Сплошное бытие

Как вы, наверное, видели, собака-поводырь Диана, которую украли у слепой девушки, поющей в переходах, нашлась - и это очень здорово!

Но что меня огорчает в этой истории, так это почти повальная агрессия в сторону похитительницы, хотя с первого же дня со слов свидетелей было ясно, что женщина скорее всего действовала пусть и из ошибочно понятых, но всё-таки благих побуждений.

( Встать на чужое местоCollapse )

Да, в данном случае человек был не прав и ошибся. Очень сильно ошибся, и его (её, точнее) ошибка стоила многих слёз и тревог для многих людей.
Но.
Положа руку на сердце, неужели ни у кого из нас в жизни никогда не было ситуаций этического выбора, когда результаты и действия, и бездействия неоднозначны?
Неужели никто из нас никогда не ошибался в этом выборе? Никто не мучился при его совершении?
Так может быть, всё же не стоит считать эту даму злобным аморальным существом, посмевшим обидеть инвалида, и желать ей кар египетских?
( И может быть, напримерCollapse ) стоит просто быть немного человечными по отношению к другому?

-------------------------
Когда мы в мае встретились с amarinn, она спросила, чем меня привлекает "Доктор Кто".
Вот именно этим - способностью понимать других, в любой ситуации, даже когда всё горит и взрывается, даже когда другие стоят на другой стороне баррикад - и выражать это понимание словами. И действовать, исходя не только из того, что они совершили, но и почему.
Это умение дорогого стоит и многое даёт в плане общего блага - но кажется, в наших интернетах оно столь редко, что кажется почти инопланетным.
В таком случае, нам всем действительно очень нужен Доктор.
Очень.

У меня и метель не та, и постель не та,
а была бы той -- завела бы себе кота
с рыжиной в глазах, с полосой поперёк хвоста,
ну, из тех, которым дверь всегда отперта.

А теперь-то что ж,
раз не та -- что с меня возьмёшь?
Вот окно, и стол, на столе чертёж,
в занавесках дрожь, ничего не трожь,

как стемнеет, ставь на окно свечу:
может, там, в ночи, будут рады тому лучу.
Может, выкарабкаются. Может, чу...
Выходи. Не бойся. Я и тебе посвечу.

Вот так крутишься, вертишься, думая: где-то кто-то
впоминает тебя иногда, после сна, в субботу
или в четверг, в обед, когда сохнут лужи
и над ними пар, а ты думаешь: я не нарушу.
Не нарушу правил, уставов, границ и знаков,
кто с тобой не смел, тот с другими почти Иаков --
словно вол упрямо идёт и пашет,
и тебе ли звать его по-вчерашни?

Небеса полны и дождя, и зноя,
что б ни нёс четверг, всё суббота скроет,
завернёт и примет к груди, как сына:
не крутись же, глупый, ложись-ка смирно
головой к восходу, ногами к бездне,
а проснёшься утром, и всё исчезнет.

Ни волов, ни пара, ни чёрной пашни,
ни следа, ни знака в листве опавшей,
только белый лист со следами пыли.
Не вертись, записывай: жили-были...

Бабочка к северу от Индокитая превращается в пыль.
Пыль летит из-под ног лошадей, обнимает ковыль,
застилает глаза их всадникам —
в частности, этому, натянувшему тетиву.
И стрела попадает не в цель, а летит в синеву,
разбивая собою небесную твердь.

Ради такого
бабочке стоило
умереть.

1.
Всё будет, только не сейчас,
сейчас ещё не срок,
пока раскрутится Земля,
пока сместится рок,
(ты слышишь незаметный скрип?
то мир меняет галс)
А ты пока себе живи,
и не спеши
сейчас.

2.


А сейчас
выходи в небеса,
кружевные леса,
сделай венок из оранжевых листьев --
как будто лиса,
пой и пряди,
никуда не ходи,
хотя нет, погоди,
выходи
если не вверх, то хотя бы во двор,
поиграем в чёт-нечет
конечно,
на спор.
Время тебя победит.
Только чур! --
без обид.

3.


Листу, что сорвался с ветки,
так непривычно холодно
и немного неясно, что дальше
(вокруг такая свобода!)
Ветер кружит его и куда-то тащит,
а он замирает
и только трепещет острыми кончиками от восторга
и думает
(мужественно не меняясь в лице):
"Вот бы летать без конца,
а не в конце"
И улетает на солнце.

А теперь посмотри на себя - изгиб, излом,
На просвет янтарь, а на ощупь железный лом,
Когда солнце смотрится в водоём
ты его не видишь, поскольку ни с кем - вдвоём.

