Обычно я мало хожу на постановки современного танца и в том числе номинированные на "Золотую маску", эти тоже наверняка бы пропустил, когда б их успели привезти весной, там много всего помимо было, но сейчас, ввиду всех отмен и замен, удалось ознакомиться с программой номинации полнее, чем всегда. Завершавшие ее два пластических одноактных моно-спектакля, совершенно разных и даже из разных городов привезенные, концептуально, а не только технически объединились в общий вечер как М и Ж: челябинский (Театр современного танца) "Одуванчики" Дениса Чернышова (он же и автор, и исполнитель) - история сугубо "мужская", посвящена воздушным десантникам (!!); кировская (танцевальный проект "Солянка") "Лилит", соответственно, женская, и ее героиня - аллегорическое воплощение первой библейской (предшественницы Евы) женщине на земле, от которой Бог избавил Адама, но не его потомков...
В "Одуванчиках" много текста, в сущности это полноценный драматический монолог, хотя пластика, и неплохая (Чернышову успешно даются элементы брейк-данса), его не иллюстрирует, а где-то служит продолжением рассказа, где-то даже вступает с ним в некоторое содержательное противоречие. Рассказ ведется от первого лица, но не автобиографический, автор и исполнитель в ВДВ не служил (к счастью для него и к радости для всех), и то ли от души, то ли потому, что нельзя иначе (в Челябинске подавно!) критический настрой в нем если и присутствует (за счет как раз в первую очередь хореографии, движений, танца - "на словах" герой озвучивает в основном "правильные", "дежурные", "одобряемые" наблюдения и суждения...), то отходит на второй план, а на первом оказывается любопытство и чуть ли не симпатия к этому, в общем-то, довольно уродливому (а я бы и грубее сказал!) социо-культурному феномену - политический его аспект в спектакле практически не затрагивается.
При том образ десантника, помимо документальных фото-слайдов в финале, не визуализуется напрямую (вместо формы и беретки на исполнителе майка с надписью "россия", то есть как бы не просто военнослужащий, но воплощает чуть ли не целое государство в себе...), не доводится до пародийной карикатуры и не делается сатирическим, наоборот, симпатия почти лирические интонации порождает, и заглавием этот момент отражен ("одуванчики" - сленговое название парашютистов). В принципе смотрится перформанс неплохо, вопросы же и сомнения провоцирует, связанные не столько с уровнем постановки или качеством исполнения (ничего сверхъестественного, но достойно), но в связи с выбранной темой и углом взгляда на нее. Ну и призыв попробовать в антракте "десантного сникерса" (попробовал, раз такое дело - смесь из яблок, орехов, еще каких-то десертных ингредиентов...) срабатывает - должно срабатывать по крайней мере... - тоже на эмоциональное "приближение" к данному явлению, казалось бы, далекому и чуждому (в контексте искусства, театра, современного танца уж точно!), а не на бесстрастный анализ или скептическую усмешку.
В "Лилит" и вербальный, и даже музыкальный элемент присутствует более скупо, а функцию выполняет несколько иную: моно-спектакль как будто подхватывает ту же тему, которая развивается женской труппой Челябинского театра современного танца в "Несинхронно", которое я посмотрел накануне -
- идентификация женщины, только с оглядкой не на повседневный быт и трудовые будни артисток-танцовщиц, а на библейский прото- и архе- -типический образ. Исполнительница Полина Глухих - молодая девушка, одновременно и очень женственная и, вопреки расхожим представлениям о "женственности", персонаж активный, даже агрессивный, к тому же с короткой стрижкой, что тоже разрушает стереотипные (давно уже, впрочем, разрушенные без того) представления о "женщине". Героиня не только в буквальном смысле "подвижна", коль скоро существует в танце - она постоянно изменчива, словно пытается приспособиться к стандартам "мужского" мира, проявить себя ласковой, податливой, а то и "узнаваемой" (Кармен, Мэрилин...), на многое готовой в ущерб собственным предпочтениям - и все-таки остается сама собой...
Проблема в том, что если "лиричный" мальчик-одуванчик из ВДВ еще может обойтись без "жести" и в частности без "обнаженки", поскольку драматургическая концепция постановки того не предполагает (хотя изобразить десантуру в бане без трусов тоже можно было бы...), то демоничная женщина-Лилит, пластический рисунок образа которой во многом завязан на платье, которое служит ей то коконом, оковами, а то прикрытием, защитой, просто должна под ним оставаться голой, иначе ее рассказ, ее история обессмысливаются, а "фиговые листки" в виде телесного цвета бандажа не "нравственные" или простигосподи "эстетические" нормы оберегают от покушений на разврат, но опошляют затею безнадежно.
