Широко закрытые глаза

К сожалению, до того, как посмотрел спектакль, романа Алексея Сальникова не прочел, а теперь и вряд ли захочу (впрочем, электронным текстом на всякий случай разжился...) - опасаюсь разочароваться: насколько я понимаю, первоисточник более повествователен, внятен, и не факт, что это книге идет на пользу, хотя и не взялся бы утверждать наверняка. Изначально в выходных данных спектакля автором инсценировки числился Кирилл Серебренников, который сейчас книгу Сальникова сам экранизирует (весь киноматериал уже отснят), и опять же могу предположить, что градус фантасмагории фильма окажется пониже, чем у спектакля Антона Федорова - сейчас упоминание Серебренникова из программки исчезло. После камерного "Ревизора" в театре "Около дома Станиславского" -

https://users.livejournal.com/-arlekin-/4035493.html

- Антон Федоров впервые осваивает большую сцену, и как будто опасаясь недоложить, недосолить: большой, продолжительный (почти два с половиной часа на основной сцене - против часа с четвертью "Ревизора" на крошечной площадке la stalla в "Около") спектакль режиссер через край наполняет столь причудливыми образами, что вслед за маршрутами героев идет и голова. Сюжет, конечно, не исчезает вовсе, но коль скоро болезненное состояние обозначено изначально, в горячечном бреду он разжижается, и вместо последовательного изложения события закручиваются, повторяются, накладываются, взаимно прорастают, дополняют и опровергают, отменяют друг друга; путаются, смешиваются точки зрения на одни и те же происшествия; умножаются либо пропадают вовсе персонажи.

Первый эпизод, своего рода "пролог" - поездка главного героя с другом, трупом и подвыпившим водилой, которая происходит не в обычном катафалке, но... в троллейбусе: тут, в водительской кабине, уже собраны и обозначены и многие персонажи, которые снова проявятся впоследствии, и обрывочные сюжетные мотивы, далее не слишком-то проясняющиеся рационально, но проигрывающиеся подробнее. Затем троллейбус № 3 разворачивается на 90 градусов и вместо кабины открывается интерьером квартиры Петровых (художник Савва Савельев), а заодно и библиотеки, где работает жена (бывшая) Петрова с непроизносимым восточным именем-отчеством.

Вот "литературный кружок", который ведет Петрова для посетителей библиотеки раз в неделю - это ровно то, что надо: убойная сатира на провинциальную интеллигенцию, вернее, на мешанину, что у нее в головах вместо мозга, разума, памяти. Кроме того, библиотека - очень важный, если не ключевой в пространственной организации сюжета топос, коль скоро в болезненном, бредовом сознании героев мешаются Чуковский и Бродский, Гольбейн и мультики. Но еще нагляднее и универсальнее тут метафора троллейбуса как пространства одновременно и замкнутого, и все-таки общественного, и статичного (пассажиры его сидят или стоят), и движущегося (сам троллейбус куда-то едет), привязанного снизу к земле, но, в отличие от трамвая, не строго к заранее проложенной колее, а сверху, "рогами", к "проводам", чуть ли не к "небесам" (этот метафорический момент в спектакле явственно обыгрывается).

Возможно ли, нужно ли "расщеплять" образный строй спектакля, рационально его анализировать - большой вопрос. Зрелище моментально захватывает - но мне в какой-то момент и довольно быстро показалось, что при таком объеме концентрация чрезмерна, "температура" даже для состояния "болезни" слишком высока, практически несовместима с жизнью. Потому "синий троллейбус" начинает пробуксовывать, а последние полчаса, когда главный герой Петров-Семен Штейнберг буквально сойдет со сцены, но действие продолжится и еще надолго, дались мне, признаться, с трудом. Ну и элемент манипуляции, эксплуатации, порой весьма грубой - "раздвоение" сына Петровых (его ипостаси играют одновременно два мальчика), детская массовка "зайчиков" на "елке" к финалу, спекулятивная сентиментальность, связанная с линией жены Петрова - лично меня напряг.

Вместе с тем, однозначно, в "Петровых..." масса точно выловленных и ловко, живо скомпилированных Алексеем Сальниковым (даже безотносительно к сюжету) речевых - особенно если сравнить с мертворожденными, вымученными стилизациями Владимира Сорокина - а также предметных, пластических деталей-"архетипов" (ну вот хотя бы реплика "Брыльска, Брыльска!" - с характерным жестом, поправляющим столь же характерную меховую шапку: абсолютное же попадание!), по которым абсурдная, фантасмагорическая реальность спектакля опознается как знакомая и родная. Помимо Семена Штейнберга, чей персонаж отчаянно и безнадежно цепляется за остатки здравого смысла, и Яны Иртеньевой-Петровой, наиболее "реалистичной", "психологичной" героини среди прочих, в ансамбле каждый без исключения на своем месте, начиная с Розы Хайруллиной в привычном для нее, но здесь как никогда уместном амплуа некоего "абстрактного" персонажа вне пола, возраста, да и вне сюжета (пускай условного), но с репликой-рефреном про "супчик" как лекарство от всех болезней и, видимо, от жизни заодно; заканчивая Ильей Ромашко в образе "деда Мороза", он же переросток Саша, незадачливый поэт и жених; а также Михаил Тройник и Евгений Харитонов - два Игоря (отмороженный друг Петрова); и Артем Шевченко - его Сергей, сочиняющий про Петрова роман, где слесарь Петров оказывается влюбленным в другого мужчину, вообще, похоже, завис не просто между реальностью и бредом, но между миром живых и миром мертвых; колоритный Сергей Муравьев - водитель идущего по кругу в никуда троллейбуса-катафалка, он же Снеговик; наконец, многочисленные второстепенные, но необычайно яркие, знаковые, гротесковые до пародии, до карикатуры, но остающиеся абсолютно узнаваемыми социальные типажи кондукторши, врачихи и т.п. - возрастные женские персонажи в исполнении Ирины Выборновой, Людмилы Гавриловой, Ирины Рудницкой.

