogart’s, которым вот уже тридцать лет владеет пожилая супружеская пара из Шотландии. На часах половина четвертого утра.

Я с Йеном в баре до самого закрытия. До трех часов ночи, если точнее.
- Где твое пиво?
- Я не пью на работе. На самом деле в моем стакане лимонад, ха-ха.
- Только спаиваешь меня красным вином?
- Именно!
- Так не честно. Мы должны напиться вместе.
- Ай, ну ладно, уговорила.

Мы болтаем с клиентами. Вот толстый старый испанец Тони, который говорит только на испанском и расспрашивает меня о погоде в России. Его интересует точное количество градусов в каждом месяце года. Вот парень в сопровождении филиппинки с кривыми зубами, у него сегодня день рождения, 30 лет, и Йен поет ему «хэппибёздей», а я шепотом подпеваю. Йен кладет в узкие стаканы лед, протягивает их двум пропитым мужчинам, а затем ставит перед ними две бутылки – Jack Daniel’s и Red Label. Просто ставит две бутылки, а дальше они наливают себе сами. Я не понимаю, как это парень зарабатывает деньги, когда он только и делает, что поит всех содержимым своего бара за просто так. Впрочем, за угловым столиком сидит компания молоденьких девочек, и он то и дело носит им яркие коктейли, уж их-то не забесплатно.

- Не прошло и 30 секунд, как я уже показываю девушкам фото своего сына. Я не самый типичный бармен, правда? – чуть печально ухмыляется он. Затем достает из кармана брелок с фотографией своего сына и кладет передо мной.
- Ты показывал мне его уже вчера.
- Я знаю. Но ведь это мой сын! Почему бы не показать еще раз?
- Знаешь, однажды моя подруга сказала, что если бы ее попросили нарисовать фантастическое животное, то она нарисовала бы мужчину, который хочет жениться и который хочет детей. Ты – фантастическое животное.
- Ага. Это у меня хорошо получается. Гораздо лучше, чем быть одному… Хочешь еще красного вина?
- Вероятно. После того, как допью этот бокал.
- Просто подними руку. Или наори на меня. Или брось в меня чем-нибудь. А, делай, что хочешь.

Уже поздно, Йен гасит в баре свет и пытается выпроводить последних клиентов. Он стоит рядом со мной в плаще и ждет, пока какие-то пьяные ребята сползут со стульев и найдут дверь. Я ем шоколад. «Хочешь?» - я протягиваю ему кусочек. Он наклоняется и берет его губами из моих пальцев. Твою мать. Когда мужчины едят у меня с рук, я близка к оргазму.

- Кхм.. .В темноте твой бар нравится мне гораздо больше.
- Ага, уютно.
- Сколько ты хочешь за него? – неожиданно даже для самой себя спрашиваю я.
- Что?
- Ну просто интересно, вдруг я могу себе это позволить.
- Он твой. Бери. Серьезно – он называет сумму с некоторым количеством нулей.
- Хм. Не так уж много. Я бы могла, пожалуй, если чуть напрячься.
- Черт, я прям представил. Ты бы сделала из этого места что-то фантастическое, да? С твоим музыкальным вкусом и литературным талантом. Джаз, афиши старых кинофильмов на стенах, вечера любителей книг – и он не иронизирует, он говорит все это совершенно серьезно.
- Замолчи. Я задушу тебя, если ты сейчас не замолчишь. Это слишком хорошо и слишком нереально осуществить.

Мы выходим из бара и идем к морю.

Я просыпаюсь в плохом настроении. В раздавленном, если точнее. Открываю глаза, смотрю в потолок, закрываю глаза. Ничего не хочу. Никуда не хочу. Будь проклят бар, испанка, канадец. Но надо вставать и идти. Не сметь лежать, Даша! Не сметь депрессовать! Вперед, к морю, гулять, дышать, двигаться, только не стоять на месте.