Над застеленной красным покрытием сценой нависают вверх тормашками конструкции из металлических пюпитров и микрофонов - пюпитры декоративные, а микрофоны, возможно, и рабочие... коль скоро пластические экзерсисы перемежаются разговорными. Предлагается идентификация женщины через идентификацию танцовщицы: "Я танцовщица!" (..."а не домохозяйка", вариант "а не уборщица"... и т.д.) повторяют наперебой мантру - то ли декларация, то ли аутотренинг... - достаточно разновозрастные даже по стандартам контемпорари данс артистки Челябинского театра современного танца начиная с эпизода, где вместе все они подвисают на эластичных "подтяжках"/"поводках" и далее, включая текстовые реплики, пассажи, целые монологи, где-то лирично-исповедальные как бы, где-то с легким налетом абсурда, а порой "инкрустированные" афоризмами пошиба "Худею по трем диетам - на одной не наедаюсь" или "Скорей бы замуж выйти, а то надоело каждый день краситься" и проч. ретро-шлягеры из репертуара "Камеди вумен"; используется - стилизованная читка "с листа" - даже целый развернутая, сюжетная (поэтичная и отчасти фантастичная) новелла про слишком яркую женщину, которая покончила с собой, потому что не могла жить с мужем, ощущавшим себя рядом с ней как в "капкане света"; с уточнением под конец, что одна из дочерей погибшей, которую отец вопреки завещанию матери не отдал на удочерение ее подруге-соседке, когда выросла, все-таки стала... танцовщицей.
Сколько вижу постановки Ольги Поны - хожу через раз (вот на этой неделе вторую показывали, но предыдущую, по времени премьеры самую свежую, пропустил...), но лет за пятнадцать смотрел немало, некоторых солисток уже идентифицирую по лицам... - ни формат спектаклей, ни хореографическая лексика, ни даже тема с годами разнообразием не прирастают; а время-то идет, и как "декоративно-прикладное искусство" эти танцы сегодня уже ну вовсе не прельщают, куда изысканнее понаставили за последние годы в мире, да и на святой руси; концептуально же и подавно все очень предсказуемо, довольно плоско в своей благонамеренной, аккуратно феминизированной (я бы и не сказал что "феминистской", слишком громко прозвучало бы) подаче.
Камни, похоже, натуральные, из реки, с самого что ни на есть дна - крупные булыжники и мелкая галька, они рассыпаны по всей сцене. Четыре девушки в платьицах пастельных тонов - вряд ли "дочери Рейна", скорее, продолжение, одушевление и той самой "реки", и тех самых "камней". Река, понятно, ассоциируется с течением времени, а простецкие и довольно предсказуемые конструкции из камней, которые танцовщицы-перформерши перебирают и перекладывают, составляя из них то плоские геометрические фигуры (одна даже схематичное антропоморфное изображение напоминает), то объемные кучки, возможно, обозначают некие этапы и человеческой истории (а может и истории всей планеты, или даже вселенной), и судьбы отдельного человека.
По крайней мере завершается представление монологом (вербальным, а не пластическим) одной из артисток - текст сюрреалистический и одновременно исповедальный, после чего остальные ей замечают "ваши сорок пять минут истекли" и закладывают, "погребают" под грудой все тех же камней. Среди прочих эпизодов запоминается россыпь гальки, брошенная резким движением руки от головы (как если б камешки разлетались брызгами... - только брызгами чего?.. не хочется думать о плохом, но похоже что артистка аллегорически изображает самоубийство посредством выстрела в голову) - и этот прием, и остальные столь же бесхитростны, собственно же хореография, движения, танец еще наивнее, совсем незамысловаты. Зато воздух, река, камни... - все стихии задействованы в комплекте!
Не уверен, что даже всезнающие пизденыши слыхали про фестиваль и премию Армена Джигарханяна, учрежденные в честь 85-летия оного и под соответствующую бюджетную субсидию проводившиеся на базе театра его имени. Я бы тоже едва ли услыхал, а подавно вряд ли захотел бы пойти хоть на что-нибудь (в ассортименте фестивальной афиши - театры от Владимира до Вольска и Лобни... Вольск - это вообще где?!), когда б не гастроли Ульяновского театра, да еще со спектаклем, который я сразу после его премьеры захотел увидеть.