"Петровы в гриппе" точно фиксируют состояние и актуальное, и вневременное - нездоровья физического, не говоря уже про безумие, утрату связи с реальностью - в котором существует эта страна и ее население сейчас и всегда. Другое дело, что остроумной, изобретательной и занимательной, а нередко и по-настоящему веселой, смешной констатацией факта (не то чтоб сенсационного, доселе неизвестного...) дело ограничивается - в чем навороченные "Петровы..." обнаруживают сходство с "окольным" камерным "Ревизором". Если, правда, не считать весьма практичного пассажа из предуведомительной лекции Валеры Печейкина, перед спектаклем вспоминающего про свое школьное изложение на соответствующую тему:

"Основным источником гриппа является человек. (...) Уничтожайте источники гриппа!".

Рецептов от театра, понятно, я не жду - тем более что все запущено и вряд ли излечимо... - но хотя бы формально некое рациональное начало (пусть не воплощенное в конкретном персонаже - но от автора, от режиссера присутствующее в структуре спектакля...) не помешало бы для контраста, чтоб окончательно не поддаться мороку вируса, он ведь, как ни парадоксально, в своем иррационализме до некоторой степени даже обаятелен, ну или по крайней мере привычен, опознается как родной (а не как случайно откуда-то издалека занесенная инфекция) и уже не пугает, отторжения не вызывает, иммунитет не вырабатывает - а это, в общем, отвратительно, как минимум печально, и уж определенно совсем не весело.

( Collapse )

С утра вспоминал и рассказывал знакомой, как оказался почти двадцать лет назад на съемках непонятного новогоднего кинотелеговна Аллы Суриковой для ТВЦ с участием ныне покойного Донатаса Баниониса - а к вечеру паче чаяния сам попал в число потребителей аналогичной продукции. Шел-то я, конечно, не на "Полицейского с рублевки", тем более не на "Полицейского с Рублевки-2", а на "Сиротский Бруклин", который успел посмотреть до середины, пока в зале не сгорел блок питания аппаратуры - публику отправили за возвратом денег, а мне и возвращать было нечего, но и до концерта вечернего я не знал куда податься, и как на грех из текущих двух вариантов в расписании сеанса наименее непристойный, "Холодное сердце-2" (тоже 2!) я уже посмотрел аккурат накануне в ночь: ничего другого, кроме "Полицейского с Рублевки-2" (ну можно было пару часов тупо в фойе с компьютером посидеть, но я бы измаялся весь...), не оставалось. Ладно, думаю, раз уж на то пошло, "я была тогда с моим народом..." - на самом деле черт страшен менее, чем его себе по недомыслию воображают просвЯщенные интеллигенты.

Понятно, что "Сиротский Бруклин" во всех отношениях предпочтительнее, как и милее частные сыщики послевоенного Нью-Йорка сегодняшних подмосковных ментов-дегенератов; к тому же я успел сюжетом увлечься, режиссерская работа Эдварда Нортона впечатляет (актерская просто выше всяких похвал), а идейная начинка не успела отравить радость (хотя я заметил там полный комплект со всеми разновидностями вселенского зла, как то: клерикализм - герой ребенком рос в сиротском приюте и, ну разумеется, злобные католические монашки били его там палками; капитализм и монополизм - власть в городе Нью-Йорке - ну конечно, где ж еще, только в Нью-Йорке, ну и вообще на западе бездуховном - захватили бессердечные дельцы; а прежде расизм - ведь дельцы поголовно расисты и преследуют негров, и, безусловно, евреев; противостоит злу еврейская женщина-коммунистка и главный герой, инвалид с синдромом Туретта, которого играет сам режиссер). Но от безысходности и в "Полицейском с Рублевки-2" стоит отыскать свои преимущества.

Сергей Бурунов - прекрасный актер, и умеет многое, пусть в данном случае многого не требуется, а требуется что обычно и всегда, кривляться, рожи строить, застывать с нелепой физиономией, и все это Бурунову дается легко, блестяще у него получается. Остальных артистов - наверняка сплошь звезды - я, если честно, не узнал ни по именам, ни по лицам, но и они на месте в проекте такого рода: сиквеле новогодней криминальной комедии с персонажами популярного сериала дециметрового телеканала... А какого, собственно, он должен быть рода? Кинофарс в формате "Тупой и еще тупее" с заимствованием конкретных приемов из "Один дома" (что честно проговаривается открытым текстом вслух) - но на российских реалиях. Ну нельзя сейчас в ином формате, кроме тупого, показывать, что менты - дебилы, алкаши, похотливые козлы и продажные твари, а в таком - пока еще допускается, смейтесь, чтоб не заплакать.

Героя Бурунова прям с утра накануне Новогодья повышают в звании, от чего он впадает в ступор его пытаются расшевелить, особенно ввиду ожидания начальства, и это типа уже смешно. Но основной сюжет (хотя понятно, что сюжет здесь лишь повод для хохм) крутится вокруг двух моментов: во-первых, "звериная банда" (у всех трех участников фамилии, связанные с животными...) ограбила ювелирную фирму и похитила бриллианты, есть сведения, что они собираются с добычей укрыться где-то в районе Барвихи; во-вторых, весь районный отдел "забился" на "оперское пари", кто первым "замутит" с бабенкой-психологом Кристиной при их же отделе, хотя она их знает как облупленных, а они почти все семейные; проигравшим предстоит спеть голышом на красной площади караоке.

Соблазн увидеть мента, голым на Красной площади спевающего, помогает досмотреть фильм до конца - но обманывает: пари будет признано недействительным. Зато произойдет много чего другого, в частности, по ошибке пьяные менты заедут отмечать Новый год и, соответственно, домогаться психологини не в тот дом, а на "малину", куда как раз собирались забуриться бандиты; похитители с бриллиантами, в свою очередь, тоже заплутают среди заснеженных и непроходимых рублевских чащоб - окажутся дома (в особняке) у героя Бурунова и возьмут в заложники его жену с остальными гостями, пока муж с сослуживцами пытается безуспешно добиться расположения девицы Кристины.

