я канатами ветра навечно привязан к штурвалу

Прошедшее спрессовывается. Автор средневековой поэмы "Сэр Гавейн и Зелёный рыцарь" полагал, что едва отпылал пожар Трои, тут же Цезарь завоевал Британию. - Господи, что тебе тысяча лет? - Один миг. Парнишка со склада "Пятёрочки" был уверен, что Сталин руководил государством где-то в семидесятых-восьмидесятых, и я могу его помнить. По сравнению со средневековым британцем он предельно точен.
Моя прабабушка родилась в 1900, как герой фильма "Легенда о пианисте". И дожила до 1996-го. Когда она читала мне басню Крылова про волка на псарне и рассказывала про войну 1812 года, я был мал, но всё же не настолько глуп, чтобы всерьёз считать её современницей этих событий. Однако что-то было в её интонациях, что казалось именно так. Рискну предположить, что для неё Отечественная война была более живой и реальной, чем для многих наших современников - Великая Отечественная. Прабабушка Евдокия Кузьминична была почти на век ближе к Кутузову. А главное - память у её поколения была длиннее. Время текло с другой скоростью. Это сейчас мы не замечаем его, как спицы колеса или самолётный винт, размазанный быстрым вращением. Мы не способны усвоить поток информации, в котором живём, он проходит сквозь оперативную память и растворяется в нигде и никогда.
В первых главах "Войны и мира" есть аромат другого времени, иной культуры. Прабабушка училась в гимназии и принесла в мою жизнь кусочек девятнадцатого века, как воздух в запаянной трубке. Время ушло, "растворившись, как капли в дожде", но оставило шлейф... если потянуть за эту ниточку, можно поймать настроение разных времён.
Пора окольцевать эту композицию. Пусть летит. Помните, у Губермана:
"Любую можно кашу моровую
Затеять с молодёжью горлопанской,
Которая Вторую мировую
Уже немного путает с Троянской".

В старших классах, то есть на рубеже 80-х и 90-х, я любил рисовать машинки и мотоциклы. Но не копировать, а создавать. На одной стороне листа прикидывал компоновку - посадку водителя, расположение двигателя, а на другой оттачивал внешний облик, сиречь дизайн.

В прошлом году, листая фотографии мотоциклов с "самым необычным дизайном", я наткнулся на концепт, словно сошедший с моего рисунка, опередившего его появление на двадцать лет. С небольшими отличиями, конечно.

Когда-то смотревшие мои рисунки родственники недоумевали: - Зачем джипу обтекаемый футуристический корпус?
Через пятнадцать лет спортивные кроссоверы заполнили собой почти весь престижный сегмент рынка.

Думаю, что многие подобным образом опережали тенденции в мировой моде. Когда моя мама сшила брюки-бананы, никто не понимал, что за странный покрой. Через несколько лет, когда "бананы" вошли в моду, прототип уже поистрепался и потерял парадный вид.

Идеи носятся в воздухе. Что это - предвидение или осознание потребностей, которые общество осознает позже?