Хорошо уточнил, где находится малая сцена - оказывается, совсем не там, где большая, не то приперся бы к 12 утра в воскресенье на Ломоносовский проспект вместо улицы Кооперативной - я и так-то в театр Джигарханяна, естественно, не хожу (раньше ходил, но давно), а в здании нынешней малой сцены первый и последний раз бывал, когда она еще оставалась единственной (здание на Ломоносовском выделили Джигарханяну позднее), смотрел там "Театр-убийцу" Голомазова по Стоппарду (кстати, вполне пристойный спектакль, сколь помнится), но с тех пор около 18 лет минуло и я оставался в уверенности, что театр переехал окончательно и никакой сцены на прежнем месте нет - а поди ж ты!
И сразу от метро заприметил стайку разновозрастных бабенок, явно - почему-то сразу мне пришло в голову, что они туда же, куда и я, направляются - алчущих на "Спортивной" встречи с прекрасным. Так и оказалось, мало того, тетки, сняв верхние одежды, продемонстрировали собравшимся воскресным утром на малой сцене театра Джигарханяна блеск своих малиновых кофт столь ослепительный, что никакого спектакля уже не надо бы, а когда они еще и уселись все в первый ряд, целиком его заполнив (с учетом "социальной дистанции", правда), по билетам - билеты, допустим, самые дорогие сюда рублей 500 стоили, но надо ж было еще впятером обилетиться на ульяновский спектакль утром в воскресенье на малой сцене театра Джигарханяна - это ж какая, подумал я, должна гореть в сердцах любовь к изящному... мне-то, увы, недоступная!
О прочей специфике мероприятия в целом - фестиваля и, конкретно, этого показа, программу закрывавшего (вечером ульяновским актерам вручили приз за лучший ансамбль), разумнее умолчать, про Армена Джигарханяна без того слишком много за последние годы сказано, все уже ясно более или менее. Но на спектакль я шел целенаправленно - сразу по нескольким причинам. Наиболее очевидная - что Ульяновский театр (с некоторых пор им. Гончарова) для меня стал, естественно, первым, а на протяжении некоторого времени оставался и почти единственным (хотя период, когда система гастролей старая, советская еще не совсем развалилась, я краем захватил, и кое-кто успел приехать, а потом я уже сам выезжать начал...), нынешний же директор театра Н.А.Никонорова и подавно человек мне во многих отношениях не чужой. Однако и помимо того - во-первых, пьеса Михаила Дурненкова мне была известна по спектаклю Семена Александровского в театре "Практика", и я любопытствовал, как (возможно ли) ее иначе поставить, чем там -
- а во-вторых, и с режиссером я немного знаком: Александр Плотников - недавний выпускник школы Константина Райкина, ученик Камы Гинкаса, поставивший в Москве два спектакля (один в МТЮЗе, его я видел, другой в ШДИ, туда пока не дошел), хотя эстетически и "технологически", похоже, больше тяготеющий к театру Юрия Погребничко с его "настроенческими" штуками, лично меня, признаться, не сильно впечатляющими. Так или иначе, должны были сойтись в лучевой пучок сразу многие стимулы, чтоб я с утра в воскресенье подхватился на "Спортивную"!
Московская "Война еще не началась" Александровского - спектакль молодежный, ритмичный, по-детсадовски крикливый, нарочито поспешный, его в отсутствии жесткой фабулы "сквозным сюжетом" становится неуклонное, перманентное нарастание агрессии (если угодно - можно назвать ее энергией сопротивления...) в мире, между людьми и в душе каждого человека; ульяновский спектакль Плотникова, в противоположность тому - медленный, тихий (порой до невнятного шепота доходящий), с паузами и музыкально-пластическими (местами явно избыточными) ремарками, погружающий в неизбывную меланхолию и рассчитанный на возрастных исполнителей. Вариант "Практики" текст пьесы Дурненкова будто стремится сгустить до концентрата, ульяновская постановка, наоборот, разжижает его до эфирной, до газообразной консистенции - но так или иначе выходит "каша из топора", потому что ни агрессивного напора, ни меланхолической иронии пьеса, кажется, выдержать не способна.
