_corso_

Размышляя о потихоньку подступающей старости и о её симптомах, я всё больше хочу надеяться, что вкус к жизни, удерживающий от окончательного угасания, остаётся с нами, по крайней мере, до той поры, пока мы сохраняем возможность впускать в себя то, что, на первый взгляд, кажется совершенно чужим, лишним и даже обременительным. Т.е. честно, не увиливая и не делая себе никаких послаблений, проигрывать очередную партию, которую подбрасывает жизнь – даже если правила игры приходится учить на ходу.
И отнести это можно, между прочим, не только к жизни в целом, но и к такой досадной её составляющей, как работа:-)

Именно такая неожиданная и совершенно неуместная работа свалилась мне на голову, когда я отправился в Петербург, для того чтобы с головой погрузиться в жизнь людей, которых до этого считал великими исключительно «по умолчанию» (будучи сам вполне равнодушен к их творчеству), и провести несколько дней за разбором старых черно-белых фотографий и документальной хроники – к тому же, под абсолютно чуждую и местами практически невыносимую музыку (включая даже Прокофьева и Шостаковича!).
Приятней эта музыка для меня, разумеется, не стала, а вот понятней – пожалуй, да, ибо по содержанию своему прекраснейшим образом вплеталась в разные исторические и человеческие коллизии, о которых рассказывали фотографии и фильмы, а по форме оказалась тоже вполне им соответствующей, вполне черно-белой – причем именно такой, какой бывает очень старая фотография – поцарапанная, размытая и в то же время чрезмерно контрастная, с глубокими провалами в абсолютную черноту в тенях и обширными «выбитыми» белыми пятнами. Музыка эта рассказывала о трагических коллизиях минувшего столетия как бы от лица их свидетелей и участников (лица их, собственно, и взирали на меня с фотографий и кадров кинохроники) – на самом пределе возможностей персонального выражения...

Предел этот уже давно взят штурмом, что, вероятно, и делает эту сравнительно недавно созданную музыку такой странной и пугающе далекой не для меня – я-то со своими причудливыми музыкальными вкусами нахожусь еще дальше, – а для большинства моих современников, для которых культура сделалась вполне имперсональной. Но еще отчетливей дистанция между этим совсем недалеким временем и нами обозначается тогдашней этикой, по простоте и безыскусности которой я внезапно затосковал. Мир черно-белой музыки был населен множеством злодеев, совершавших свои безусловные злодейства без возможности какого бы то ни было объяснения и оправдания, – вроде недостатка родительской любви, отсутствия сексуальной привлекательности в подростковом возрасте или даже совсем не злодейских исходных намерений. Но рядом с этим черным злодейством обнаруживались и поступки по-настоящему светлые и благородные, также не предполагавшие никакой разрушительной рефлексии
Поступки цельные и простые – недаром Галина Павловна Вишневская, пересказывая известный эпизод с Солженицыным всячески напирала на то, что она просто не могла выгнать на улицу больного человека. Представляю, как бы изощрялись доморощенные аналитики, произойди это событие сейчас – и желание пропиариться ей приписали бы, и выгоду таинственную стали бы искать, и «психологию» включили бы, описывая упрямство капризной примадонны. Не говорю уже о «знаковых» поступках самого Ростроповича – вроде игры у разрушенной берлинской стены или безумного приезда в Москву в августе 1991 года - вполне в духе того времени, в котором жил он и в котором успел чуть-чуть пожить я...

Не знаю, понял ли я сам, что именно хотел сказать, но, может быть так будет понятнее -



Или – вот так.


К сожалению, версии, в которой восьмой симфонией дирижирует сам Шостакович, я не нашел – и даже не знаю, есть ли в природе такая запись. Запись с Ростроповичем звучит довольно плохо, так что послушать симфонию лучше здесь -

Всякий раз, когда жизнь сводит меня с людьми творческими, которые никак не могут найти своего места в окружающей действительности, я не устаю повторять, что если работа состоит на шестьдесят процентов из рутины и на сорок - из творческого самовыражения, то это исключительная удача. Просто удачным можно назвать соотношение восемьдесят на двадцать...