Допиваешь кофе, и молча встаёшь: готов.
Я готов пощадить только женщин, детей и котов.
Остальным нет места среди сосен или осин,
и скажи мне честно - разве я не просил?

Разве я не писал? не слушал? и не ждал от тебя вестей?
Время дышит как кит на суше, я теряю своих друзей,
Время скоро сыграет в ящик, может, завтра придут дожди.
Я один ещё - настоящий. Кроме, может котов. Не жди

Меня к ужину. Буду поздно. Будет поздно.
Начнётся день.
Он встаёт. Выключает звёзды
по одной.
И уходит в тень.

Если море прибило тебя к этим скалам,
К этим людям, небу, земле и ветру,
Поначалу слушай язык их странный,
Повторяй созвучья, пиши приметы,

Если жить тебе тут придётся долго,
а путей отхода отсюда нету,
то молчи и вглядывайся в их город,
изучай движенья толпы и света.

Соблюдай обычаи и приличья:
Говори понятно, не требуй много.
Иногда вплетай что-нибудь на птичьем,
Но всегда, желательно, с переводом.

Виноватых нет, что тебе здесь тесно,
Море дышит, светится перламутром,
Сколько будешь здесь - говори на местном...
Но прислушайся к голосам под утро.

halina о Pussy Riots (из комментария к собственно записи)
"Я не думаю, что это страх перед колдовством, это страх перед сакральным. Страх власти неправедной перед призывом на Божий суд, страх нерелигиозных церковников перед духовной силой, в целом страх стареющих и сломанных мужчин перед юной и бунтарской женственностью. Но можно остановиться и на том, что это страх Весны. Страна и народ это ведь тоже женское начало, феминная часть государства как организма. Пробуждение и бунт Весны - да, это их испугало."

А ведь я тоже ощущаю иногда этот страх - не свой, а чужой - как активную нелюбовь ко всему яркому, свободному, живому. Но как ни убивай Весну, она всё равно в итоге взрывается бурным цветением - как сейчас в окутанной жёлто-зелёным облаком Москве.

Сколько было выжжено кораблей,
выпущено ракет, поражено людей -
о том не известно ей.
Она кормит на площади голубей,
хлебным крошкам ведёт учёт
и ручьём её речь течёт:

- Я приказывала бы морям не течь,
фонарям не жечь,
сторожам не спать,
но с небес выходит на поле рать,
а я не хочу умирать.
Я хочу стоять посреди зимы
с половинкой луны,
певчих птиц кормить.
Не терять свою нить.
Ничего не знать.
Вот вы все умны,
а у вас корабли
погибают, если не двинут вспять. -

Сторожа под утро ложатся спать,
фонари горят, затихает гвалт,
замерзает море.
Приходит март.

... ну а как отдавать, если самому не хватает? Это ж нетривиальный ход - отдать, чтобы приумножить, житейская мудрость, блин, говорит, что чтобы приумножить, нужно крепко держаться за своё. Отсюда всё и происходит: и мрачные раздражённые лица, и страх поделиться теплом (а вдруг у меня его всё обманом выманят?), и даже ужас от "незаслуженно" полученного дара. Мой свёкр, как-то, помнится, искренне возмущался, что с ним поздоровалась кассирша в "Перекрёстке": "Зачем она заставляет меня говорить "здравствуйте" совершенно незнакомому человеку?! Может, я не хочу с ней здороваться!". (А natabelu приводила недавно шедевральные цитаты юзеров, очень обеспокоенных, что им подарили на ДСВ розовые сердечки в профиле - и вдруг какая-нибудь вредная программа сделает подарок от их имени?)

Мысли вбок:
Вот, кстати, и ответ, почему клиентоориентированность у нас с таким трудом приживается. Это ж надо о другом подумать, позаботиться - причём не о друге даже, а о чужом человеке, клиенте. А нам самим тепла не хватает, будем мы ещё его распылять на кого попало. Много тут желающих погреться на дармовщинку!

... мне нравится, когда внимание дарят, а не требуют, хотя и знаю по себе, как безумно сложно бывает не сорваться из одного в другое. С дарением вообще сложно, и многие позабыли (не знали?), зачем это нужно - дар превращается в долг, инструмент, обязательный встречный жест. И вот вам результат: чем дальше, тем меньше вокруг милых знаков внимания - тех, что не зависят от даты, набранных миль или количества выпитого кофе - а означают, что кто-то подумал о том, что тебе это будет приятно. В мире уменьшается количество тепла, и если раньше ещё можно было где-то его добрать вовне, то сейчас единственный выход - становиться источником самому. Просто так. Оттого, что станет теплее тем, о ком ты думаешь.