***
Теперь я могу быть спокоен. Я мёртв, и мне ничего более не страшно. По крайней мере, мне недавно так сказали.
Моя жизнь связана с политикой странными ниточками. С горячо ненавидимой мною политикой. Наше первое свидание состоялось в тот день, когда убили Галину Старовойтову. Назначено оно было, конечно раньше. Всё бывает назначено раньше. Кому-то достаются пули в голову, кому-то стрелы в нарисованное розовое сердце. Я потом хотел повеситься на дереве, под которым мы целовались. Ничего личного, просто назло. Ей и Ему, Который.
Зимний вечер, сильные ноги, не устающие от прогулок, от бесконечного поцелуя стоя в моей комнате. Я и то устал, но ты поначалу боялась горизонтали, зато потом... тсс! Это будет викторианский рассказ, без конструктора лего из тел, без тетриса с человечками, падающими в тёмную влажную глубину, чтобы соединиться и исчезнуть. Только твой зрачок, на который падает моя тень – он расширяется, как галактика, разбегается в стороны, и я растворяюсь в невесомости среди миллионов миров.
А где-то мы были, наверное, ещё – во сне, в иллюзиях, в других временах. Вот у меня тёмные глаза и толстые усы раджи, у тебя смуглая кожа – и не с нас ли сделаны рельефы на храмах, века спустя заставившие краснеть бледных англичан?
Вот мы незнакомы, но видим с разных точек толпу у помоста. Я тонкая, юная, в простом холщовом балахоне – не знаю, как он назывался. Ты зрелый, умудрённый и почти равнодушный. Ты думаешь, что так всегда и бывает с пророками, гениями и теми, кто слишком опередил эпоху, а я не верю, не верю тому, что орёт толпа, и зачем этот сухой, прямой, как палка, и неуловимый, как змея, человек на помосте спрашивает у тех, кто не способен увидеть и понять? Мир отдаляется, превращается в чей-то бред, я не верю, что эти люди с пыльными глазами могут распять Солнце.
Где мы были с тобой... может, и были. Знаю точно только одно – нас нет здесь и сейчас. Я был слишком нервным тогда, но в том ли причина – наверное, не узнаю никогда. Был Новый, действительно новый год – год потерь. На захламленной питерской кухне чёрно-белый телевизор показывал серого пыльного человека, который вдруг вырос на троне империи, как ядовитый гриб, как ворон на мраморном бюсте – и тень его легла на всех нас, как холодная каменная плита. Тогда я впервые увидел текст Greensleeves, и он поразил меня в самое сердце, упавшее на снег. Я увидел тебя в очереди в библиотеку, я подписывал обходной на отчисление по семейным обстоятельствам, вручил бледную распечатку с матричного принтера и попросил перевести какое-то слово. Ты поняла меня. Ты сказала, что причиной не "heart of want and vanity".
74. Это не год, это по шкале депрессии. Кто плавал, тот знает, а моряки ходят. Феназепам и молитвослов. Двадцатка бегом по снежным холмам меж сосен. Стихи, которые тогда словно только что появились, перечеркнув предыдущие пять лет рифм.
Автобус, ещё автобус – через весь город в онкологический центр. Дед долго болел, и говорил маме по телефону: - Состояние бодрое, идём ко дну.
Тогда я и понял, что только маленьких проблем бывает много. Вторая большая уже не влезает в сознание, и это не зависит от важности. За соседом деда ухаживала дочка. Симпатичная, сорок с копейками – чуть ли не вдвое больше, чем мне тогда. Мы ехали вместе в автобусе в город и сердце тукало. Я был похож на романтического вампира из сопливого анимэ – нереально красивый, худой, как положено стайеру – перворазряднику, глаза с кругами, как у панды, и с нездоровым красным огнём. Я не стал тогда настаивать. А может, и не мог. Просто посадил её на автобус на пересадке и на прощание поцеловал руку. И почувствовал, что я жив. Ещё тогда.
А сейчас мне говорят, что я умер. Хотя, может быть, это произошло позже.

What wretched errors hath my heart committed,
Whilst it hath thought itself so blessed never!

Когда-то я бродил по болоту и орал в пространство со всей возможной экспрессией свой любимый сонет Шекспира.
И всё-таки - каким питьём из горьких слёз сирен?

Интересно, Мандельштам читал Илиаду? Похоже, нет. Мародёрством оно там движется. И понтами. Не теми, которые переплывали 50 чорных кораблей Ахиллеса и туча прочих.

Когда я был в пятом классе, обнаружил эту книжку. Читать ниасилил. Я тогда под партой на уроках пытался "Ноосферу" Вернадского читать, но тоже как-то не пошла. Занудно немного.
А картинки понравились своим изяществом. Я лепил пластилиновых человечков, выковывал им круглые выпуклые щиты из жестяных пробок, копья из проволоки (кончик плющится молотком и затачивается) и вырезал мечи из консервных банок. Доспехи я к тому времени давно насобачился делать из тюбиков от зубной пасты - они такие медные изнутри...
В коричневый пластилин тела был спрятан кусочек красного пластилина - сердце. Пробитые панцири, красная кровь на копьях.

А недавно откопал у мамы ту самую книжку (уже не в Новосибирске, а здесь), и читать взялся. Кровавое месилово. Мозги на копьях, глаза в пыли. Детективы и боевая фантастика пасуют перед классикой и смущённо закрывают лицо рукавом.