Отдельного упоминания заслуживают специфические фишки вроде притчи о пассажире "заднего сиденья мотоцикла" (который рискует больше и получает все шишки), или комичной страшилки про "дом черного опера" - байка, гуляющая (ну что сумели сценаристы придумали... на большее не хватило) среди ментов, как в 90-е один из их предшественников сумел обмануть бандитов, но те за ним пришли... короче, с тех пор "черный опер" пропал, а дом его видят то там, то тут... К финалу, правда, "черный опер" окажется благодушным соседом-ветераном МВД с ружьем, заряженным солью...

Вот не знаю, вспоминали на мозговом штурме сценаристы "Полицейского с Рублевки" про "день кровавого ефрейтора" из "Скромного обаяния буржуазии" Бунюэля или случайно совпало, но по крайней мере о "скромности", тем более "обаятельности" персонажей "Новогоднего беспредела" говорить затруднительно, однако среди приколов на любителя авторам свою "фигу в кармане" сатирическую удается протащить, даром что менты, уж какие ни тупые, продажные, пьяные (скорее они "звериная банда", а не бандиты благообразные...), и преступников одолеют, и бриллианты достанут... хоть из жопы - последнее надо понимать буквально, и даже более чем: еще тупее.

Почти весь "ГеФест" в Московском театре кукол на Спартаковской, как до этого "Образцовфест" на Самотеке, прошел мимо меня; там мне удалось посмотреть два привозных спектакля -

https://users.livejournal.com/-arlekin-/4096690.html

https://users.livejournal.com/-arlekin-/4096982.html

- здесь и вовсе один (собирался также на белорусские "Грайи" - а их отменили, артист серьезно заболел...), работу Владимира Захарова, который в нынешнем году ушел из жизни и чьей памяти посвящен фестиваль, это обстоятельство тоже накладывает определенный отпечаток на восприятие.

Техника "кукла на запястье" в камерном формате "Светлячка" находит свое лучшее применение: на сцене всего одна актриса, она же кукловод (партнер появляется эпизодически на "живом плане" только); героиня за столиком в вагонном купе, а на столе - кукла-мальчик, Дениска. Трогательный невероятно персонаж, что и говорить: умный, отважный - всего восемь с половиной лет, а едет куда-то один... И сразу понятно - сочиняет про папу, капитана дальнего плавания... Затем, с приходом кондуктора и обнаружением юного безбилетника, как тот ни прятался за гигантским глобусом, единственным его багажом, выясняется подноготная - Дениска удрал из детдома.

Вообще-то внутренний сюжет пьесы Владимира Захарова, про глобус, обмененный мальчишкой Дениской на обитающего в спичечном коробке светлячка, потому что "он живой и светится", недвусмысленно заимствован из соответствующей ("Он живой и светится") новеллы "Денискиных рассказов" Виктора Драгунского, и может быть не современными детьми, но моими ровесниками и старше опознается безошибочно. Между тем попытка вписать его в историю маленького беглеца и сиротские фантазии меня покоробила даже на уровне затеи, не говоря уже о корявом, драматургически нескладном результате.

Сирота-безбилетник, которого случайная попутчица в итоге забирает из поезда с собой - сказочно-притчевая в чистом виде конструкция, потому весьма грубые манипуляции, а я бы сказал, спекуляции, еще можно было бы этим оправдать, но бытовой контекст требует все-таки ответов на вопросы: зачем Дениска сбежал из детдома, как попал в поезд, куда решил поехать (он жутко умный, прям вундеркинд - тете-попутчице про папу-капитана наплетет с три короба, но едва ли сам всерьез поверит в его существование); наконец, чтоб вот так запросто случайная женщина взяла и забрала бесхозного ребенка - это, между прочим, уголовщина... В притчевой структуре такого рода вопросы уместны лишь отчасти, но тут же подробности, обстановка, простигосподи, "атмосфэра"!

А кукла впрямь "живая" - но тогда и историю персонаж заслужил более складную... Кроме всего прочего, если Дениска выменял глобус на светлячка, откуда этот глобус опять взялся при нем в вагоне?! Или это все сон, фантазия, игра детского воображения?.. Отдаю должное мастерству исполнителей и искренности авторов (Виктор Драгунский, кстати, в выходных данных не указан, хотя конечным пунктом путешествия Дениски и его, надо полагать, новой "мамы" вслух объявляется станция Драгунская), но моего личного градуса простодушия, видимо, недостаточно, чтоб проникнуться, отбросив сомнения, приторной сентиментальностью "Светлячка". Ну и песенки под гитарку меня тоже к благодушию не располагают, скорее наоборот.

Пьеса ренессансная, музыка барочная, оформление модерновое и костюмы подстать (трапецевидные формы, черно-белый колорит), грим декадентский, аксессуары панковские (кожаные перчатки с обрезанными пальцами, накладные ирокезы на голове), песни попсовые, танцы колхозные - все вместе это проходит по разряду "продвинутой" постановки с периферии, а на Москве считается "классическим" театром и занимает по выходным (понедельника) сцену самого что ни на есть Малого. Публика, впрочем, не считая ограниченного контингента наших маленьких пизденышей, явно ненамного к Москве ближе, чем артисты - признаться, такой концентрации телефонных звонков в единицы времени я кроме как в Малом не слыхал больше нигде, что значит "священные традиции"! Стоит ли уточнять, что сообразно с "традициями" пьесу обрезали где только можно, смазали развязку, опустили финал (по Шапошникову, в частности, выходит, что хитроумный, изобретательный прощелыга Тристан, дважды обобравший незадачливых женихов Дианы, пообещав им зарезать Теодоро, тупо сбегает с "гонораром" - подобно персонажу ревнителя сакральных скреп Бориса Клюева в столь же "классической" постановке "Пиковой дамы" Андрея Житинкина... все возможные совпадения случайны) - но с "уважением к автору, не то что какие-нибудь голожопые экспериментаторы"!