И как бы я по временам не жаловался на злобную и бессмысленную рутину, которая меня заедает (а именно сейчас она меня заедает особенно злобно), мои двадцать процентов всегда остаются со мной.
И даже необходимость писать чокнутому итальянскому профессору длинное английское письмо с подробнейшим описанием принятых в Третьяковской галерее методов реставрационных исследований неожиданно оборачивается прекрасной как звездное небо макрофотографией дионисиевских белил с вкраплениями азурита - именно он придает этим белилам неповторимый бирюзовый оттенок...

Фотографию пока предъявить не могу - но зато могу предъявить небольшую часть совсем других как бы "рутинных" занятий - на сей раз касающихся, как это ни удивительно, музыки (вот уже никогда не ожидал, что мои скромные познания в этой области могут кому-нибудь пригодиться!).
Тем более, что музыку мы не слушали уже очень давно:-)

А занимаюсь я в последнее время подбором аутентичного музыкального сопровождения к итальянским картинкам самого разного времени - от XIII до XVIII века (потом расскажу - для чего), и поскольку исходный набор картинок строго ограничен, не все составленные мною "пары" кажутся мне абсолютно безусловными - хочется несколько расширить область экспериментов:-)
С другой стороны, расширению ее сильно препятствует качество картинок, которые можно почерпнуть из сети.
Так, например, над этим фрагментом из "Жития святой Урсулы" Витторе Карпаччио мне пришлось поработать больше часа, хотя я отнюдь не уверен в том, что на конечный результат можно смотреть без крика ужаса...



Но всё равно мне кажется, что именно кораблики Карпаччио должны иллюстрировать собой
гальярду La barca d'amore (то бишь Лодка любви) неизвестного автора из сборника, составленного в 1564 году Джакомо Корцанисом.
Исполняет Уильям Донжуа и ансамбль La Concert Brisé

Человек, проводящий дни и годы своей жизни на красивом холме, сидя в позе лотоса, может быть практически уверен в том, что ни одно его деяние не может послужить источником зла или быть использовано кем-то во зло. По той простой причине, что он не совершает никаких деяний. Что, разумеется, не исключает того, что источником зла может стать его недеяние – например, отсутствие каких-то вполне определённых поступков, которые ожидались от него в каком-то конкретном месте ДО ТОГО, как он ушёл в свою пустыню.
Впрочем, что за дело этому человеку до чужих ожиданий? Главное, что в этом случае совесть его останется совершенно чистой, а воля – свободной, а что может быть важнее, чем иметь чистую совесть и свободную волю? Видимо, ничего, – и нам остаётся только от всей души пожелать тем потенциальным ангелам, которые сейчас живут и страдают среди нас, чтобы они как можно скорее нас покинули и обрели вожделенную свободу и совершенство.
Что до тех, кто уходить не хочет или не может, то им придётся смириться, что любое их действие может оказаться выгодным для какого-нибудь урода или злодея. Какой бы прекрасной и возвышенной не была исходная интенция – как только она начинает приносить свои плоды, в этих плодах непременно обнаруживаются червоточины. Даже такая сугубо конкретная деятельность, как сбор денег на лечение больных деток оказывается выгодной, например, производителям лекарств и медтехники, наживающимся на чужих страданиях. Что уж говорить о борьбе за справедливость и за чьи-то там права! Разрешишь неграм входить в автобусы для белых, как они немедленно создадут свои гетто, куда белым вход будет воспрещен.
Признаешь факт Холокоста – и евреи начнут наживаться на добрых христианах тихих обывателях, тыча им в нос былые обиды. Или вообще – заговор мировой сплетут. Очередной.
Попытаешься приспособить для инвалидов исторические города – неизбежно их изуродуешь. Да еще строительно-дорожные кампании за счёт такого переустройства немеренно обогатятся – да уж не они ли, часом, спонсируют «марши инвалидов»?

