Мысли и чувства

   "-На свете множество людей, которые ни за что не пройдут под лестницей и не станут открывать зонтик в доме. Есть баскетболисты, которые крестятся перед штрафным броском, и игроки в бейсбол, которые меняют носки, когда игра не клеится. Я думаю, в таких случаях рациональный разум просто играет в стерео-дисбалансе с иррациональным подсознанием. Если бы меня попросили определить "иррациональное подсознание", я бы сказал, что это расположенная в мозгу у каждого из нас маленькая, обитая изнутри мягким материалом, комната, где стоит только один карточный столик, и на нем нет ничего, кроме револьвера, заряженного гибкими пулями.
   Когда вы, идя по улице, сворачиваете, чтобы не проходить под лестницей, или выходите из дома под проливной дождь со сложенным зонтиком, часть вашей цельной личности отделяется, заходит в эту комнату и берет со стола револьвер. Может быть, вы даже держите в голове одновременно сразу две мысли: "Ходить под лестницей безопасно" и "Не ходить под лестницей тоже безопасно". Но как только лестница оказывается позади или когда зонтик открывается - вы снова воссоединяетесь.
   - Очень интересная мысль, - сказал писатель. - Я надеюсь, ты не откажешься развить ее чуть дальше. Когда, по-твоему, иррациональная часть личности прекращает баловаться с оружием и приставляет пистолет себе к виску?
   - Когда человек начинает писать в газеты, требуя, чтобы лестницы запретили, потому что ходить под ними опасно.
 Все рассмеялись."

(Стивен Кинг "Баллада о гибкой пуле")

– Почему они не кричали, Джон? Он ударил их так, что потекла кровь, родители находились прямо над ними, наверху, почему же они не кричали?
Джон посмотрел на меня своими нездешними глазами:
– Он сказал одной из них: «Если будешь шуметь, я убью твою сестру, а не тебя». То же самое он сказал другой. Понимаешь?
– Да, – прошептал я и увидел все. Веранду Деттериков в темноте. Уортона, склонившегося над ними, как вампир. Одна из них начала звать на помощь, но Уортон ударил ее, и кровь потекла из носа. На веранде была эта кровь.
– Он убил их любовью, – объяснил Джон. – Их любовью друг к другу. Теперь ты понимаешь, как все было?
Я кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Он улыбнулся. Слезы потекли снова, но он улыбался.
– И вот так каждый день, – сказал он, – по всему миру. – Потом лег и повернулся лицом к стене.

...Я просматриваю эти страницы, листая их своими дрожащими, в старческих пятнах руками, и мне интересно, есть ли здесь какой то смысл, как в книжках, которые считаются духовно возвышающими и облагораживающими. И я опять возвращаюсь к проповеди своего детства, шумным собраниям в Церкви молитвы «Отче наш, сущий на Небесах», и вспоминаю, как проповедник говорил, что Божье око не дремлет, оно видит и замечает даже самое малое из своих созданий. Когда я вспоминаю Мистера Джинглза и те щепочки, что нашли мы в дыре балки, то думаю, что так и есть. Но ведь тот же Бог так жестоко принес в жертву Джона Коффи, пытавшегося творить добро по своему, как только ветхозаветный пророк мог принести в жертву беззащитного агнца, ...как Авраам пожертвовал бы собственным сыном, если бы ему и впрямь повелели. Я вспоминаю слова Джона, что Уортон убил близняшек Деттерик их любовью друг к другу, и такое происходит каждый день по всему миру. Значит, Бог позволяет, чтобы оно случалось, и, когда мы говорим: «Я не понимаю», Бог отвечает: «Мне все равно».

– А хочешь, я скажу тебе один секрет, Триша? – Полное имя Полли было Патриция и для всех в Касл Рок она была Полли. Для всех, кроме тети Эвви. – Так вот, младенчик умер… а ты нет. – Она отбросила окурок и для пущей убедительности ткнула Полли в грудь своим тощим указательным пальнем.

– Ты жива. И что ты намерена по этому поводу делать?

Полли задумалась.

– Собираюсь вернуться в Калифорнию. Больше пока ничего не знаю.

– Ну что ж, неплохо для начала. Но недостаточно. – И тогда тетя Эвви произнесла слова, очень близкие по смыслу к тем, что Полли сказала несколько лет спустя Алану Пэнгборну, ужиная с ним в Березах. – Тебя здесь не считают преступницей, Триша. Ты это понимаешь?

