Велосипед почтальона Печкина

А прошедшим вечером мы видели сад.
Нет, не так, — Сад. Маленький и тёмный, за витой оградой, с жёлтым фонарем в глубине.
Это было, когда началась метель, снег подменил дождь и пошёл кружить рядом с нами, всё засыпало белой крупой, а мы стояли и смотрели. И дом в глубине сада был совсем незаметный, и света в нём не было, только фонарь у двери.
Место, в котором легко быть живым. Дышать и глядеть.
И взгляд, и голос, и дыхание, и горячее биение в ямке между ключиц, и следы ржавчины на пальцах — так дети смотрят сквозь ограду, обеими руками держась за узкие прутья.
В двух шагах, в пяти минутах за спиной — электрички, многолюдье и освещенный город.
А там даже электричек не было слышно, только видно, как они, с огнями и окнами, проползают по мосту.
Так и остаться собою, прикованным взглядом к фонарю за деревьями, а не яблоней в том саду и не птицей на ветке.

До пятнадцати лет я спала, а во сне всё видела и всё знала. Рядом попеременно кто-то находился, и всякому кому-то мой непрерывный сон не нравился.
До сих пор думаю, что если бы не проснулась, так и не нашла бы границы между языками человеческими, говорила бы на разных, не зная, что они разные.
И каждый всякий говорил мне (все они были старше): ты, глупая девочка, ты, простенькая музыка, хватит спать, так вся жизнь пройдет, проснись, п-о-д-у-м-а-й!!!
И нужно ведь мне было доказывать, что я и не девочка, и не музыка, а совсем другое, то ли существо, то ли вещество, то ли чешуйчатое, то ли в перьях, то ли твёрдое, то ли газообразное. Им дела не было, меня заранее измерили, взвесили и нашли нестоящей, маленькой.
Мне тогда в голову не пришло, что это — не обо мне маленькой, а о них больших. Которым любви, уважения и преклонения нужно много больше, чем может дать всё, что внутри у меня есть, даже если выжать его до капли. Которые не любят, когда другим снятся сны не про них.
Скорее чешуйчатое, скорее газообразное, скорее музыка, какая разница.