Универсальный выход из этой ситуации один – с него я, собственно, и начал. Покинуть как можно скорее наш несовершенный мир, в котором, оказывается, так легко стать игрушкой в руках корыстных злодеев. Остающимся придётся учиться выбирать из множества зол – меньшее, будучи готовыми к тому, что завтра этот выбор может оказаться иным, чем сегодня. Но стараться при этом не забывать, что рабство, геноцид и равнодушие к ближним не станут более симпатичными оттого, что борьба с ними может оказаться кому-то на руку. Мастер, изготовляющий костыли, должен быть готов к тому, что однажды изготовленным им костылем кто-то проломит череп своему ближнему – но это ещё не повод для того, чтобы прекратить их делать. Как бы ни пытались умные и «знающие» люди объяснить ему, что он занимается изготовлением орудий убийства…

Наверное, есть особый смысл и особое - не побоюсь этого слова - удовольствие в "правильном", грамотном и традиционно-осмысленном "вхождении" в Великий Пост. У меня так, к сожалению, никогда не получается - ибо общее течение моей жизни, при всей своей равномерности, достаточно стремительно, и остановить его, а тем более - развернуть - явно не в моих силах.
Поэтому мне остается лишь снова и снова обнаруживать, как Великий Пост "входит" в меня сам - медленно и вначале незаметно, проявляясь, с одной стороны, физическим изнеможением - не болезненным, но при этом постоянным и достаточно отчетливым, а с другой - особой, обостренной чувствительностью, которая тоже появляется исподволь, без какого-либо внутреннего намерения, или - упаси Бог! - молитвенных просьб. Чувствительность эта первоначально воспринимается, скорее, как некое неожиданное бремя, или, по меньшей мере, как осложнение в и без того многотрудной и замороченной жизни, но уже достаточно скоро ты приучаешься с ней жить - осторожно и внимательно, с той же осторожностью, с которой хромой человек наступает на свою больную ногу.
А потом, наконец, начинаешь понимать, что это, в действительности, то самое "правильное", по-настоящему человеческое состояние, по которому так сильно тоскует душа в "обычной жизни", в ее отупении и остервенении...

Стоп-стоп! Достаточно! Похоже, самая подходящая для вас роль - Шейлок

Добро пожаловать в Венецию, где суды справедливы, любовь сметает все преграды, а добро побеждает зло. Как человек с холодной расчетливой головой и страстным сердцем скажите, как преподнести публике эту роль в наш век толерантности? Роль прижимистого ростовщика, услугами которого все пользуются, но при этом презирают, роль человека, которого ограбила и бросила родная дочь, сбежав из дому с иноверцем. И теперь вам предстоит решить, был ли у Шейлока изначально план спрятать хорошо продуманную месть старому врагу под невинной шуткой или отчаянье обманутого человека и брошенного отца заставило его буквально трактовать смертоносные условия сделки? Но, сами знаете, мир раскрашен не только черной и белой краской, и вы сыграете на тонком балансе полутонов. Снова и снова, перед каждым вашим выходом на сцену, вы будете делать свой выбор, и публика никогда не будет знать заранее, какого же Шейлока вы покажете ей на этот раз.

Пройти тест

Жутковато, но, боюсь, что справедливо.
Хотя я до последней минуты надеялся, что это будет король Лир.
Не дотягиваю. Нет у меня этой трогательно-самоуверенной веры в людей - посему никакие катастрофические разочарования мне не грозят.
А с другой стороны, так не хочется до конца жизни бегать и требовать "положенный мне по закону" фунт мяса...
Где бы милосердия добыть?
Не понимания, не умения сопротивляться, уворачиваться и во что бы то ни стало добиваться своего, а - милосердия?
Пошел спать в сильном огорчении...