– Я… я не знаю.

– Значит, не понимаешь. И пока не поймешь, можешь ехать куда угодно и делать что хочешь. Шансов нет.

– Каких шансов? – удивилась Полли.

– Твоих. Твоих шансов жить своей собственной жизнью. Сейчас ты похожа на женщину, живущую среди привидений. Далеко не все верят в привидения, а я верю. Знаешь, кто они?

Полли покачала головой.

– Это мужчины и женщины, которые не в силах избавиться от прошлого, - сказала тетя Эвви. – Вот кто такие привидения. А не те. – Она махнула рукой в сторону гроба. – Мертвые мертвы. Мы их хороним, и захороненными они остаются навсегда.

– Я чувствую…

– Да. – перебила тетя Эвви. – Я знаю, что ты чувствуешь. А они – нет. Твой малыш, который умер, когда тебя не было рядом, тоже не чувствует. Ты понимаешь меня?

Она понимала. Но не до конца.

– Ты права, что не хочешь здесь оставаться, Триша. Во всяком случае теперь, пока. Возвращайся туда, откуда приехала. Или поезжай туда, где еще не бывала, – в Солт-Лейк, Гонолулу, Багдад, куда глаза глядят. Это неважно, потому что рано или поздно ты все равно вернешься сюда. Я знаю это. Ты принадлежишь этому городу, и этот город принадлежит тебе. Это написано у тебя на лице, видно по тому, как ты ходишь, как говоришь, даже по тому, как сдвигаешь брови, когда встречаешь незнакомого человека. Касл Рок был создан для тебя, а ты в нем. Поэтому торопиться ни к чему. Иди, Триша, но иди живая. Не превращайся в привидение. Если ты все же превратишься в него, лучше не возвращайся.

Старая женщина задумчиво и грустно огляделась вокруг.

– Этот проклятый город перенаселен привидениями, – сказала она, покачав головой.

Мучительные размышления превращали его собственное сердце в бесчувственную деревяшку.
И вдруг новая мысль, самая ужасная, рассекла сгустившуюся тьму его сознания сверкнувшей кометой: его видели!
Он резко сел в постели и уставился на себя в зеркало гардероба напротив. Ярко зеленая шаль. Ярко красный платок поверх бигуди! Миссис Мислабурски!
– Что там такое творится, мальчик?
– Не могу сказать точно, кажется миссис и мистер Ержик ссорятся.
Брайан встал с постели и подошел к окну, не сомневаясь, что сразу увидит патрульный автомобиль шерифа Пэнгборна, сворачивающий на подъездную дорогу к их дому. <...>
Он спустился по лестнице на подгибающихся ногах. Телефонная трубка казалась весом не менее пятисот фунтов.
– Здравствуй, Брайан, – ласково произнес мистер Гонт.
– З-здрассте, – все тем же визгливым голосом выдавил из себя Брайан.
– Тебе не о чем беспокоиться, – сказал мистер Гонт. – Если бы миссис Мислабурски видела, как ты швырял камни, она бы не спросила тебя, что происходит, понимаешь?
– Откуда вы знаете? – Брайан снова почувствовал, что его вот вот вырвет.
– Это неважно. Важно то, что ты все сделал правильно. Абсолютно правильно. Ты сказал, что, по всей вероятности, миссис и мистер Ержик ссорятся. Если полиция и в самом деле на тебя выйдет, они решат, что ты слышал, как кто то бросал камни. Подумают, что ты не видел бросавшего, потому что он стоял позади дома.
Брайан выглянул в гостиную, чтобы убедиться, что Шон не подслушивает.
Шон не подслушивал. Он сидел перед телевизором скрестив ноги и держал на коленях пакет воздушной кукурузы.
– Я не умею лгать, – прошептал он в трубку. – Меня всегда ловят, когда я вру.
– На этот раз не поймают, – заверил мистер Гонт. – На этот раз ты соврешь искусно.
Самое ужасное было то, что Брайан и на этот раз считал: мистеру Гонту лучше знать.

"Вскоре после страшных событий во дворе Кэмберов останки Куджо кремировали. <...> 
Никто уже не помнил, что он всегда старался быть хорошим псом и слушался Хозяина, Хозяйку и Мальчика. Он умер бы за них, если понадобилось. Он никогда не хотел никого убивать. Им просто овладело нечто – судьба, или рок, или просто болезнь, называемая бешенством. 
Его желания никто не спрашивал."