(как ни смешно, но путь опять лежит от центра к краю)

Тощий котёнок (рёбра, хребет, лопатки, УШИ) научил меня так: наслаждайся теплом - не привязывайся к источнику.
Стало теплее.

Склон научил меня так: хочешь летать - не бойся падать.
Теперь не боюсь.

Подобное лечится подобным.
Во всяком случае - растворяется.
И смывается, забирая с собой все, казалось бы, намертво въевшиеся пятна, осколки, остатки.

А потом, когда всё смыто и вытерто, картина мира оказывается столь проста, что кажется слишком обманчивой.
Настолько, что хочется усложнить, добавить туда хотя бы нежности, полутонов, значимых совпадений, вычурных па и тонких мотивов.
Но ни к чему оно. Всё проще, проще, друг мой - и ещё проще, чем вам сейчас показалось.

Всё остальное - смоется и растворится под новым слоем.

Разве же не за тем мы опять и опять заходим в ту же самую реку?

... Это уже не переход – переход завершён, и это свершившийся факт: прошлое – прошлому, а будущее не вытекает сейчас ни из чего, даже из настоящего, настолько мало точек для построения трендов, настолько много возможных существований, что выбрать только одно из них означает убить все другие - не слишком ли высока цена за определённость?
( Что дальше?Collapse )

То, что происходит вокруг и внутри, на самом деле, не имеет другого цвета, кроме того, что мы сами рисуем.
Ты изначально бел - и не оттого, что не знаешь других цветов, а оттого, что вмещаешь их все, включая даже тот самый бездонный чёрный.
Если встать чуть вовне, ты увидишь себя именно так. И тогда ты свободен выбрать любую краску для этой секунды.
Даже ту самую беспросветную чёрную. Потому что это уже не страшно: это только одно из множества существующих одновременно восприятий того, что происходит с тобой или в тебе.
Ты проживаешь их все.
Ты вовне их всех.
Ты свободен.

Люди не совершают бОльшую часть невозможного не от того, что оно невозможно, а оттого, что не хотят потратить достаточно сил, времени и других ресурсов на его достижение.
Слепые рабы своих возможностей вряд ли узнают их истинные пределы, а те, кто рискнул подойти к границам, знают наверняка, что в том месте их нет.
Эй, птичка, летим со мной, там много вкусного!

Мы очень точные приборы.
У нас тончайшие мембраны.
У нас чувствительные струны.
Мы слышим самый тихий отзвук,
Мы ловим самый нежный трепет,
И пишем с точностью до сорок
Восьмого знака после запятой.

Мы очень точные приборы.
Любое грубое касанье,
Любой скачок в температуре,
Любое нарушенье ритма
Сбивает тонкие настройки,
Сминает лёгкие пружины,
Мешает графики и цифры.

Мы очень точные приборы.
Чтобы фиксировать, как должно,
Всё то, что происходит в мире,
У нас семь кожухов из стали,
Базальт и мрамор в основаньи,
Термозащита, маскировка,
И по периметру терновник –

Ведь к нам давно никто не ходит,
Не смотрит в белые экраны,
Не курит тайно за оградой
(как будто нам того не видно),
Не рвёт последние отчёты,
Не задыхается.
Не дышит.

Господи, сделай так,
чтоб никого больше не было
а то, знаешь, выходишь в люди -
попадаешь на минное поле
шаг второй двадцать третий
если мы живы, значит
убили кого-то третьего
Господи, сделай так,
чтоб мы его не встретили,
а то знаешь, подходишь сзади
закрываешь глаза руками
а сам не помнишь,
что это значит
кто вообще перед тобой
такой
Господи, сделай так,
чтобы он не оборачивался
передо мной ни в ясна
Финиста, ни в мотылька, ни в зайчика
а то знаешь, посмотришь внутрь
с опаскою - не утонуть,
а там - пустота от края до края
я больше так не играю.
Я больше так не буду.
Господи, сделай чудо:
пусть никого не станет...
Кошек можешь оставить.