Жаль, но я, наверное, никогда не стану настолько самодостаточным человеком, чтобы уметь говорить со всеми сразу. Или, точнее, говорить с самим собой о том, что интересно мне, не думая (или почти не думая), кто и как отреагирует на мои слова.
Если честно - я не совсем верю, что есть люди, которые это умеют. Нет, разумеется, я этих людей видел и неоднократно, что, тем не менее, не мешает мне сомневаться в их существовании.
Боюсь, что всем сразу я могу только читать лекции (сегодня, например, был рекорд - три часа двадцать минут, хотя после настигшего меня вчера приступа бессонницы, я думал, что не выдержу и десяти).
И, вероятно, поэтому мой ЖЖ так похож на некую бесконечную лекцию, причудливым образом поделенную на неравномерные и неравнозначные отрезки.
При попытке выдвинуться за пределы этого жанра я немедленно начинаю чувствовать себя полным идиотом. Или слепоглухонемым капитаном дальнего плавания, который пытается изложить пролетающим мимо чайкам теорию относительности.
А вот разговаривать с людьми поодиночке я, кажется, умею - по крайней мере мне так показалось сегодня, уже после лекции. И идиотом себя при этом совсем не чувствую (впрочем, мое самоощущение в данном случае не играет решающей роли).

Уффф... Не обращайте внимания - это меня, скорее всего, слегка "крутит" и "мотает" в преддверии юбилейного - 666-го поста:-)
Попробовать выспаться, что ли?

Ну, вот - это, наконец, случилось. Миядзаки сделался, наконец, настолько стар и мудр, что может снова обращаться непосредственно к детям.
Надеюсь, что он еще успеет сказать им самое главное - так, что они смогут это понять и услышать.
То "главное", что уже отчасти звучало в его других, отнюдь не детских фильмах. Что-то более важное, чем пацифизм, или даже экология...

"Бабушка Юбаба - здесь нет моих родителей!"

"А тебе оно, правда, нужно? Только смотри - береги его!"

После всех сюжетных "наворотов", которые, при всей своей увлекательности, могут показаться слишком вычурными, а иногда и вовсе излишними - прозрачно-простой финал, в котором внезапно оказывается, что всё зависело совсем не от наворотов. Не от того, насколько успешно ты прошел все "испытания" и какие "подвиги" успел за это время совершить. А только от самого тебя - от подлинности и чистоты твоих помыслов. И, наверное, в новом фильме не было бы ничего принципиально нового, если бы не одно обстоятельство. Подлинность и чистоту помыслов обрести очень трудно. И враг рода человеческого измыслил множество различных способов, чтобы отравлять их - чем раньше, тем лучше. Причем так, чтобы мы не замечали отравы, полагая, что наши чувства остаются самыми что ни на есть благородными и возвышенными.