Если идти в сторону от Пальмы к гавани Аренала, придешь на маленькую площадь с пальмами и скамейками, где можно поймать общедоступный вай-фай от местного муниципалитета. Именно туда я прихожу в 10 утра, когда на пляже еще довольно прохладно и почти нет людей, чтобы почитать ваши комментарии, написать о вчерашнем, попереписываться с Маринкой. Чаще всего здесь нет никого, но постепенно появляется все больше солнца и все больше людей и вот уже через полчаса пятачок наполняется немецкими пенсионерами и испанскими мамочками с детьми и мужчинами с маленькими собачками (маленькие собачки в большом почете на Майорке).

Я сижу лицом к солнцу, держа нетбук на коленях, и пишу о Йене, о моей вчерашней печали, о вероломной испанке. И вдруг кто-то встает передо мной, закрывая солнце. «Привет». Я поднимаю глаза. Темные ботинки, синие джинсы, ветровка, полосатый свитер.
На меня из-под темных очков смотрит Йен.

- О боже. Ты напугал меня. Что ты тут делаешь?

- Гуляю. У меня есть пара часов до встречи с сыном, до этого нужно заглянуть в банк, да и пиво должны в бар привезти. А ты как? Много народу посетило твой блог сегодня?

- Если верить статистике, то около 700 просмотров. Что-то около 50-и комментариев.

-  Офигеть! Люди еще и заморачиваются комментировать?

- О да… Ты даже не представляешь насколько – улыбаюсь я, думая о том, сколько моих френдов сегодня проклинало Йена в комментариях.

- Круто!

Мы улыбаемся друг другу, хотя я все еще не могу прогнать с лица нервозное выражение.

- Ну что ж… Я пожалуй пойду – говорит он – Увидимся, да?

- Ага. До встречи… Хорошего дня!

Взмах рукой и он уходит.

На раздумье у меня уходит не более 10 секунд. Он едва успевает отойти на двадцать шагов. Я захлопываю нетбук, вскакиваю со скамейки и кричу: «Йен! Эй, Йен!» Он оборачивается, останавливается.

«Ты не против, если я прогуляюсь с тобой немного?» - спрашиваю я, догоняя его.
«О, я буду счастлив!» - улыбается он.

После разговора об алкоголе и о том, какой напиток в какой стране самый крепкий, Йен берет какую-то 95%-ную хрень, разливает ее по стойке и поджигает. Сине-желтое пламя моментально вспыхивает огромным кольцом. Потрясенные немцы с другого конца бара с ужасом смотрят на Йена, а он невозмутимо отвечает: «Мне показалось, что тут холодно».

- Ты понимаешь, ты все портишь! – не выдерживаю я.

- А? Что? Почему?

- Да потому что я планировала писать совершенно про другие вещи. У меня был план. У меня был сюжет. Но я не могу перестать писать об этом баре, обо всем этом (я не произношу вслух слов «о тебе», но я думаю именно это) Я просто не могу!

- Извини. Правда, извини – он смотрит своими темными нечитаемыми глазами. Мне нечего возразить. Я возвращаюсь к своим буквам и строчкам.

- Нет, правда, как у тебя с этим твоим романом?

- Да никак.

- Я все испортил? Я виноват?

Да, черт возьми, ты виноват. Я не могу писать ни о чем другом. Ни о ком другом. Я собиралась написать великий роман о великой любви, судьбе, предопределенности, обреченности. А что я в итоге пишу? Десятки постов в жж про симпатичного бармена. Блядство какое-то.

Передо мной на столе лежит блокнот, в котором я делаю записи. Между страниц напиханы десятки листочков со случайными заметками. В какой-то момент Йен подходит ко мне, продолжая разговаривать с немецкими пацанами: «Эта музыка для вас, чуваки, настоящий рок!». «Когда уже ты поставишь что-нибудь для меня, а?» - спрашиваю я, а он в этот момент берет мой блокнот. Десятки листочков разлетаются по полу. Он успевает кинуть один взгляд в блокнот и восклицает: «Так ведь здесь на английском!» Я протягиваю руку и отбираю у него блокнот: «Не вздумай это читать! Да на английском, и что?». «Извини, если бы я знал, что ты пишешь там на английском, я бы не стал открывать. Я думал, там будет русский, финский, венгерский. Какой угодно еще. Извини, правда!» - он собирает все мои листочки, отдает мне и уходит. Потом возвращается и говорит: «А музыка вообще-то вся для тебя».

- Не записывай это.

- Я буду писать то, что я хочу.