вдох
выдох
выход

и тишина

в сущности, "человеческое" обозначается скорее всего через наличие привязанностей, выраженных эмоциональных реакций на многие происходящие события, через ответное движение на общепринятые зацепки и крючки.
Монахи всех религий (если они действительно идут по пути к истине) не от того удаляются от мира, что он мешает им сосредоточиться на медитациях и молитвах. А от того, что обыденный мир, в том виде, в котором он есть, им просто не нужен.
"Человеческое" становится ненужным - и осознание этого, пожалуй, и есть тот последний барьер страха, который остаётся на этом пути. 
Пока ты в общей песочнице и играешь в общие игрушки, ты не одинок. Шагни за её пределы, посмотри вокруг - и как бы ты ни хотел вернуться обратно, и снова включиться в игру, у тебя не получится. Так же, как взрослый не может лепить куличики с тем увлечением и осознанием смысла, как это делает ребёнок.
Errare humanum est - пройди сквозь общепринятое "человеческое" и ты потеряешь право на ошибку.
Потому что всё фигня, кроме пчёл, да и пчёлы большая фигня, хотя и жалят, и нет ничего, что бы давало тебе возможность снова вернуться в детство.

*****
никогда не ошибаться на самом деле очень грустно.
Предсказуемость человеческих реакций заставляет всерьёз задуматься, что ошибаются только те, кто действительно хочет сейчас ошибаться. Тем лучше для тех, кто умеет казаться - зрители сами готовы сыграть за тебя твою роль, дай только намёк, и они доведут всё остальное до совершенства.

Так бывает: посреди бесконечности собственного существования ("Мы бессмертны! (временно)," - написал однажды наш Кэп, и это правда), в потоке устоявшейся - и всегда-будущей-тут - рутины, привычно занося ногу для следующего шага, вдруг - вместо привычной тверди - ощущаешь - провал. Обрыв нити. Конец пути.
Мы все горазды играть со смертью, чаще собственной, реже - чужой, и всё-таки, всё-таки - каждый раз выигрывать, убеждаясь вновь в собственном бессмертии, потому что при проигрыше убеждаться уже некому. Пока мы живём, мы - победители. Мы были вчера, и позавчера, и минуту назад, а, значит, будем и в следующую минуту, и завтра, и послезавтра. Продолженность завораживает, всё ещё успеется, впереди - бесконечность, и мы бездумно тратим её, не замечая расхода, не подсчитывая остатка.
Иногда замирая над чьим-то обрывом.
пока однажды не пропадаем в нем сами.

...а потом холодеешь от ужаса, от понимания того, какие страшные вещи ты говоришь, не прямо сейчас, а вообще, то, что ты говоришь, когда не можешь молчать - насколько это на самом деле страшно. Они просты по форме, зачастую просты и по содержанию, но почему-то вдруг понимаешь, что это как отдавать ребёнку - да что там ребёнку! - любому из нас отдавать в наши руки атомную станцию и все рычажки и кнопки для управления ею. Это как заставлять вдруг дышать на какой-нибудь головокружительной высоте, одиннадцать тысяч метров, под тобой облака, над тобой звёзды, вокруг адский холод и редкие аэробусы, и ничего больше, совсем ничего, а ты дыши, ты же видишь, как это красиво! охренительный аргумент для тех, кто привык к кислороду, да? зато какие перспективы!
дай! - говорит тебе кто-нибудь, - воздуха дай!
на! - отвечаешь ты, и подаёшь озон. Обогащённый кислород, ты так давно им дышишь, что не помнишь, как тебя ломало и ломало ли вообще при переходе на это второе дыхание.

потом отпускает.

вообще, избавляться от страха страшно.
потому что теряя страх, теряешь способность помнить, что другие люди боятся.
то есть умом ты это можешь понимать, но эмоционально уже - нет.
А это, в каком-то смысле, потеря человечности.
Интересно, дойду ли я туда, где совсем нет людей, в этой жизни или ещё вернусь обратно?

Никогда не знаешь, откуда в тебя выстрелит мир, из-за какого поворота, мусорного бака, розового букета, коробки с леденцами, и что именно полетит в твою сторону. Даже если вполоборота, наискось, еле слышно, глухим и невнятным гулом, и будто бы не тебе - а ты всё равно слышишь, значит, это тебе. В тебя. Это выстрелы пулями со смещённым центром тяжести, они бродят потом по тебе им самим даже не ведомыми маршрутами, а ты растерянно наблюдаешь за их траекторией, разглядываешь следы их присутствия, любуешься замысловатым узором, проступающим в ультрафиолете и ничего - ничего - уже с этим не можешь поделать, и надо ли?
И однажды, вдосталь избороздив тебя, обрастая новыми перламутровыми слоями, - бах! - какая-нибудь одна из них вылетает наружу, а ты даже не замечаешь, потому что уже привык.
Никогда не знаешь, куда тобой выстрелит мир.

***
В эти выходные один человек, которого я вряд ли ещё когда-нибудь увижу, сказал мне: "самые интересные вещи в нашей жизни начинаются лёгким, едва заметным касанием. Надо уметь различать его".
Как-то так.

