Велосипед почтальона Печкина

Когда некий контекст начинает вдруг управлять взрослым и достаточно рефлексирующим человеком, чаще всего это значит, что его заколдовали в детстве. Я нашла тот самый момент в детстве собственном, и оказалось как-то невыразимо трогательно. Мне было семь лет, по телевизору показывали вот это. Вряд ли я смогла бы объяснить тем, кто младше и избалован разнообразным контентом, насколько это было ни на что не похоже тогда. Так удивительно и так смешно, что все мои пришельцы с серебряными лицами, поющие кристаллы и огненные маки, цветущие только во время вспышек на Солнце, взялись, скорее всего, отсюда. Но взялись ненадолго: в десять лет я прочитала «Трёх мушкетёров» и переключилась. А потом «Хоббит», «Властелин колец», и понеслось… Я-то переключилась, а оно осталось. И теперь догоняет, наверное.

Две недели собираюсь написать что-нибудь здесь, но не выходит каменный цветок.
Хотя вернее, конечно, наоборот. Не выходит всё, кроме цветка.

Дорогая Ольга Ермолаева избавила меня от необходимости придумывать, что написать: вот в августовском "Знамени" немного всяких стихов.

Понравился один баркас. Компактный, старенький, в облупившейся синей краске, восхитительно обшарпанный и обжитой.
Выкупить, что ли, у хозяина. Назвать «Годовасик-Тугосеря». Устраивать панк-сейшены во фьордах. Настаивать в трюме (а у баркаса есть трюм, кстати?) вереск на меду и солить грибы в бочке.

Прежде баркаса, впрочем, стоит купить холодильник. Дома есть два неубиваемых предмета техники: второй iPad и холодильник ЗИЛ восемьдесят какого-то года выпуска. Всем хорош, однако ночами громок, и мало грибов помещается в морозилке.
(А, кстати, ещё карманный тетрис неубиваем! Тоже очень серьёзная вещь.)

Оказывается, я совсем давно себя помню. Помню, как впервые увидела ягоду земляники и думала, что это такой цветок. Помню место, где нашла свой первый подосиновик тридцать один год назад. Более того, неплохо помню, как у меня была устроена голова тогда.
Поэтому когда ребёнок Анна, окинув взглядом обеденный стол, вдруг выливает компот в борщ, я отлично понимаю, что она делает. Взрослый человек во мне полагает, что Анна, вероятно, гений оптимизации. Предполагает, что у неё есть потребность объединять всё по цветовому признаку.
Зато маленький во мне точно знает, что она всего-навсего хочет напоить борщ компотом. Я в её возрасте кормила творогом крючок для полотенец в ванной — и до сих пор зачем-то это помню.

Взрослый во мне, кстати, очень точно в такие моменты осознаёт свою гендерную принадлежность. Точнее, осознавал. Ибо погиб от умиления.

пошла, а голову
забыла дома.

и тут орландина свиридовна как бы из-за угла,
синеокий её варикоз, перманент тонкорунный,
как мне не стыдно.

о, как мне не стыдно, я злое дерево
в диком лесу очарованных рук,
я смеющийся дрок, неприличная жимолость.
орландина свиридовна дура.

стареющая машинка по производству стыда
поднимает меня из-за парты:
должно быть, ты хочешь что-то сказать?
мы ждём.
это естественное желание,
не надо стесняться,
форма взаимовыгодного симбиоза.
у читателя тоже есть потребности.
в каком-то смысле жажда.
разновидность дискомфорта.

вот и он, драгоценный, в обёртке почётного гостя,
вот он замер, прищурясь,
потирает нелепые ручки,
ждёт уж рифмы. ( Collapse )

I

не слышен ни полуночный привычный,
ни костяной глухой, ни звонкий птичий,
где встала чаща дверью и стеной.
где ключ переиначенный скрипичный,
замок необратимый навесной.

ограды не касайся, но скажи,
как движется нетронутая жизнь
в колючем стебле, в сумраке больном,
где свет не опускается на дно.
кто обернуться заживо посмеет,
незрячим ступит под зеленый свод;

кто белого шиповника белее –
пусть встанет и цветет!( Collapse )