- Ты будешь писать то, что хочешь? Тогда я буду есть столько шоколада, сколько захочу – и теперь каждый раз проходя мимо, он съедает по кусочку  моего прекрасного горького шоколада с апельсином. Иногда он облизывает пальцы, и тогда мне хочется сказать “Don’t bother, honey. Let me do it”.

Только что он подошел ко мне сзади и заглянул через плечо, что я тут пишу. И боже, девочки, эти проклятые бармены в бело-синих полосатых рубашках пахнут Средиземным морем, солнцем, крепким алкоголем и неизбежным похоже стиральным порошком. Но вся эта смесь так хороша, что хочется запустить руку ему или хотя бы себе в джинсы прямо тут, прямо сейчас.

 

Но он напился, моя душечка. Он начал напиваться еще с немецкими пацанами-скейтерами и продолжил, когда пришли его испанские друзья-малолетки. Он сидел с ними тремя и пил пиво, какие-то коктейли, и только что шот чего-то крепкого. Я вижу по его блуждающим глазам, что он пьян. Ну и что мне с этим делать? Ничего. Я собираю вещи.

«Сколько я тебе должна?»

«Нисколько».

«Ты не в себе?»

«Отдашь завтра. А сегодня ты ничего не должна. Я тебе верю. Ты ведь придешь завтра?»

«Да. Приду»

Он берет мою руку и целует ее: «Тогда до завтра».

«Ты пьяный и сумасшедший»

«Я не пьяный»

«Ага. Рассказывай. Но это не страшно. Всем иногда надо напиваться». Я ухожу.

Через квартал я останавливаюсь, разворачиваюсь и иду обратно.

«Это ты?» - удивляется он. Его друзья, три испанских малолетки шушукаются.

«Слушай, с тобой точное все будет в порядке?»

«Да»

«Обещаешь?»

«Обещаю»

«Просто ты был грустный всю неделю…»

«У меня была хреновая неделя…»

«Но ты сейчас все тут закончишь, закроешь, поедешь домой и ляжешь спать?»

«Да. Спасибо тебе, что беспокоишься. Да, все так и будет».

«Ладно. Договорились. Ты переживешь все это, правда»

 

Я ухожу. Прихожу в отель. Раздеваюсь. Стою две минуты босыми ногами на ледяном кафельном полу. Затем одеваюсь обратно. Дело не в вожделении. Дело в том, что мне стало грустно, мне жаль его. Я возвращаюсь. Завидев меня, испанские малолетки начинают ржать. Мне плевать на то, что они там подумали.

«Слушай, я не могла лечь спать. Ненавижу волноваться за людей».

«Как мило, что ты волнуешься, дорогая. Но со мной все в порядке. Видишь, со мной мои друзья»

Мне хочется наорать на него. Какие к черту друзья. Им от силы 20 этим испанским придуркам. И они не друзья. Друзья не смотрят молча втроем, как друг напивается и не хихикают над ним, друзья спрашивают «что случилось» и «как тебе помочь». Я не произношу этого вслух. Испанцы все равно уходят. Бар пуст, не считая спящей пожилой женщины и седого охранника.

 

Йен возвращается за стойку.

«Ты в порядке?»

«Нет. Я не в порядке. Моя жизнь в полной жопе»

«Почему?»

«Мы не будем об этом говорить»

«Ладно, Йен, как скажешь. Я все понимаю. И это когда-нибудь кончится».

«Точно. Ты придешь завтра? Да?»

«Конечно. Русские своих на войне не бросают, у нас так говорят».

«Хорошо. Спасибо тебе» - он снова берет меня за руку. Который уже раз за последние 20 минут. Он держит мою руку в своих ладонях пару мгновений и отпускает. Я знаю, что не останусь. Мне надо уходить, а ему надо идти спать. Но почему-то мне немного спокойнее от того, что я вернулась сюда дважды, хотя и выглядела глупо.

Русская девушка спускается по ступенькам в бар, садится за барную стойку на пятый стул слева, разматывает белый шарф и кладет его рядом с собой на стойку. Она достает из сумки с надписью ”BERLIN” нетбук, расстегивает верхние пуговки джинсовой куртки и говорит: «Привет, Йен. Мне как обычно». А потом сидит и весь вечер слушает чужие разговоры и пишет что-то, изредка улыбаясь бармену.

