Вермахт, вермут, висмут - слова на леске виснут, слова в ладони тонут, где сто чертей и омут, но разве это черти? - то старый пахарь чертит, прокладывает трассу с Юпитера до Марса, и в борозде сердечной слова мерцают млечно, и ждут волы устало прихода влаги талой, мычат: "Приди, водица, умой мечи и лица, смотри: полки понуро от Марса до Сатурна стоят, хотят напиться..." Но ты не пей, сестрица, ни в памяти, ни в жизни, а лучше каплю брызни на косточку запястья, вдохни - и будет счастье! Вот так: ладоням жарко, со лба слетает шапка, и мчат тебя качели вперёд к небесной цели, размашисто и верно от Марса до Венеры! Там, в вышине бездонной вздыхает омут сонный, вода блестит, как висмут, ещё рывок - и брызнут из-под ладьи, и станут слова дугою радуг! И не вдохнуть, не ахнуть.
А после руки пахнут металлом, краской, лугом - как рукоятки плуга.
А вот и я, просыпаюсь в тёмной комнате от шума ветра. Подхожу к окну мимо зеркала, и смотрю в окно, по которому уже текут первые струи дождя. Идёт гроза. В сполохе молнии, освещающей Город до самого побережья, вдруг вижу женщину, сидящую на том берегу реки. Скрестив ноги, она сидит и смотрит на Город. Я вижу это одновременно чётко - словно берег находится рядом, протяни руку, и коснёшься его сырой ткани, и в то же время мутно - мешает стекло, по которому струятся потоки воды, и размывают картинку. Я провожу рукой по стеклу, бессмысленным жестом пытаясь стереть мутную пелену, но последнее, что я вижу - что женщина отрывает свой взгляд от Города и смотрит на меня, после чего вся сцена исчезает из виду. Я лишь успеваю заметить, что серые волосы женщины абсолютны сухи и не развеваются от порывов ветра. Я стою у окна, прислонившись лбом к стеклу, и ещё какое-то время смотрю на Город, раскинувшийся практически у моих ног. Значит, я высоко. Где-то в башне или на вершине холма. Дальше мысль не идёт, я лишь чувствую, что замерзают ноги, и возвращаюсь в постель, засыпая, едва лишь коснувшись подушки. Над городом бушует гроза.
Вот ещё человек появляется из ниоткуда. Худой, но крепкий седой старик, имя неразличимо, что-то там"...." и "... гороскопы на заказ". Не составляет, а создаёт: управляет движеньем светил, корректирует орбиты планет, чтобы в нужное время и в нужном месте в точности, как заказано. Чем дальше, тем реже он соглашается, и тем дороже труд. Это не жадность, не прихоть, просто приходится принимать в расчёт комбинации предыдущих клиентов. Поэтому приходится ждать. И вот он сидит за столом, склонившись над рукописью с вычислениями, увлечённо пишет и шевелит губами, между тем в зале темнеет - приходит гроза, но он отвлекается только на то, чтобы зажечь свечу, не отрывая взгляда от формул. Из-за шума грозы не слышно, что именно он говорит, когда свеча гаснет.
если записывать весь тот поток, что идёт через голову, то получится толстый том заметок ни о чём, обрывков без конца и начала, тёплый рваный плед в технике пэтчворк, перемежаемый готикой клёпок, булавок и кожаной сбруи. между тем продолжают настойчиво сниться книги, уже не на грани, уже проникают в сны, и по утрам, просыпаясь, всё больше и явственней чудится, что ещё чуть-чуть, ещё капельку, и вспомнится всё. Но пока нет. Пока не время.
*** он вырезает по камню, резко тянет воздух сквозь сжатые зубы, когда резец попадает на кожу во время грозы резьба оживает в тенях от молний и он смотрит на город, что был бы плоским без помощи тьмы, света и резца под его руками.
Откуда вязалсь эта картинка? Я вижу её кинематографическим кадром, я - это он, камера смотрит в мир глазами героя, и чёрный камень от его ног и дальше, почти до горизонта, изрезан, исчерчен - и молнии чертят его так же чётко, как делят небо на части. Кто это? В чём его смысл? Будет ли жизнь его долгой? Выйдет ли он на свободу? Плёнка оборвана.
***
А по дороге домой покупаешь четыре инжира - поштучное лето, смешно, не правда ли - и когда губы начинают гореть от инжирного сока, кажется, будто они как когда-то опалены крымским солнцем, морской солью и поцелуями, и лето не кончилось. Если прикрыть глаза, можно услышать море.
exhausted