P.S. Не могу смириться. Так не должно быть. 

Когда мама открыла дверь и твердо вошла в дом, Кэрри встретила ее в маленькой прихожей, и их взгляды на мгновение пересеклись, словно у героев вестерна перед заключительной перестрелкой – одно из тех мгновений
(страх неужели в маминых глазах действительно страх),
которые позже кажутся значительно дольше.
Мама закрыла за собой дверь.
– Ты – женщина… – сказала она тихо. Кэрри чувствовала, как дрожат у нее губы, как меняется лицо, но ничего не могла с собой сделать.
– Почему ты ничего мне не сказала? – расплакалась она. – Я так испугалась, мама… А девчонки смеялись надо мной и бросали в меня всякие…
Пока она говорила, мама приближалась, и вдруг ее рука – твердая, мозолистая, мускулистая – мелькнула в воздухе, словно гибкая лоза, и наотмашь хлестнула Кэрри по щеке. Зарыдав в голос, Кэрри упала на пол в дверях гостиной.
– …а Бог создал Еву из ребра Адама, – закончила мама, глядя на нее из-за стекол очков своими огромными, словно очищенные яйца вкрутую, глазами, и ударила ее ногой.
Кэрри закричала.
– Вставай, женщина, и будем молиться. Будем молиться Господу за наши слабые, грешные женские души!
– Мама…
Кэрри рыдала, давясь слезами. Давно дремавшая истерика прорвалась наконец наружу, ухмыляясь и бормоча что то невнятное. Она даже не могла подняться на ноги и только ползла в гостиную, судорожно, хрипло всхлипывая и подметая пол свесившимися на лицо волосами, а мама время от времени поддавала ей ногой. Так они и добрались через гостиную к алтарю, установленному в бывшей спальне.
– А Ева была слаба и… Что дальше? Продолжай, женщина!
– Нет, мама, пожалуйста, не надо, помоги мне…
Еще один удар ногой. Кэрри закричала.
– А Ева была слаба и выпустила в мир черного ворона, – продолжала мама, – и этот ворон звался Грех, а первый Грех звался Сношение. За что Господь наложил на Еву проклятье, и это проклятье есть Проклятье Крови. Адам и Ева были изгнаны из райского сада на землю, и Ева узнала, что живот ее растет от ребенка.
Снова удар ногой под зад, и Кэрри пропахала носом по деревянному полу. Они были уже в комнате с алтарем. Здесь на столе, покрытом шелком с вышивкой, лежал крест. По обеим сторонам от него стояли белые свечи. За ними раскрашенные изображения Христа и его апостолов. А справа – самое ужасное место, темная пещера, где гасла любая надежда, любое противление Божьей – и маминой воле. Дверь чулана словно в насмешку стояла открытой. Внутри, под жуткой синей лампой, которая никогда не выключалась, висела репродукция Дерро по впечатлениям знаменитой проповеди Джонатана Эдвардса "Грешники в руках разгневанного Бога".
– И было второе проклятье. Проклятье Деторождения, и Ева родила Каина в муках и крови.
Даже не дав Кэрри подняться, она волоком подтащила ее к алтарю, где они обе упали на колени, и мама крепко схватила дочь за руку.
– А за Каином Ева родила Авеля, поскольку не очистилась еще от Греха Сношения, и потому Господь наложил на нее третье проклятье. Проклятье Убийства. Каин поразил Авеля камнем. И все-таки ни Ева, ни дочери ее не очистились от греха, и на их грехах основал Хитрый Змей свое царство разврата и мерзости.
– Мамочка! – кричала Кэрри. – Мама, ну послушай, пожалуйста. Я не виновата.
– Преклони голову! – твердила мама. – И будем молиться. 
– Ты должна была мне сказать!
Мама с силой опустила тяжелую руку на затылок Кэрри – за этим движением, чувствовались все одиннадцать лет, что она провела, таская тяжелые тюки с бельем и двигая тележки с мокрыми простынями. Голова Кэрри мотнулась вперед и ударилась об алтарь так, что задрожали свечи, а на лбу осталась красная отметина.
– Помолимся же, – сказала мама мягко, но непреклонно.

http://www.fictionbook.ru/ru/author/king_stephen/kyerri