Вот так я представляла себе сегодняшний вечер, когда шла по лестнице своего отеля. Не шла – летела! Но вместо пинты зеленого чая меня ждало разбитое сердце!
Йен сидит в кафе напротив своего бара с той отвратительной, отвратительной малолеткой с размазанной тушью, которая вчера была с именинницей и выпила штук 5 Лонг-Айлендов, почти падая с ног под конец вечера. Она еще была в таком ужасном обтягивающем трикотажном платье, из-под которого выпирали ее нелепые юношеские складочки. Come on! Сколько ей лет, шестнадцать? Ей же наверняка еще по закону не положено заниматься сексом! Как ты мог, Йен, как ты мог променять меня, МЕНЯ на эту смешную испанскую шмару?!

А я… О, это так унизительно. Я целый час наматывала круги по ближайшим кварталам. Ходила змейкой, восьмеркой, кругами. Я заметила тебя в окне этого кафе с самого начала, как только пришла к твоему бару и увидела, что двери закрыты. Я видела, что ты не один, видела. Но не знала с кем. Я думала ты еще немножко посидишь, поужинаешь, а потом пойдешь открывать бар. А я зайду, поедая эскимо, а второе протяну тебе. Ага, то самое эскимо, которое сейчас предательски тает в кармане моего рюкзака. И еще флешку с русским депрессивным идиотским роком. Я ходила кругами и придумывала оправдания своим кругам, на случай если кто-то спросит (Боже, кому вообще могло бы прийти в голову что-то спросить!) Я воображала, как скажу, что люблю ходить кругами, и что не могу идти без цели, чтоб потом тупо встать, развернуться и пойти в обратную сторону (что в принципе чистая правда, но в данной ситуации не имеет значения).
¨
О, я зла. Я очень зла. Я прям чувствую, как мои мышцы раздуваются и рвут швы на джинсовой куртке, а кожа внезапно зеленеет. Я в любую минуту могу превратиться в Халка и разнести к чертям все это кафе. Ах, да, я в общем-то пришла в это самое кафе пить чай. Наткнувшись на тебя, сидящего прямо у входа со своей спутницей (и, по правде говоря, еще с парой твоих испанских завсегдатаев), я прошла мимо, только снисходительно обернувшись на твое «Hey, how you doing?» Ты, в конце концов, не Джоуи Трибиани, чтобы падать замертво от твоего how you doing. Нет, я гордая неприступная русская женщина, хули. Я коня на скаку остановлю и в горящую избу войду. Я даже съем растаявшее мороженое прямо из кармана своего рюкзака просто назло тебе!

Как вы понимаете, вышеозначенные эмоции сильно преувеличены, а события слегка приукрашены. В общем, мне показалось, что самое время развернуть сюжет в сторону трагедии и добавить соплей. Поэтому – гори в аду, проклятый канадец, гори в аду, слышишь?

Принимаю ставки на дальнейшее развитие сюжета. Должна ли я убить испанскую сучку? Или хотя бы вцепиться ей в волосы и выдрать клок? Или закатить проклятому канадцу сцену с заламыванием рук, пощечинами и многоэтажными проклятиями на русском языке? Или пристойнее будет тихо страдать оставшиеся десять дней, с тоской поглядывая на него из-за своего стакана с чаем?

Пока мое воображение скачет от сюжета к сюжету, реальность оказывается проще и чуть грустнее. Йен подходит поболтать со мной. Ему сегодня грустно. «Знаешь, я был женат 10 лет и недавно разошелся с женой и все никак не могу привыкнуть к тому, что воскресенья больше не семейные дни, что я теперь один». И он треплет меня по плечу, а мне ничего не остается, как погладить его по руке и сказать «Oh...» Я больше не Халк, я больше не хочу никому вырывать клочья волос. Милый, милый канадец, пожалуйста не грусти!