Сразу оговорюсь - те несколько абзацев, которые мне, наверное, удастся из себя выдавить дальше, относятся к тому напрочь дискредитировавшему себя жанру, который называется "индивидуальный мистический опыт". И человек, который ни с того, ни с сего начинает им "делиться" практически неизбежно воспринимается окружающими, как сумасшедший - что в большинстве случаев, к сожалению, оказывается совершенно справедливым.
Я безусловно допускаю, что мне всё "привиделось". Что я предубежден, пристрастен и, в конечном счете, абсолютно неадекватен. И что вторые сутки я думаю о воображаемой победе над воображаемым врагом, которого никто ни разу не имел в виду.
Но есть шанс, что мне это не привиделось. Потому что исходно это всё-таки была "Русалочка" - едва ли не самая страшная сказка насквозь больного человека, наделенного всеми возможными психическими отклонениями, игралищем которых он был всю свою жизнь. Человека, всю жизнь боявшегося других людей, но всю жизнь от них зависевшего и потому - не оставлявшего их своими бесконечными домогательствами. Человека, патологически бездарного во всем, кроме одного-единственного жанра - своих так называемых "сказок", странную и болезненную жестокость которых отмечали очень многие, и которые, несмотря на это, по прежнему входят едва ли не в обязательный круг детского чтения во всем мире. А еще - я прошу обратить на это особое внимание - человека, страстно и, казалось бы, абсолютно безосновательно мечтавшего о славе всю первую половину своей жизни, и получившего эту самую славу в ее второй половине - да еще в таких количествах, которые оставили далеко позади все самые смелые его мечтания. Только славу - ни дома, ни семьи, ни достатка, ни здоровья ему так и не обломилось. Впрочем, ничего это он по-настоящему и не хотел, поскольку именно тщеславие было главной, непрерывно пожиравшей его страстью. Вас не настораживает такое неожиданное, ничем не мотивированное исполнение желаний, причем далеко не самых невинных? Меня настораживает и даже очень.
Впрочем, главное здесь не обстоятельства жизни - хотя и они весьма и весьма примечательны - а сами сказки. И дело даже не в бесконечной череде разнообразных "изуверств", вроде замерзших насмерть девочек, убитых походя бабушек, отрубленных ножек или отрубленных голов, которые погребают в кадках с цветами. Настоящий ужас состоит здесь в том, что психически больной человек, ничего не знавший о нормальных человеческих отношениях и никогда не пробовавший в них вступать, из раза в раз объяснял - и достаточно убедительно и доходчиво! - что эти отношения есть ни что иное, как бессмысленная и бесконечная садо-мазохистская игра, в которой сам "приз" по большому счету не имеет никакого значения. Кто-то его получает - как Герда или Элиза, кто-то нет, но не это главное. Главное, что человек, на них осмелившийся, обречен на невероятные и несоразмерные жертвы, которые он должен будет приносить с молчаливой кротостью. И что доказать свою любовь можно, только плетя рубашки из крапивы ночью на кладбище, или разгуливая босиком по тундре.
Разумеется, я не хочу сказать, что теми играми в "палача" и "жертву", которыми многие из нас заменили нормальные человеческие отношения, мы обязаны только Андерсену, но... Все мы читали эти сказки в детстве и многие из нас восхищались "героической самоотверженностью" их героев. И многие - если честно! - вспоминали о ней в далеко уже не детском возрасте, когда казалось, что стоит сплести двенадцать рубашек из крапивы - и чудо произойдет. А другие - нет, конечно, это были не мы! или, всё-таки, тоже - мы? - ждали, когда эти двенадцать рубашек сплетут ради них, а если их оказывалось всего-навсего десять или даже одиннадцать - уходили, разочарованно пожимая плечами...
Но вернемся к Миядзаки. "Мальчика ждет страшное испытание! Сумеет ли он его выдержать?" - об этом спорят родители новой Русалочки. И именно здесь мы подходим ближе всего к исходному сюжету. Да-да, вот оно - "страшное испытание"! Сейчас начнутся отрубленные ноги и рубашки из крапивы. Любовь ведь надо доказывать и заслуживать! И пусть перед нами - по непонятной прихоти режиссёра - всего лишь пятилетний мальчик, от этих испытаний ему никуда не деться. Мы так привыкли. Нас так научили. Мы этого ждем.
Собственно, этого ждал даже я - с некоторой отчаянной обреченностью, потому что перспектива лицезреть "страшные испытания" трогательного пятилетнего мальчика никакого восторга у меня не вызывала - но ведь против архетипа не попрешь?
Оказалось, что очень даже попрешь и что никакой это не архетип, а вовсе злобный морок. Что и для залатывания "отнологических дыр" в мироздании и для, того чтобы помочь другому стать человеком, потребна всего лишь всё та же чистота помыслов, которую нужно, на сей раз, продемонстрировать перед всевидящим взглядом Владычицы морей. "Поньо - хорошая!" - вот те волшебные слова, которые должен был произнести пятилетний мальчик, и он их, разумеется, произнес. Не знаю, как у остальных зрителей, но у меня в этот момент в голове точно лопнул какой-то особо гнойный нарыв, и зловещий призрак безумца с черным зонтиком развеялся вместе со всеми своими ночными кошмарами...

P.S. Конечно, я понимаю, что перестать, наконец, давать детям читать Андерсена - задача практически неисполнимая. Образ "доброго сказочника", который будет учить детей "любви" и "самопожертвованию", слишком прочно засел в коллективном бессознательном. Но всё-таки - если вы решите, что вашим детям для чего-то нужно выпить эту отраву, - не забудьте - пожалуйста! - дать им то противоядие, которое придумал для них мудрый дедушка Миядзаки, давно заслуживший свою нирвану, но, как некий боддхисатва, всё ещё не покидающий нас из сострадания...

- Забавно, вот когда я видела тебя в предпоследний раз - пятнадцать лет назад - у меня было ощущение, что с университетских времен ты совершенно не изменился. Сейчас - по-другому. Появилось какое-то другое ощущение от тебя, и я теперь, кажется, поняла - отчего... Ты сказал, что у тебя умерли оба родителя?
- Может быть, конечно, дело и в этом, но... Не знаю... Наверное, за это время изменилось само содержание моей жизни.
- И в чем же оно теперь?
- Ну, можно сказать, что я наконец, начал готовиться к смерти.
- ???
- Только не подумай, Бога ради, что я вкладываю в эти слова какой-то специальный пафос. И они, разумеется, никоим образом не означают, что я собираюсь помереть прямо завтра:-) Просто это - очень важное, нужное и вполне осмысленное занятие, к которому рано или поздно нужно приступать.
- Ну, и в чем оно выражается?
- Как бы это сформулировать? Скажем так - во-первых, я уже довольно давно не жду, что жизнь моя как-то заметно изменится и в ней появится что-то кардинально новое. Помнишь это волшебное чувство, с которым живешь в юности - что в любой момент с тобой может случиться что-то необыкновенное, а за любым углом тебя ожидает нечто, готовое в корне изменить твою участь? Оно пропало. Мне больше не хочется никакой перемены участи. Более того, теперь у меня есть твердое ощущение, что всё главное и нужное со мной уже случилось, а то, что не случилось - не случилось потому, что оказалось просто ненужным. И ничто уже не сподвигнет меня в длинное и полное опасностей путешествие по лесам, оврагам и болотам - ради поисков ненужного. Даже то, что мне просто нравятся длинные путешествия по лесам, оврагам и болотам:-)... Мне бы разобраться с тем, что у меня уже есть.
- Кажется, понимаю...
- Ну, тогда еще одно - я, кажется, наконец, научился смиряться с самим собой и перестал отчаянно хотеть себя изменить или улучшить. Привык к себе так, как привыкают к хронической болезни - когда понимаешь, что пора принять таблетку, за пять минут до наступления приступа. Что бесполезно требовать от себя большего, чем ты можешь дать, а меньшего... скажем так, неприлично...

Давненько я не писал ничего в этом жанре, и, надо сказать, очень по нему соскучился.
Ибо я очень люблю говорить людям приятное. Неприятное говорить не люблю (хотя иногда очень даже приходится), а вот приятное – запросто. Только дайте повод.
Собственно, о приятном и неприятном у нас как раз и пойдет речь сегодня.

( Collapse )

После предыдущей бессонной ночи сегодня я долго не мог проснуться - и утром, несколько раз открыв глаза, снова и снова проваливался в дремоту. Во сне я занимался довольно неожиданным делом - переставлял старые шкафчики, этажерки и тумбочки в какой-то незнакомой квартире, перекладывая из шкафчика в шкафчик разнообразное и причудливое барахло, которое в них хранилось.

Я, конечно, знаю, "откуда мне сие". Две заброшенные квартиры моих родителей, по-видимому, довольно прочно засели в моем подсознании. В одной из них сейчас... впрочем, близкие друзья и члены Преображенской общины хорошо знают, что именно находится в ней сейчас, а остальных, по-видимому, лучше не вводить в искушение. Но, в любом случае сейчас в этой квартире явно лучше, чем было еще полгода назад. Что касается второй, которую я не так давно посетил после тридцатилетнего (!) перерыва, то моему воображению она представилась убежищем (от слова "убежать") - убежищем, которым мои родители, к сожалению, так и не воспользовались. Не воспользуюсь им, по-видимому, и я - и сожалеть в этом случае особенно не о чем. Но мне все-таки приятно думать, что оно теперь у меня есть.
А еще мне хочется думать, что я понимаю, к чему этот сон. И что очередная попытка изменить себя на сей раз принесет хоть какие-нибудь достойные плоды...