Удивил режиссер Шапошников - никогда звезд с неба не хватавший, но профессией, до сих пор я полагал, владеющий - а тут ему художник Виктор Герасименко раскрыл за "коваными" воротами все пространство по центру сцены, однако постановщик никак площадку не освоил мизансценически, сосредоточив действие у самой рампы и по выгородкам ближе к кулисам, пока на заднике лишь изредка меняются слайды. Костюмы (тоже Герасименко) по экстравагантной моде времен пика популярности Аллы Коженковой и дебютов Павла Каплевича сегодня смотрятся ужасной провинциальной архаикой из бабушкиного сундука, равно и пляски с выворачиванием рук, придуманные для заполнения пауз. Актеры, пожалуй, неплохие по стандартам областного подчинения - ну вряд ли хуже "резидентов" Малого: кривляются старательно, намазав губы гуталином. Но опять-таки либо режиссерски образы главных героев решены сомнительно, либо случайно вышло, что Теодоро - недоразвитый теленок-переросток, а Диана - плаксивая старообразная истеричка. Женихи-конкуренты Рикардо и Федерико - один манернее другого и в костюмах женского кроя, наверное, у донских казаков нынче это считается за последний писк. Поживее второстепенные персонажи - безусловно, Тристан-Вячеслав Огир (напоминающий имиджем и темпераментом Труффальдино из итальянской комедии дель арте, благо действие пьесы Лопе де Вега поместил в условный Неаполь; и при нем трое друзей - ну практически "масочный" квартет!), а также Фабьо и Марсела; последняя настолько приятнее крикливой Дианы, что даже обидно за нее, ни с чем по сюжету осталась.

С другой стороны - сознавая, куда шел, я если и столкнулся с неожиданностями, то скорее приятными... Тем более что московских "Собак на сене" я не видал - не в Сатиру же я пойду спектакль Сафонова смотреть, уж предпочтительнее тогда в самом деле Ростов в Малом! И кроме того, все дело клонилось к тому, что на спектакль я не попадаю, ну по крайней мере к началу и в партер - после прогона "Заноса" в "Практике" забежал на репетицию "Пер Гюнта" в КЗЧ, послушал, как Кирилл Пирогов читает вместо Василия Ланового текст в паузах и поверх музыки Грига (ну ради Плетнева стоило, хотя не замени Ланового в какой-то момент Пирогов, и на репетицию не заглядывал бы...), поехал в Малый. Нормально поехал, в автобусе от Триумфальной, и без заметных пробок на Тверской - да побоялся, что вдруг на повороте у Манежной затор, решил у Пушкинской площади спуститься в метро. Из автобуса вылез, спустился - а поезд подъехал и двери не открывает. В вагонах народ задыхается, выламывает двери изнутри, впускать подавно никого не впускают, пошел слушок, что пьяный на рельсы упал, хвост поезда остался в туннеле, оттого и вагоны заперты. Автобус мой давно уже к этому времени проехал Театральную площадь, а я все в метро на "Тверской" торчу... Подхватился, перебежал на "Пушкинскую" , доехал до "Лубянки", пересел, из "Охотного ряда" выбежал уже в восьмом часу, на последнем дыхании успел, девицу какую-то уже при гаснущем свете места поднял (а сам в аналогичных ситуациях проклинаю опаздывающих!), сижу смотрю - и думаю: мог бы ведь в вагоне застрявшем давиться, или вовсе на рельсах лежать - и как вообразишь такое, то уже перестаешь считать время, просиженное в Малом, потерянным, и ростовскую девегу начинаешь любить... Теряют больше иногда!

Как хорошо быть продвинутым молодым европейцем! Увы, это я не про себя, я-то, пользуясь шуткой из репертуара Максима Галкина, ни по одному пункту не прохожу... Благодарить я должен Алексаса (см. в дневнике историю нашего знакомства на пути до Картахены), который не только от своего, но заодно и от моего имени направил через сайт компании Ренфе жалобу по поводу, что из-за каких-то неполадок на железнодорожных путях - хотя это в принципе как бы "форс-мажор"... - поезд, в котором мы ехали, больше двух часов продержали у полустанка перед Мурсией, а потом всех из него высадили и доставили до пунктов назначения автобусами. И ведь доставили!.. Тем не менее в результате поданной жалобы - и это еще удивительно, что мне вдруг хватило ума платить за билет с карты, а не наличными! при том что покупал я его в кассе на вокзале Аликанте - деньги мне вернули! Я бы сказал - до копейки, но опять увы, коль скоро я не европеец, то пересчитали мне их в рубли, а за прошедшие дни рубль к евро упал сильнее прежнего, так что сотня с чем-то рублей все-таки ушла в минус. Но все равно я-то ни гроша не чаял обратно получить, да мне бы, привыкшему на святой руси к ежедневной обдираловке, даже и в голову не пришло требовать возврата ("скажи спасибо, что вообще довезли!" - так ведь у православных водится), однако ж когда мы с Алексасом уже на следующий день по приезде встретились, он не просто мне эту идею подал, но и - куда мне с моей технической беспомощностью - успешно ее реализовал. А самое смешное, что познакомились-то мы в автобусе, чего не случилось бы, если б поезд не остановился! Фотографию эту, единственную за всю мою последнюю поездку - в Картахене - тоже Алексас сделал.

( Collapse )

Не буду врать, будто отслеживаю подобные проекты пристально: променады (а тем более опен-эйры), иммерсив, site-specific - не главное мое театральное увлечение, хотя в последнее время все чаще на этом направлении попадаются вещи достойные, если б только еще знать, куда идти... В данном случае путь оперативно указала мне Юля Кармазина - за полтора часа до сбора зрителей я и не слыхал про "Шувалово. Стрелки", а когда озаботился, на сайте оставался единственный билет, но нас было четверо. Мы все же рискнули прийти на Финляндский вокзал (рассудив, что на крайняк у ленинского броневика пофоткаемся), и хотя проблема даже в местах (это ж не рассадка по залу), а в количестве гарнитуры (передатчиков с наушниками) строго посчитанных соответственно числу проданных билетов, кто-то не дошел, кто-то опоздал, нам хватило и билетов, и передатчиков.