- Ты когда-нибудь меняешь свой плейлист? – сказала я.
- Ты единственная, кто проводит тут столько времени, чтобы заметить это! – возмутился Йен, но через секунду вернулся ко мне - Что ты хочешь услышать?
- Что у тебя есть?
- Я постараюсь найти лучшее для тебя.
- Выбирай сам.
- Альтернативный рок? Старый рок?
- Старый рок не подводит.
- Отлично! Старый рок!

- Йен, сделай мне какой-нибудь коктейль.
- Да, мисс!
- Только не очень сладкий. Что-нибудь горько-сладкое.
Через минуту он ставит передо мной бокал с чем-то красным. Я пробую. «Ну как?» - он поднимает одну бровь. «То что надо!» Он доволен и открывает тайну: «Клубничный сироп, куантро, лимонный сок, клюквенный сок и водка». Хороооший коктейль. Я тяну его через соломинку из огромного бокала и пишу.

Бар заполнен наполовину, но после часа ночи остается не так уж много народу. Йен откровенно скучает.
- Я ужасно себя чувствую…
- Почему? – пугаюсь я.
- Ты не пила три года, а потом приезжаешь сюда и – БАМ! В один вечер ты идешь в разнос. Йен, налей мне красного вина. Йен, сделай мне коктейль. Я во всем виноват…
Я хохочу над ним, а он делает смешную рожицу. Только сейчас я понимаю, что у него ямочка на подбородке. Я ведь ненавижу мужчин с ямочками на подбородке, это известный факт. Но этот чертов бармен так прекрасен, что, пожалуй, я бы простила ему даже усы.

Рядом со мной бухают какие-то пожилые неопознаваемые иностранцы. Мало того, что я совершенно не могу определить по их акценту откуда они. По одному из них я еще и не могу понять мужчина это или женщина. Нечто седое с кокетливой челочкой и хвостиком и совершенно женскими чертами лица, одетое тем не менее как мужчина. И с вполне мужским голосом. Оно требует виски, и Йен ставит перед ним целую бутылку самого дешевого пойла. Его спутник, высоченный и тощий, задевает макушкой балки под потолком.
- Ей, девочка с компьютером, откуда ты?
- Из России.
Йен выныривает из-под бара: «Из России? Никогда не слышал… Это где-то возле Польши, да?»
Я подхватываю: «Ага, на полпути между Польшей и Латвией. Маленькая такая страна..»
Мы хохочем, а бухие неопознаваемые старикашки смотрят недоуменно, а затем включаются: «Ааа… Россия… Ты из КГБ?». «Тсссс!» - говорю я и прикладываю палец к губам. «Я из ФБР!» - радостно кричит тощий. «А я из ЦРУ!» - вторит женоподобный, распахивая куртку и показывая воображаемый жетон секретного агента.

«Rape me.. Rape me, my friend...» - подпевает Йен музыке в баре, но останавливается поймав мой взгляд. «Кхм. Хорошая песня. Ну, я не слова, конечно, имею в виду. Хотя все зависит от времени и места… Ну ты понимаешь…» - он умолкает – «Нирвана… 1989-й… Мне тогда было 17…». Я потрясенно спрашиваю: «Йен, сколько тебе лет сейчас?» (У меня плохо с математикой, да. К тому же мне хочется услышать от него, а не вычислять). «Сорок два». «СКОЛЬКО?». «Шучу. На самом деле пятьдесят!». «Ты что, продал душу дьяволу что ли?» «Продал душу дьяволу – он улыбается, как будто примеривается хорошо ли это звучит – Да, пожалуй, и продал».
Уже позже я начинаю считать, и понимаю, что, во-первых, песня эта вовсе не 89-го года, а во вторых если в 89-м ему было 17, то сейчас явно не сорок два. Чертов канадец!

Бар скоро пора закрывать. Йен кладет на стойку передо мной круглую шоколадную конфету Lindt. Он предлагал мне ее какое-то время назад, пробегая мимо и протянув на вытянутой ладони, но я отказалась. Теперь он просто кладет ее передо мной. Я мотаю головой. Тогда он открывает мою сумочку и осторожно опускает конфету в нее. «Это на дождливый день. Никогда не знаешь, когда она может пригодиться…»

Господи, зачем ты населил этот маленький островок посреди Средиземного моря сплошными персонажами? Мне не надо сочинять сюжеты, это сюжеты сочиняют меня.