_gothy_

Женщине 82 года. Прошла войну. С 2006-го в Калининграде. Стихи, по ее признанию, пишет с детских лет. В периодике не печаталась. Нам прислала вот такой фрагмент творчества, который посвятила Калининградской области - ее второй родине.

Янтарный край

С каждым годом становится краше
Наш прекрасный Янтарный край
Даже часы песочные
Для нас лучше кремлевских курант.

Сохраним красоту земли русской
Наш богатый янтарный край
Весь мир любуется нашей природой
Бог помогает нам!

Очень хочется помочь селу
Открыть школы для молодежи
Это можете только Вы -
Николай Николаевич Цуканов.

Расцветет наш город родной
Вместе с ним все наше богатство
БалтАЭС, озера, парки, леса, поля
И Куршская коса.

Построим мы стадион
Олимпиаду будем встречать
Ребята с большой любовью
Покажут результат.

Краше города нет на свете,
Чем наш "Калининград"
Этот город достин "славы"
И мечта наша сбылась!

Вот такой аппарат, весьма похожий на изобретение Герберта Уэллса, обнаружился в поселке имени Александра Космодемьянского.

 
Фото - http://art-guide.ncca-kaliningrad.ru

БЕГЕМОТ ГАНС

Штурм Кенигсберга. Начало апреля.
А в зоопарке в огромном вольере,
Раненый пулями в грудь, и в живот,
Мечется в страхе, свихнувшись от горя,
Залпам орудий неистово вторя,
Самый большущий пруссак – бегемот.

Несколько тысяч животных в неволе
В клетках погибли от страха и боли
Наши дивизии штурмом пошли.
Страшная участь ждала бегемота,
Ганс оказался у края болота,
Там его вскоре солдаты нашли.

Восемь ранений на теле бедняги.
Чудом он выжил в такой передряге,
Только опомниться долго не мог.
Мучился Ганс, как ребенок, по-детски.
Взялся лечить его фельдшер советский
Он-то и выжить бедняге помог.
Фельдшер использовал мази, таблетки,
Но пациент был до крайности редкий.
Спирта ведро раздобыл наш солдат,
И прекратилось для Ганса мученье,
Чисто по-русски прошло то леченье.
Фельдшера к званью представил комбат.

Долго еще бегемот жил в неволе,
Лет этак тридцать, а может и боле.

Светлана Калганова, член общественной писательской организации «Росток», г. Советск.

Одно из лучших стихотворений о Первой Мировой войне. На мой взгляд.



Эмиль Верхарн. Герои Льежа


Клятвопреступная смертельная война
Прошла вдоль наших нив и побережий,
И не забудет ввек под солнцем ни одна
Душа - о тех, кто чашу пил до дна
Там, в Льеже.

Была суровая пора.
Как некая идущая гора,
Все сокрушая глыбами обвала,
Германия громадой наступала
На нас...

То был трагический и безнадежный час.
Бежали все к безвестному в смятенье.
И только Льеж был в этот час готов,
Подставив грудь, сдержать движенье
Людей, и пушек, и штыков.

Он ведал,
Что рок ему в то время предал
Судьбу
И всей Британии, и Франции прекрасной,
Что должен до конца он продолжать борьбу
И после страстных битв вновь жаждать битвы страстной,
В сознанье, что победы ждать - напрасно!

Пусть там была
Лишь горсть людей в тот час глухой и темный,
Пред силами империи огромной,
Пред ратью без числа.

Все ж днем и ночью, напролет все сутки,
Герои пламенно противились врагу,
Давая битвы в промежутке
И убивая на бегу.

Их каждый шаг был кровью обозначен,
И падал за снарядами снаряд
Вокруг, что град;
Но полночью, когда, таинственен и мрачен,
На дымных небесах являлся цеппелин,
Об отступлении не думал ни один,
Бросались дружно все в одном порыве яром
Вперед,
Чтоб тут же под безжалостным ударом
Склониться долу в свой черед...

Когда велись атаки на окопы,
Борцы бесстрашные, тот авангард Европы,
Сомкнув свои ряды, как плотную мишень
Для быстрых, ровных молний пулемета,
Стояли твердо целый день
И снова падали без счета,
И над телами их смыкалась мирно тень...