Точку сбора в кассовом зале Финляндского вокзала, мне хорошо знакомого, как ни странно, с детства (при том что я почти не бываю в СПб и совсем не знаю города... - однако в середине 80-х некоторое время меня обследовали в хирургическом институте под Ленинградом, в Пушкино, нынешнем Царском селе, а поселились мы с мамой во Всеволожске, и на электричке оттуда через Финляндский вокзал, потом на метро и от Витебского вокзала далее мотались каждый день туда-обратно), обозначает один из перформеров, занимающийся починкой часов - отсюда и далее везде со всеми остановками образ часов как самый простой и наглядный символ времени проходит через спектакль лейтмотивом; отсюда и стрелки, хотя символика тоже неоднозначная: стрелки часовые, стрелки железнодорожные, стрелки указующие... (а стоит, вероятно, припомнить заодно и бандитские "стрелки" - тоже ведь петербургская тема!). Затем, собравшись, обилетившись и онаушничавшись, группа следует на электричку. В вагоне среди обычных пассажиров (порой настолько колоритных... "что занято? на чердаке у тебя занято, а здесь электричка!" и т.п.) возникают перформеры со старыми потертыми чемоданами, переодеваются на ходу - эта команда, как и призрак Незнакомки, тоже всюду сопровождает зрителей далее.

"Шувалово. Стрелки" - проект, осуществленный в рамках "дней Блока", и к биографии Александра Блока формально привязанный: маршрут охватывает пути и остановки, так или иначе отсылающие к судьбе Блока, к его творчеству. Тем не менее, по моему ощущению, ассоциации с Блоком, и Незнакомка, и железная дорога, и фабрика с казармами, мимо которых проезжает отходящая от вокзала электричка (тоже хорошо мне с некоторых пор знакомого выборгского направления), и собственно вокзал - для авторов "Стрелок" если и важны, то как дополнительные, не определяющие концепцию сочинения (ну и, наверное, с чисто организационной точки зрения имя Блока помогает, упрощает решение каких-то практических вопросов). Поэтому, "просветительский" аспект поездки, сообщение в наушники сведений о Блоке, его жизни, а вместе с тем о дороге, о станциях и об окрестностях мне показался, при некоторых небезынтересных моментах, избыточным, во-первых, а во-вторых, сбивающим с толку: явно часть аудитории, которая вроде бы на подобных мероприятиях не может быть совсем уж случайной (впрочем, уж если мои спутницы попали не ведая куда... да и сам я не так чтоб четко представлял себе формат заранее), воспринимает поездку как театрализованную экскурсию, ожидая чего-нибудь вроде "посмотрите направо, посмотрите налево, блаалепия, милые, блаалепия", потому остается в недоумении, а то и, включив режим "китайского туриста", возмущается на уровне "столько в Питере мест красивых, а нас завезли на помойку!".

Первая остановка, положим - здание станции Шувалово - отнюдь не "помойка" и из экскурсионно-исторического плана спектакля, однозначно, самая интересная локация: потрясающая постройка рубежа 19-20 вв. в стиле эклектики, не в полностью аутентичном виде, но в значительной степени сохранившая изначальный облик. Внутри пустого, не считая старинных печей, помещения разыгрывается пластический перформанс, драматургически, композиционно очень четко выстроенный, но хореографически (что касается и собственно движения, и исполнения), конечно, не на уровне Форсайта исполненный, впрочем, здесь пластика носит прикладной характер, она, как и станционные часы, задает образ "исторического времени", магистральный, интегральный (как я это увидел и понял) для спектакля, развивающийся далее к последней остановке, конечной станции детской железной дороги Юный.

Но следующая после Шувалово остановка - Озерки, точнее, предыдущая, потому что возвращаемся назад (и во времени, можно считать, тоже...), хотя тут, помимо прочего, возникает опасность нежданная: билеты на спектакль включают проезд в одну сторону, а контролеры не дремлют, и что делать с толпой в наушниках, у которых недействительны проездные документы, не понимают, не понимает и толпа, рассеянная по вагону, организаторами этот момент не отработан в достаточной мере четко; что, с другой стороны, тоже придает мероприятию спонтанности и дополнительного "погружения".

Если станция Шувалово - неплохо сохранившийся памятник вокзальной архитектуры, то Озерки - запачканный краской (даже "граффити" при всем желании это не назовешь) и с заложенными кирпичом окнами сарай, после войны служивший жилым бараком, теперь, если попадешь внутрь (а это предусмотрено маршрутом) что-то среднее между арт-сквотом и мастерской. Предполагается, что вокзальную постройку можно реконструировать - на перроне разыгрывается (тем же перформером, что на Финляндском вокзале часы "починял") не слишком внятное и увлекательное, если честно, действо с презентацией план-проектов, сопровождаемое визуальным аттракционом с использованием (тоже довольно-таки примитивным) техники виртуальной "дополненной" реальности. После чего все отправляются - вот уж буквально через помойки и мимо высоченных дачно-коттеджных заборов (по ходу, чтоб не замарать частную собственность, перформеры рисуют граффити, знаково отсылающие к творчеству Блока, типа "Роза и Крест", на приложенных к заборам листках бумаги), мимо элитного комплекса "Серебряный век" (вот уж что следовало бы для такого спектакля построить специально, когда б его не было... но не стоит беспокоиться - все уже украдено построено до нас) внутрь той самой бывшей станции, барака, сквота, мастерской; там тоже разыгрывается нехитрый "коммунальный" перформанс, и тоже с "дополненной" (но уже за счет экранов айфоном и планшетов, а не виртуальных очков, как на перроне) реальностью. На этом пункте следования "экскурсанты" психологически ломаются и группа разделяется на алчущих "красоты" (в виде хотя бы элитного комплекса "Серебряный век") и готовых с сожалением, но стоически признать, что былая "красота" превратилась-таки в "помойку", что на задворках элитного комплекса возникают целые мини-городки, типа "фавелы", из нелегальных рабочих, которые спустя сто лет после чаемого и принимаемого Блоком "возмездия"обосновались в них плотно и уже вторые поколения "местных уроженцев" растут, как в свое время в придорожных бараках... Почтешь за лучшее выбраться с этой "помойки", и если перейти через железнодорожные пути на противоположную сторону, попадаешь (хотя тоже "виртуально") в иную историческую эпоху.