Май был болезненный, только дрожи в руках не хватало. Я навещал С. в Клинике Неврозов на Васильевском, и мы гуляли с ним вдоль кораблей. Моя собственная депрессия таяла неуклонно, но медленно, оставляя в душе и теле слабость, как последние языки снега, уползая в землю, оставляют сырость и холод. Однажды, идя от метро, я заметил афишу литературного собрания, и возле афиши - темноволосую девушку. Когда она смотрела, то наклоняла голову и смешно морщила нос.
Как-то при С., узнав, что он также литератор, она сказала: "-В нашем деле главное - вовремя сойти с ума". Это заявление весьма нас развеселило, поскольку она не могла знать, откуда С. вышел на прогулку.
На мужчин, сопровождавших её на поэтический вечер, я внимания не обращал.
Её душа, подобно моей, была ранена расставанием, и это сблизило нас. Ведь, если качает ветром, можно обняться - на четырёх ногах устоять проще.

Мы прожили вместе пять лет.

Не так давно пробегал флэшмоб, в котором надо было назвать несколько фактов из своей жизни, связанных с заданным понятием.
Если я ничего не путаю, мне досталось от Эри слово "восхищение".
Сегодня понял, что не буду придумывать всякой ерунды, а расскажу только один эпизод, действительно имеющий значение.

Я тогда был очень маленький. Дома у нас ещё не завёлся дикий полусиамский Васька, и впервые котёнка я увидел во дворе. Мама посадила меня на скамейку, и туда же рядом - котёнка, чтобы я на него посмотрел. Говорит, что выражение лица у меня в тот момент было - как будто я увидел что-то неземное, сказочное, невероятно прекрасное. Я восхищённо всплеснул ручонками... резко схватил котёнка за уши и потянул в разинутый от восторга рот.
Мама, естественно, приостановила этот эксперимент.

А сегодня я подумал: это же очень характерный для меня алгоритм поведения - восхититься, схватить за уши и начать пробовать на вкус... только уши всё какие-то неухватистые... или я тогда держать не научился?

...а я и не пытаюсь. Это ж котёнок, не пёс цепной. Захочет - запрыгнет на колени и будет мурчать, тогда надо сидеть тихо и гладить бережно. А захочет - убежит на опасную охоту за бантиком - искать своё котячье предназначение.

Упд: а теперь никто меня от котят не оттаскивает... ох, как они царапаться умеют, оказывается...

Vacuum - это эвфемизм.

Десять лет назад мы встретились, договорившись пойти в Русский Музей, с девушкой из нашего института. В стандартном месте - переходе с Невского на Гостинку. Музей уже закрывался, и мы пошли пешком до Чорной Речки.
Был бурный роман на год, потом бурная депрессия ещё на полгода (когда врач использует слово "депрессия", он знает, что говорит). Стихи, написанные тогда, мне немного надоели, потому что их чаще просят прочитать ;)
А это было в самом начале:

1.ВСТРЕЧА

Мы встретились на водных перекрёстках,
Глаза в глаза – на стылых берегах.
Но суши ледяной узка полоска –
Нам негде удержаться на ногах.

Мы падаем в распахнутые сети -
Лицом в океаническую слизь.
Нет времени, нет жизни на планете -
Лишь мы сгустились и переплелись.


Это было первое настоящее. То, что до - безответные влюблённости, предшествовавший сексуальный опыт, не особо интересный - просто перестало иметь значение.
И отсчёт меня во многом идёт оттуда - потому что без взаимодействия человек не вполне жив. Мир рождается в танце Шивы и Кали.

прилетело от Ирки
Метро питерское.
Что у вас ассоциируется со станциями метро?
Что хочется помнить? Друзья, события, место обитания.
Вы отмечаетесь в комментах. Я пишу вам три станции метро.
Вы в своем журнале пишете об этих станциях и предлагаете продолжить игру, если есть желание.
А можете и ПРОСТО комментировать. Я не кусаюсь в онлайне.

Пролетарская, Лиговский проспект, Парнас ( Collapse )