Лонсен, Бонсель, Баршон и Шофонтен
Стонали, мужество свое утроив;
Века лежали на плечах героев,
Но не было для павших смен!
В траншеях, под открытым небом,
Они вдыхали едкий дым;
Когда же с пивом или хлебом
Туда являлись дети к ним, -
Они с веселостью солдатской неизменной
Рассказывали, вспоминая бой,
О подвигах, свершенных с простотой, -
Но в душах пламя тлело сокровенно,
Был каждый - гнев, гроза, вражда:
И не бывало никогда
Полков столь яростных и стойких во вселенной!

Весь город словно опьянел,
Привыкнув видеть смерть во взорах;
Был воздух полон славных дел,
И их вдыхали там, как порох;
Светились каждые глаза
Величьем нового сознанья,
И возвышали чудеса
Там каждое существованье,
Всё чем-то сверхземным и дивным осеня...

Вы, люди завтрашнего дня!
Быть может, все сметет вдоль наших побережий
Клятвопреступная смертельная война,
Но не забудет ввек под солнцем ни одна
Душа - о тех, кто чашу пил до дна
Там, в Льеже!

Пер. Валерия Брюсова.

А в марте 2006 года он приезжал в Калининград. Я тогда написал про это небольшую заметку.

Петр ВАЙЛЬ:
Настоящий ваш горожанин – это Гофман

Автору книги «Гений места» не хватило в Калининграде реалий Кенигсберга

Как-то раз, опрокинув кружку доброго немецкого пива, закусив отменными кенигсбергскими клопсами в ресторане «Блютгерихт», житель Праги господин Вайль отправился на открытие книжного фестиваля в библиотеку имени Чехова.
Примерно так могла начинаться заметка о визите в наш город известного писателя Петра Вайля, если бы клопсы и «Блютгерихт» (небольшое заведение в Королевском замке, где любил отдыхать Иммануил Кант) не стали частью истории. А так Вайль плотно пообедал в заведении «Папаша Беппе» на застроенном хрущевскими коробками Ленинском проспекте. И видно не без тоски вспоминал Прагу, где живет уже больше 20 лет. Подобные сравнения – это не просто так. Самая известная книга Вайля – «Гений места» - о связи человека с географическим пространством, точнее, с городом.
- Очень интересно, как меняются города под своих героев и наоборот. Место формирует художника, и обратное влияние несомненно. В стыке гения с местом есть что-то мистическое, - не сомневается писатель.
Герои «Гения места» великие художники. Петр Вайль пытается смотреть на их родные города их собственными глазами. Он бродит по местам, прежде по которым гулял его герой. В Мадриде Веласкес, в Афинах Аристофан, в Париже Александр Дюма. Размышляет, как меняются гении и как меняются места.
( ДальшеCollapse )

Сегодня утром, когда я понял, что за окном что-то не то, дует, сразу вспомнился замечательный рассказ Роберта Шекли.

Поднимается ветер

Парус - страховка на случай, если откажет мотор. На Карелле
человеку ни за что не добраться до дому, если его машина
откажет. Тут без дополнительной энергии пропадешь.
Мачта - короткий мощный стальной столб - выдвинулась
сквозь задраенное отверстие в крыше. Ее тут же со всех
сторон закрепили магнитные каркасы и подпорки. На мачте
тотчас развернулась металлическая кольчуга паруса.
Поднимался он при помощи шкота - тройного каната гибкой
стали; Клейтон управлял им, орудуя лебедкой.
Парус был площадью всего в несколько квадратных футов.
И, однако, он увлекал вперед двенадцатитонное чудовище с
замкнутыми тормозами и якорем, выпущенным на всю длину
стального каната в двести пятьдесят футов...
Это не так трудно... когда скорость ветра - сто
восемьдесят пять миль в час.
Клейтон вытравил шкот и повернул Зверя боком к ветру. Но
этого оказалось недостаточно. Он опять взялся за лебедку и
повернул парус еще круче к ветру.
( ДальшеCollapse )

Не прикасайтесь к идолам, их позолота остается у вас на пальцах.
Гюстав Флобер

Звонит сейчас в редакцию женщина. По голосу, лет 55 - 60. Говорит:
- Здравствуйте! У меня есть серия статей, вам интересно?
- О чем статьи? - спрашиваю.
- Это серия интервью с выдающимися калининградцами.
- Например?
- Ну, например, звонарь Крестовоздвиженского храма, директор кукольного театра...
- Вы знаете, когда нам надо интервью, мы поручаем сделать его журналисту и он делает.
- Но это не то! У меня серия интервью, где знаменитые люди отвечают на одни и те же вопросы!
- Извините, мы не готовы печатать эту серию.
- Ладно. А рассказы? Вы рассказы печатаете?
- Увы, нет, у нас новостная газета.
- Хорошо, с рассказаими все ясно, а критические статьи?
- Чё?
- Аналитические критические статьи?
- Про что?
- Ну, про все...
- Нет, простите.
- Все понятно с вами. Значит с гениями вы не работаете.
И повестила трубку.