Часть старой узкоколейки, современной А.Блоку, послужила впоследствии основой для т.н. "детской железной дороги" - модная и сильно идеологизированная затея, она получила распространение в СССР и оккупированных им странах, но почти везде заглохла и буквально травой заросла. От дороги, что располагалась под Ленинградом, тоже всего один перегон действующий сохранился - между станциями Озерная и Юный, он и становится последним пунктом, то есть этапом, предпринятого путешествия во времени, которое с каждой станцией все меньше "историческое" и все больше твое "личное", даже "биологическое". Поэт Блок, писатель Андреев, построивший стации Шувалово и Озерки архитектор Гранхольм, остальные фигуры из прошлого остаются вне этого течения, вне времени - в истории, в вечности; пассажиры с винтажными чемоданами в последний раз тебя обгоняют, на станции же встречают подростки-волонтеры "детской железной дороги" в форменных костюмчиках, живые биологические часы, повторяющие хором "тик, тик" - и не спрашивай, по ком они тикают...

В "пионерском" вагоне, как и положено, все по-детски маленькое, тесно, и не по-детски тягостно: места заняты малолетками, и (символически точный, но жестокий, антигуманный... - но я именно за такое искусство! - прием) старшим они садиться не разрешают, что после двухчасового "променада", конечно, не у всех "зрителей" вызывает реакцию сугубо эстетическую... (Признаюсь, я уселся настолько решительно, что пусть и обученные, но все-таки малоопытные перформеры поднять меня не осмелились, только девочка сказала мальчику, который махнул рукой: "ты нечестно играешь...") Впрочем, последний перегон короток и скор, за окнами в последний раз (все уже в последний раз...) мелькнет призрак Незнакомки, из детских айфонов зазвучит наперебой "По вечерам над ресторанами...", напоследок каждому позвонят на мобильник (номера еще на Финляндском вокзале собрали) и сообщат, что конечная станция "Юный" и взрослым дальше нельзя. Обратно в город (собственно, Озерки давно уже в черте города и далеко не самая окраина сегодняшнего Петербурга) - своим ходом. Ленина на броневике мы снова так и не увидели.


( Collapse )

В тот мексиканский период Бунюэль, чья локальная слава молодости уже осталась в прошлом, а мировое признание зрелости еще не наступило, выпускал по две-три картины за год, и в основном более или менее халтурные. "Лестница в небо" - скорее все-таки "менее" (тогда как, например, в том же году снятую "Женщину без любви" режиссер впоследствии считал худшей своей работой) - это несовершенное, корявое, где-то избыточно "метафоричное", где-то, наоборот, уходящее в характерность и этнографизм, но по-своему "честное" кино. Также оно задним числом очевидно предвосхищает картину 1954 года "Иллюзия разъезжает в трамвае", которая и по композиции стройнее, и по характерологии ярче, и по антуражу (городскому вместо деревенского "Лестницы в небо") колоритнее -

https://users.livejournal.com/-arlekin-/3836728.html

- но структурно-тематические переклички оттого лишь очевиднее, только "Лестницу в небо" можно было бы назвать "Иллюзия разъезжает в автобусе".

Главный герой Оливерио - младший сын в семье, отца, видимо, давно уже нет, а мать плоха, умирает, и хочет оставить сыну наследство, но старшие братья - завязка уже абсолютно сказочная, мифологическая, но здесь скорее библейская, и ветхозаветные мотивы далее развиваются - интригуют против младшего из вредности и жадности. Местный начальник отказывается герою помогать, он с братьями в сговоре, и тогда мать отправляет Оливерио в город к проверенному юристу, который работал еще с отцом. Пока братья окучивают умирающую мамашу на предмет завещания в их пользу, а она из последних сил отказывается его подписывать, Оливерио с односельчанами, включая местного "народного" кандидата в депутаты отправляется в утлом автобусе (у Бунюэля в воспоминаниях "Мой последний вздох" описан с иронией этот макет, муляж) через горный перевал "Лестница в небо".

Поездка сопряжена с разного рода затруднениями, авариями, форс-мажорными обстоятельствами иногда трагического, а иногда и радостного свойства. Встречный автомобиль на горной дороге, где невозможно разъехаться, а у машины еще и задний ход сломан; роды беременной прямо в салоне; разлившийся водоем, откуда застрявший транспорт приходится тащить, запрягая в него волов, пока не найдется фермерский трактор... А кроме того, девица, которая Оливерио, оставившего в деревне жену и ребенка, преследует, фактически его домогается - с неслучайным именем Ракель - тут ветхозаветные подтексты, связанные с историей Иакова, выходят совсем на поверхность. Водитель вместо того, чтоб ехать по маршруту, заворачивает на ранчо к своей матери, у которой день рождения, чтобы вместе с пассажирами спеть ей серенаду - Оливерио спешит и сам садится за руль, оставляя прочих пассажиров вместе с шофером гулять у именинницы, а сам продолжает путь вдвоем с Ракель, которая увязывается за ним. Сюрреалистический эпизод - салон автобуса превращается в подобие райского сада, проросшего изнутри тропическими (что для Мексики, впрочем, не так уж экзотично) деревьями; Ракель-Рахиль, которая потом в воспоминаниях Оливерио явится ему с яблоком в руках, проецируется еще и на праматерь человечества, первую женщину, искусительницу Еву. На пике перевала "Лестница в небо" от лютой грозы укрывшись опять-таки в хлипком автобусе Ракель все-таки добивается от Оливерио желаемого.

