Характер у бабушки тот еще – из постоянного в доме лишь половник, да кастрюля; все бьющееся не раз уж сменилось за разговорами. И всю жизнь так, - качает головой Роза Константинна, старинная подруга, помнившая бабушку с косичками.
Никто тогда, в далеких двадцатых, не понимал, как это угораздило девочку из хорошей семьи, вокруг которой всю дорогу вились правильные мальчики, выскочить замуж за безродного сироту-оборванца с полутора классами начальной школы (да и то, злословили – миф). Любовь, говорили вокруг, сумасшедшая Любовь, без царя в голове.
А кто-то шептал, что напротив и не Любовь сама, а папа ее – разумнейший человек, всю жизнь и при всех властях начальник железнодорожного узла, дав добро, добавил пролетарского зятя к вычищенной Любочкиной биографии.
- Обезьяна! – спокойно завершает бабушка Люба, уже готовая к перемирию, - Гамадрил. Дедушкин профиль и впрямь близок к приматам, и рано завершать банкет он не привык.
- Коммунисты – несгибаемый шкворень, – шамкает голосом Генсека, и диалог взвивается по-новой. Простить оскорбления Партии, сквозь ряды которой бабушка проложила стремительную карьеру, смяв и раздавив все, что оказалось на дороге, невозможно.
- Стержень, - цедит она, поглаживая тарелку, - Стержень!
(Взлету несгибаемого стрежня завидовали и закадычные враги и заклятые друзья,
они же потом, провожая в последний путь, будут удивленно рассматривать убогое спартанское жилище. Что смотрите, - горько усмехнется Баськина мама, - Здесь жил Честный Коммунист)
- Мы задаром, но комиссаром, - веселится дедушка, старый хулиган, ничего святого – от комсомола спрятался, с общественных работ по раскулачиванию сбежал после первых же детских слез раскулаченной семьи, перед органами играл идиота, и, говорят, вполне натурально, так что от него отстали за полной неперспективностью.
Тупица! Фашист! – шипит бабушка, и Баська вылезает из укрытия, недоуменно крутя головой. Ведь все знают, этот дедушка – не фашист, фашист – совсем другой ее дедушка. Ну, или немец, что одно и то же. Хотя, он сам не признается, говорит, что – историк и литератор, но вокруг все знают – немец. Его и на фронт потому не взяли, а потом сказали, что – тиф.
А этот дедушка, он – русский и машинист, на войне был, правда не воевал, зато у него орден есть. Самый крутой – Орден Ленина. Правда говорить об этом не любит. Не любит вспоминать, как уехал добровольцем в Бесарабию, как гонял поезда под бомбежками, вывозя из ада сотни еврейских семей. Лишь один эпизод рассказывает всегда с удовольствием – как разбомбили состав на перегоне, и пух разорванных перин превратил лето в зиму. Вот это, да еще похожий момент, про бомбу в привокзальном туалете. Тогда вышла, конечно, не зима, то тоже масштабно. Вот и вся военная романтика, юмор у дедушки очень специфичный.
Про то, как осколком пробило котел, как не выдержав, спрыгнул на полном ходу помощник, как в одиночку вел локомотив машинист с ошпаренным лицом и руками, с которых перчатками слезла кожа, а над составом кружили мессеры, дедушка не рассказывает. А жаль. Ведь после той поездки у него и засверкал на груди орден. Нет. Не так. Не на груди. В коробочке. Дед никогда его не надевал, зато Баська всегда с удовольствием им играла, цепляя на кукол, а однажды даже на ухо плюшевому мишке.
Русская девочка Баська знает много национальностей. Немцы – это стыдно, евреи – смешно, ( «одни евреи вокруг» - доверительно шепнула подслушанную на детском празднике фразу Розе Константинне, и та зашлась хохотом, глядя почему-то мимо Баськи на ее бабушку, побледневшую, с упрямо сжатыми губами), а есть еще татары – это вообще страшно. Все говорят, они Русь топтали.
- Не на ту ногу тапок, как татарка, перемени, - говорит бабушка Люба, и Баська знает – татары – те, кто неправильно надетым тапком топчут Русь. Потому в семье Баськи татар практически нет, ну кроме самой Баськи, временами.
А еще дед-историк-немец иногда рассказывает забавное. Он вообще отличный рассказчик, как заведется про князей да ханов – не остановить. А то еще и петь начнет – это вообще, край. Баська с бабой-Таней все рассказы по сотому разу слышат, но молчат – интересно. Баба-Таня курит, в раскосых глазах пляшут огоньки, а Баське там мерещатся пожарища да набеги.
- Буде болтать-то, - наконец говорит, и дедушка послушно замолкает. Баба Таня – она правильная, ни складочки на одежде, и тапки всегда на нужную ногу. Ее все боятся, даже соседские мальчишки. Хотя голос она никогда не повышает, оно и не требуется. Сверкнет в глазах ледяное бешенство древних богатуров – и все примолкают, гончак Филька, и тот в конуру забивается. Тихо здесь, спокойно.
Так и живет Баська на два дома – с утра посуда звенит, после обеда – тишина, да чай с ханами. А вечером родители ее спать забирают.
Где-то далеко в другой жизни, спустя вечность, выпадет с корявой антресоли старый альбом, больно ударит по ноге, рассыплется знакомыми лицами, поблекшими, ушедшими, родными. Усядется Баська перед зеркалом, разложит вокруг старые фото, и долго-долго будет всматриваться в отражение, искать чего-то, пощупает зачем-то нос, бровями пошевелит, так ничего и не найдет, да рукой махнет.
- Тапки неправильно надела, - скажет дочке, - прямо, как татарка, перемени.
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →