Велосипед почтальона Печкина

I

Было ещё не утро, а пробел между сном и явью: час, когда город опустошён и улицами владеют медлительные поливальные машины. От поливальных машин не было никакого проку: жара стояла давно — плохая, тяжёлая, предгрозовая, и воздух был неподвижен и почти уже непрозрачен от пыли и человеческого дыхания. Воздух ещё не пах горьким торфяным дымом, и разве что это было хорошо.

У Антипова-старшего отобрали неделю отпуска. Законную, любимую, самую последнюю в августе; ту, что с ночной рыбалкой, холодными уже закатами и крупными звёздами. Так отобрали, что и не возразить. Либо, сказали, езжай сейчас, либо в октябре, а под конец лета и тут пригодишься, на повышение ведь идёшь. Антипова-старшая, узнав эту новость, расстроилась и устроила скандал. Про октябрь не стоило даже думать, такой отпуск подразумевал тёплые края, а после рождения младенца Дарьи это стало не по карману. А сейчас нет никакой договорённости с хозяевами дачи, и Сашке пора ехать в летнюю школу, и Даша только что переболела первой в жизни простудой. Антипова-старшая так измучилась с ней, что немного озверела и теперь кидалась на людей по любому поводу.( Collapse )

Две недели собираюсь написать что-нибудь здесь, но не выходит каменный цветок.
Хотя вернее, конечно, наоборот. Не выходит всё, кроме цветка.

Дорогая Ольга Ермолаева избавила меня от необходимости придумывать, что написать: вот в августовском "Знамени" немного всяких стихов.

Понравился один баркас. Компактный, старенький, в облупившейся синей краске, восхитительно обшарпанный и обжитой.
Выкупить, что ли, у хозяина. Назвать «Годовасик-Тугосеря». Устраивать панк-сейшены во фьордах. Настаивать в трюме (а у баркаса есть трюм, кстати?) вереск на меду и солить грибы в бочке.

Прежде баркаса, впрочем, стоит купить холодильник. Дома есть два неубиваемых предмета техники: второй iPad и холодильник ЗИЛ восемьдесят какого-то года выпуска. Всем хорош, однако ночами громок, и мало грибов помещается в морозилке.
(А, кстати, ещё карманный тетрис неубиваем! Тоже очень серьёзная вещь.)

Оказывается, я совсем давно себя помню. Помню, как впервые увидела ягоду земляники и думала, что это такой цветок. Помню место, где нашла свой первый подосиновик тридцать один год назад. Более того, неплохо помню, как у меня была устроена голова тогда.
Поэтому когда ребёнок Анна, окинув взглядом обеденный стол, вдруг выливает компот в борщ, я отлично понимаю, что она делает. Взрослый человек во мне полагает, что Анна, вероятно, гений оптимизации. Предполагает, что у неё есть потребность объединять всё по цветовому признаку.
Зато маленький во мне точно знает, что она всего-навсего хочет напоить борщ компотом. Я в её возрасте кормила творогом крючок для полотенец в ванной — и до сих пор зачем-то это помню.

Взрослый во мне, кстати, очень точно в такие моменты осознаёт свою гендерную принадлежность. Точнее, осознавал. Ибо погиб от умиления.

пошла, а голову
забыла дома.

и тут орландина свиридовна как бы из-за угла,
синеокий её варикоз, перманент тонкорунный,
как мне не стыдно.

о, как мне не стыдно, я злое дерево
в диком лесу очарованных рук,
я смеющийся дрок, неприличная жимолость.
орландина свиридовна дура.

стареющая машинка по производству стыда
поднимает меня из-за парты:
должно быть, ты хочешь что-то сказать?
мы ждём.
это естественное желание,
не надо стесняться,
форма взаимовыгодного симбиоза.
у читателя тоже есть потребности.
в каком-то смысле жажда.
разновидность дискомфорта.

вот и он, драгоценный, в обёртке почётного гостя,
вот он замер, прищурясь,
потирает нелепые ручки,
ждёт уж рифмы. ( Collapse )