По прибытии героя в город, однако, старый адвокат выезжать "на вызов" через опасный горный перевал в отдаленную деревню отказывается, но дает Оливерио дельный юридический совет, как получить наследство без оформленного завещания (там сложная схема с дарением третьему лицу из числа родственников, которая, возможно, актуальна и по сей день, но я в нее, признаться, не вник...). Спустя два дня Оливерио возвращается тем же автобусом - вместо новорожденной спутницей ему на обратном пути становится... покойница, девочка, умершая от укуса змеи... И свою мать в живых дома Оливерио уже не застает - тогда он по совету адвоката украдкой обмакивает в чернила палец умершей и прикладывает его, пока братья не заметили, к полученному от адвоката документу. После чего не сомневается, что причитающееся наследство от него, жены и подрастающего сына не ускользнет. Считать ли такую развязку счастливой, а герой удачливым - большой вопрос: землю и имущество, видимо, он-таки получит - но ведь согрешил, не столько даже против матери (она сама старалась не обделить младшего), сколько против жены, да и против братьев...

В сугубо человеческом, семейно-психологическом, нравственно-этическом, так сказать, "гуманистическом" плане ключевой момент "Лестницы в небо" - отношения героя с матерью и сюжетная линия, связанная с тем, что он (не в пример любящему сыну-шоферу, сворачивающему с дороги ради материнского дня рождения!) оставляет ее в последний момент, на пороге смерти, а вернувшись, находит уже скончавшейся (и за время поездки успевает согрешить...) - возникают ассоциации, в частности, с произведениями русскоязычной литературы советского периода сходной проблематики - с"Телеграммой" Паустовского, 1946, с "Последним сроком" Распутина, 1970 - о которых Бунюэль наверняка понятия не имел до конца жизни (ну о Паустовском, впрочем, может и имел, хотя вряд ли к 1952 году; о Распутине и потом едва ли...). Важен в картине и пласт социальный - житье-бытье мексиканских крестьян весьма колоритно представлено, козы, роженицы и гробы в автобусе; особая юмористическая деталь - во владениях мамы водителя, куда заехала по его произволу вся компания пассажиров, "высаживается десант"... американских туристов, которым показывают "типичное мексиканское ранчо", и гости начинают торговать у местных на сувениры их сомбреро!

И все же очевидно, что для Бунюэля на первом месте библейская, ветхозаветная символика, и вообще религиозная подоплека событий - начиная с того, что в деревне, где живет Оливерио, нет церкви, поэтому сохранился обычай в день свадьбы новобрачных отправлять на "священный остров" в миле от берега - как раз во время этой веселой праздничной поездки приходит печальная весть о том, что мать Оливерио почувствовала себя хуже, пришел ее смертный час.

"Иллюзия разъезжает в трамвае" по поводу "Лестницы в небо" вспоминается не только в связи с отсылами к грехопадению, изгнанию из рая и другими библейскими, бытийными моментами (трамвайщики в "Иллюзии" своим драмкружком инсценируют для товарищей по депо ни много ни мало... фрагменты книги Бытия, касающиеся Сотворения мира!). Я для себя в связи с "Иллюзией..." отметил - и по-моему, этот мотив вообще нигде не осмыслен на должном уровне - специфику символики транспортного средства, что к "Лестнице в небо" тоже имеет прямое отношение: трамвай едет по рельсам, по заданному пути, с которого не может свернуть (иначе случится авария, катастрофа), но опираясь колесами на землю, он подключен к электропроводам, то есть, условно, к "небесам", соединяет собой землю с небом, мир дольний с миром горним; тогда как автобус волен ехать куда угодно (и едет - хоть на день рождения мамы шофера вместо официального пункта назначения!), но также и сверху, даже карабкаясь в горы, он ничем не ограничен, ни к чему не привязан; "электричество" здесь присутствует лишь в виде разрядов молний - очень эффектно, наглядно сверкающих над автобусом, остановившемся в самой высокой точке горного перевала, пока Оливерио с Ракель уединились внутри.

Вместе с тем ветхозаветная образность, сюжетные мотивы, проекции героев составляют отдельный "сюжет в сюжете" фильма, и конечно, "богоборец" Бунюэль обыгрывает их не без иронии, а то и не без сарказма, издевки, нарочитого, как говорится, "кощунства". Но что примечательно - в своем "кощунственном" богоборчестве Бунюэль, сознательно или нет, проявляет себя человеком глубоко, неизбывно христианской культуры в несравнимо большей степени, чем нынче любой православный умелец из воцерковленных комсомольцев, снимающий военно-исторические поделки по благословению минкульта РФ или, того хлеще, высокодуховный эстет-интеллигент, любитель птичек, иконок, свечек и хождений по водам. До некоторой, и значительной, степени, видимо, Бунюэль действует все же сознательно, коль скоро в "Моем последнем вздохе" пишет о себе:

Свою мысль я когда-то выразил в следующей формуле: «Я атеист милостью божьей». Эта формула противоречива лишь на первый взгляд.
Рядом со случайностью находится ее сестра тайна. Атеизм — мой, во всяком случае, — приводит к признанию необъяснимого. Весь наш мир — тайна.
Раз я отказываюсь признать вмешательство божественной силы, действия которой кажутся мне еще более таинственными, чем сама тайна, мне остается жить в некоем тумане. Я согласен на это. Ни одно самое простое объяснение не может быть всеобъемлющим. Между двумя тайнами я выбираю собственную, ибо она по крайней мере обеспечивает мне моральную свободу.
Мне скажут: а наука? Не стремится ли она, другими путями, уменьшить окружающие нас тайны?
Может быть. Но наука не интересует меня. Она кажется мне претенциозной, аналитической и поверхностной. Она игнорирует сны, случайность, смех, чувство и противоречия, то есть все то, что ценно для меня. Один из персонажей «Млечного пути» говорил: «Ненависть к науке и презрение к технологии приведут меня в конечном счете к абсурдной вере в бога». Ничего подобного. Что касается меня лично, это как раз невозможно. Я выбрал свое место, я живу в мире, полном тайн. Мне ничего не остается, как уважать их.
Жажда познания их, а стало быть, умаление, сведение к заурядности — всю жизнь мне досаждали глупейшими вопросами: «Почему это, почему то?» — является одним из несчастий нашей натуры. Если бы мы могли вручить нашу судьбу случаю и спокойно признать тайну нашей жизни, мы могли бы приблизиться к счастью, схожему в чем-то с невинностью.