Гришковец, говорят, побрился

 

Здесь пишут, что сегодня Всемирный День Экзистенциализма. Для меня встреча с этим заморским словом произошла, когда мне было лет 16. Я был максималистом и решил в короткие сроки познакомиться со всей или почти со всей мировой философией. Ходил в библиотеку имени Чехова, что на бывшей аллее Гинденбурга, брал там пухлые хрестоматии и всевозможные истории буржуазной философии, которые кроме меня никто не брал. Удивляя и даже раздражая библиотекарей, которые норовили мне подсунуть Валентина Пикуля. Других книг кроме хрестоматий и марксистско-ленинской аналитики тогда попросту не было. Или я не мог их найти. Именно в те далекие безусые годы я познакомился - насколько мог - с, простите, интуитивизмом Анри Бергсона, эмпириокритицизмом Маха и Авенариуса, феноменологией Гуссерля и, в числе прочего, с экзистенциализмом. В марксистских учебниках по истории философии я читал отрывки из произведений Сартра и Камю, выписывал эти отрывки в толстую тетрадку... Думал. Раскладывал все по полочкам. Тихонько восторгался собственной продвинутости.
Потом начали появляться книги. Наскоками я познакомился с Альбером Камю, прочитал что-то из его малой прозы (уже не помню названий), а вот с Жаном-Полем Сартром решил познакомиться более основательно. Благо в "Иностранной литературе" напечатали его роман "Тошнота".
Здесь пишут, что "Тошноту" нужно читать зрелому человеку, со сформировавшемся мировозрением. Мне же в то время до этого было очень далеко, но все же я начал. В конце концов "Преступление и наказание" - это тоже не роман для десятиклассников. Но читают же!
В общем, "Тошнота" пошла ни шатко, ни валко. Какие-то фрагменты, каксающиеся чуждого буржуазного быта, были мне интересны, от каких-то (их было большинство) хотелось заснуть, а иные и правда вызывали рвотный эффект. На то она и "Тошнота". Помню, например, описание встречи главного героя с его любовницей. Все очень натуралистично, как в домашнем порно, и над приличным кусочком описаний (интерьеров, внешностей героев и пр.) нависает огромный, почти что неподъемный для 16-летнего организма, тектонический пласт размышлений законченного экзистенциалиста Сартра. Тошнота, словом. У меня девчонки в голове, а я Жана-Поля Сартра читаю. Потом вечером встречаюсь со своим другом Владом Фроловым и говорю:
- Сартр - мощь! Пятую главу осилил.
А Влад со мной делится нюансами феноменологии Гуссерля, которую тщательно изучал он (потом, кстати, Влад закончил философский факультет РГУ имени Канта - Гуссерль пошел ему впрок).
А потом мы увлеченно начинаем говорить о девушках и зрелых женщинах, к которым тогда тянуло не по-детски.
А потом срываемся на дискотеку.
...Читал я роман этот долго, месяц или даже два. Честно говоря, мне очень не хотелось. Но я заставлял себя хотя бы час в день проводить с "Тошнотой". Плевался, но читал. План по глобальному изучению мировой философии надо было выполнять любой ценой.
План я, конечно, не выполнил, но "Тошноту" дочитал. Это позволило мне долгое время ходить, гордо подняв голову и вещать членам нашей квазиинтеллектуальной тусовки, что Жан-Поль Сартр - это круто и после каждой главы "Тошноты" я бежал в туалет, ибо меня выворачивало наизнанку. Такая мощь живая, этот экзистенциализм.
А вчера я смотрел Дом-2. Я ненавижу этот телевизионный проект. Меня почти что трясет, когда я вижу на экране эти ублюдочные рожи и слышу, как эти рожи раскрывают рты. Но все равно (не регулярно, конечно, а когда попадаюсь) я смотрю это убожество. Меня тошнит, а я смотрю. И я всякий раз вспоминаю Жана-Поля Сартра. Его бессмертную "Тошноту". И думаю, что надо бы мне с ней повторно познакомиться в зрелом возрасте, когда мировоззрение близко к состоянию сформировавшегося.
Включить Дом-2 и читать "Тошноту". Вот такой сценарий.