Моё время - согласно календарю - застыло на 30 апреля, день сурка, а завтра был выходной, и много чего ещё было потом.
Нет, в этот день ничего не случилось, так же как ничего не случилось и после - "ничего" это значит, что всё по плану, даже если это снег за шиворот или гвоздь в ботинке, когда оно по плану, то и ничего. Так вот, ничем этот день не примечателен, кроме того, что назавтра я уходила в отпуск, а вернувшись из отпуска мне неприподъёмно лень вставать, обрывать старые листы у календаря и настраивать бегунок на настоящее продолженное. Оно - настоящее, то есть - и без бегунка продолженное, и одновременно дискретное, а вот вам и первое озарение на сегодня: природа времени так же двойственна, как и природа света.

Если позволить мыслям медленно протекать сквозь тебя, намывается разный ил и песок, иногда золотой, иногда не очень.
В почте у меня лежит письмо, на которое я обещала ответить полтора месяца назад. В голове у меня мелькают обрывки планов. И всё это качается слоем мусора на медленно ворочающихся волнах. Время тягуче.

Характеристики времени: цвет, объём, продолженность, вязкость, запах.
Время не обладает массой.
Есть ли у времени вкус?
Вот в чём вопрос на сегодня.

Когда уходишь на ту сторону, важно суметь вернуться.
Дело не проводнике - на той стороне нет проводников, там есть только ты. На самом деле, даже тебя нет, но об этом ты узнаёшь сам и в своё время, не раньше.
Так вот, дело не проводнике: дело в том, кто остаётся на этом краю. И тут момент очень тонкий.
( ПротивовесыCollapse )

Вообще, мы выносливы, будто черти:
рождены в абсолютный ноль, не боимся смерти,
без раздумий шпарим в любое пекло
за куском тепла, за горячей пригоршней пепла.
Выползаем: окалина, шрамы, нагар, короста,
на термометре ноль, ноль ноль сотых (период) прироста,
просто мы дровосеки железного роста,
выживаемость - триста двенадцать процентов по ГОСТу,
в каждом вшито по чёрной дыре вместо сердца,
и должны бы привыкнуть с отчаянно раннего детства,
но порой ударяет как жидким азотом: «согреться!»
и мы гнёмся дугою в отсутствие верного средства...

Подыши на нас, боже -
может, это
поможет?
 

 

Описывать опыт познания, в общем-то, бесполезно. Несмотря на то, что опыт переживания познания неотделим от результата, а потому, передавая только результат, конечные выводы, каждый чувствует ,что передаёт гораздо меньше, чем знает. Кому не знакома эта мучительная ограниченность передачи!
Знание без опыта оказывается лишённым цвета, вкуса или ещё какой-то дополнительной н-мерной величины. Вот, к примеру, нам много раз говорили, что Вселенная бесконечна. Вспомните, как это было, когда однажды - вдруг - вы действительно пережили эту бесконечность? Или когда вдруг к вам пришло явное осознание смерти? Отличалось ли просто знание от знания пережитого?

Я помню многие подробности того, как приходило осознание чего-либо. Шум метрополитена, вечер после рабочего дня и встречи в кафе, дорога даже не домой ещё, тяжёлые веки - и вдруг вспышкой! - про базу, про 1 и 2, что это то же, что и 0/1 для вычислительных машин. Настолько ярко, что распахнулись глаза - как было удержать этот всполох под веками! Со стороны, наверное, как в мультике: спит-спит, бабах! - открыто.

Допустим, я смогу вам передать, как это было. И вы почувствуете этот миг вместе со мной. Но что стоит переживание без познания? Читатель ощутил восторг озарения, но что именно озарило рассказчика, какая возникла идея - ему неясно, да и неважно это для него. В том-то и дело, что вопрос не в том, как передать знание - именно для этого и появились все языки в мире; вопрос не в том даже, как передать переживание - для этого и развиваются литературные приёмы; вопрос скорее в том, как передать их одновременно? В единой связке? И надо ли передавать именно так?

Переживания уникальны ибо субъективны. Кому-то открывается любовь и истина в момент прыжка с парашютом, а на кого-то снисходит озарение у статуи мадонны. И, более того: помимо опыта переживания и результата осознания есть третий элемент, влияющий на то, что происходит. Это то, что было до этого момента. Каков был опыт человека? Что он понял к тому моменту? Чем было занято его сознание, каким путём пришёл он к данной точке?

А по-другому говоря, вопрос-то в том, как - если можно вообще - учить кого-либо познанию? Учитель в данной ситуации становится подобен садовнику: он может в меру своих сил создать условия, отсечь ненужное - и дальше только ждать, что всходы рано или поздно - будут.