Не знаю, правду ли говорят, что из т.н. "театрального сериала" по "Красному колесу" другие части, кроме "Вагона...", смотреть не стоит - вероятно, и у них есть свои преимущества, но вот что безусловно, "Вагон системы Полонсо" - вещь просто блестящая в своем роде, тем удивительнее, поскольку исходный литературный материал, мягко говоря, не самый благодарный. В свое время моя научная руководительница говорила, что не смогла дочитать "Красное колесо", сломалась на какой-то части. Я, признаться, даже не пытался - хотя может и стоило напрячься: насколько понимаю, Солженицын в "Колесе" запоздало старался уйти от "соцреализма" (несмотря на антисоветскую, антикоммунистическую идеологию более последовательного, чем Солженицын, представителя "социалистического реализма", что под ним не понимай, и не отыскать, среди сколько-нибудь крупных фигур уж во всяком случае), экспериментировал с формой... Спектакль в рамках "театрального сериала" - не инсценировка прозы, а мультижанровое сочинение по пьесе Дмитрия Богославского - опять же, автор "Любви людей" и "Блонди" у меня заранее доверия не вызывал, но композиция у него получилась отличная: по сути - эстрадный скетч, но совсем не умаляющий объем характеров и многослойность проблематики.

На покрытой цинковыми листами сцене - подвижный фанерный макет вагончика в более-менее натуральную величину (художник Ольга Никитина); между тем вагон этот - непростой, а самый лучший по стандартам рубежа 19-20 веков. И в нем грезит о будущем человечества Владимир Ильич Ленин, но его короткий сон - спектакль длится три четверти часа примерно - вмещает события трех лет войны, предшествовавших революции. Сном главного героя оправданы и фантасмагорический сюжет, и гротесковая заостренность персонажей. Хотя примечательно, что если Солженицын откровенно ненавидит Ленина, если для него Ленин чудовище, людоед, ну или по крайней мере демоничный циник, то Евгений Миронов, играющий Ильича, своего персонажа, заметно, любит. Конечно, и тут Ильич отчасти карикатурен, смешон, отчасти демоничен, страшен - но это совсем не тот градус абсурда и фантасмагории, который предлагал, например, Дмитрий Крымов в "Горках-10", обращаясь к "Кремлевским курантам" Погодина:

https://users.livejournal.com/-arlekin-/2201954.html

Как ни удивительно, солженицынский Ленин в исполнении Миронова, в постановке Баталова и в пьесе Богославского - вот что ни говори, а "самый человечный человек" и "вечно живой"! Мироновский Ильич невероятно обаятелен даже в своих самых нелепых эскападах, что политического, что семейного толка. Но все-таки и Ленин здесь слегка проще оказывается, что вечно рядом с Ильичом находящаяся Наденька Крупская. Играет Надежду Константиновну одна из любимейших моих актрис Евгения Дмитриева, так редко, увы, получающая роли сколько-нибудь соответствующие ее возможностям. Понятно, что и Крупская в этом скетчевом опусе - персонаж гиперболизированный, но в нее актрисе удается вместить так много, в том числе и женского... Знает ли еще подобный пример вековая "лениниана" (героическая ли, сатирическая, апологетическая, разоблачительная - какая угодно!), где Крупская представала бы фигурой соразмерной, едва ли не превосходящей личным масштабом Ильича, и вместе с тем живым человеком, женщиной, женой, дочерью - а третьим ключевым персонажем пьесы выступает ее мать Елизавета Васильевна, теща Ленина в исполнении Людмилы Трошиной.

Правда, теща, на мой взгляд, тут персонаж попроще, несколько одномерный - но в ансамбле Трошина не уступает партнерам, хотя ее героиня по ходу движения вагона сквозь грезы Ильича успевает скончаться, сойти со сцены... Зато для Дмитриевой в дуэте с Мироновым роль Крупской - настоящий бенефис, Надежда Константиновна вроде бы во всем супругу и товарищу по партии подыгрывает, начиная с того, что изображает (с прилепленным вместо бородки куском изоленты!) Парвуса, дабы Ильич мог отточить полемические аргументы, заканчивая тем, как пишет (сам Ильич не успевает) от имени мужа нежные послания товарищу Арманд - на деле именно Крупская многое видит наперед, все понимает... Четвертый участник квартета - Владимир Калисанов - играет железнодорожника, сперва немецкоговорящего, времен первой мировой, а в конце сегодняшнего, сотрудника РЖД (Ильич еще удивляется, почему на нем форма такая странная-иностранная...).

Но кроме того, спектакль был бы совсем иным без участия хора, поющего авторский текст (композитор Рамазан Юнусов): "Шушенское и комары" - это хит! Без Интернационала тоже, само собой, не обходится. Вот стишки "Когда был Ленин маленький..." можно было бы заодно положить на музыку - в спектакле их читает теща Ильича. Актеры, кстати, работают "с листа" - спектакль не репертуарный, сделан в рамках спец-проекта, и не весь текст исполнители знают наизусть, но о бумажках у них в руках моментально забываешь - либо артисты настолько ловко и к месту обыгрывают их наличие, что "читка" становится частью режиссерского решения. И что же, помимо прочего, поразительно: так часто доводится наблюдать, что гора рождает мышь и затраченные на постановку ожидаемого "блокбастера" титанические усилия (и средства!) оборачиваются пшиком - в то время как почти из ничего - не считая, конечно, коллективного усердия одаренных людей - возникает нечто совершенно уникальное, по-настоящему художественное, и социально, политически острое, и умное, в основе своей серьезное, но и, не надо этого стесняться, уморительно смешное.