Актеры, вернее, их безымянные персонажи, здесь будто примеряют на себя разные характеры, статусы и ситуации герои подобно, к примеру, тому, что делала героиня Скарлетт Йоханссон в фильме Джонатана Глейзера "Побудь в моей шкуре", только в своем распоряжении Глейзера и Йоханссон имелись для того новейшие визуальные технологии -
- а тут артисты довольствуются тем, что бесконечно снимают с вешалок, надевают и потом вешают обратно светлые плащи с капюшонами (художник по костюмам Ольга Соломко, которая работает в Ульяновской драме, сколько я себя и ее помню). Микро-сюжеты не связанных ни повествованием, ни переходящими из новеллы в новеллу персонажами, а только умозрительными лейтмотивами эпизодов в этом варианте перетекают друг в друга наподобие концертных номеров, и единство стиля - мне уже по "Браку поневоле" Плотникова в МТЮЗе знакомого, особенно что касается принципов и способов взаимодействия исполнителей внутри актерского трио, а также переключений ритма и тона (медлительности и тишины) как моментов для спектакля стилеобразующих - не компенсирует отсутствие нарратива, но проще было бы смириться с полным его отсутствием, чем усилием воли цепляться за сюжетики отдельных сцен, тем более когда они почти пропадают в режиссерском "физрастворе" песен Гребенщикова и Высоцкого, расхожих цитат из Библии и Шекспира, все это в обстановке, как водится, красного уголка сельской библиотеки или урока МХК в педагогической училище, на "венских" стульях среди кадок с искусственной зеленью, даже если главный "знаковый" предмет обстановки, огромный деревянный винтажный глобус, номинально выводит происходящее из плоскости нудного провинциально-интеллигентского пиздежа в масштабы чуть ли не вселенские, с космогонической подоплекой и эсхатологической перспективой.
Двое актеров, занятых в спектакле, мне - как зрителю, по меньшей мере - знакомы с детства: Владимир Кустарников (ему доверено "соло" - монологический эпизод от лица персонажа, якобы бросившего курить - забавно, что в московском спектакле Александровского этот же текст разложен на четыре голоса! - правда, подчеркивается, что даже на такую малость, как отказ от сигареты, запаса воли, а пуще того, терпения и твердости человека не хватает... мыслимо ли не закурить, когда надвигается конец света!) и Михаил Петров; актриса Елена Шубенкина в Ульяновск приехала десять лет назад, то есть я увидел ее сейчас впервые; не знаю насчет "лучшего" ансамбля, сравнивать в рамках "фестиваля Джигарханяна" не с чем (и слава богу), но достойный налицо. Четвертым, помимо основного трио и поверх текста пьесы, действующим лицом становится бессловесный летчик (Денис Бухалов), единственное в спектакле наглядное указание на "войну" в прямом смысле слова - непосредственно в новеллах это понятие расширительное истолкование получает, война идет внутри общества, внутри семьи, внутри отдельно взятого индивида, а тромбон в руках персонажа Михаила Петрова, уж конечно, не инструмент неведомого полкового оркестра, но бери выше, тот меньше чем на трубный глас Апокалипсиса не согласился бы (пускай вместе с тем иронически сниженный... но и такого рода режиссерские "оговорки" пьесу до уровня Откровения не поднимают).
А вот открытый публицистический пафос и чуть ли не призыв, основной в спектакле "Практики", для ульяновской постановки сколь возможно прибран (эпизод, где папа с мамой увещевают сына, ходившего на митинг, тем не менее выдержан в духе "Страха и отчаяния Третьей Империи" вольно или невольно; зато другого "остро-социального" момента - семейной сценки с участием телеведущего, в эфир выдавшего очередную фейковую новость о "сожженном мальчике", а дома обнаруживающего напуганную жену, которая мужу в телевизоре верит больше, чем мужу в койке... - версия Плотникова не досчиталась, надо полагать, этот фрагмент из пьесы выбросили, уж по каким соображениям, остается догадываться...); вместо него предлагается исследовательский, аналитический взгляд на человечество как бы со стороны и только что не сверху, не то что медицинский, научный, но едва ли не архангельский, пошиба малобюджетного местечкового пророчества; при этом - вот что меня всерьез огорчило и напрягло - все равно не циничный, не саркастичный, но какой-то высокомерно-снисходительно жалостливый взгляд, "прощающий" человеку - как биологическому виду - его ущербность, хотя человек как вид и не заслуживает такого прощения, и не нуждается в нем, тем более со стороны относительно еще молодого театрального режиссера.
Но вот уж где против всяких ожиданий возник и даже закольцевался сюжет — так это в фойе с тетками в блескучих малиновых кофтах. По окончании спектакля подходят они ко мне: «Можно с вами сфотографироваться?» А надо сказать — вопреки тяжелым предчувствиям они не то что не убежали с представления в ужасе и не возмущались увиденным потом, но просидели как мыши (чему не мешало бы у них поучиться иным театроведам...), в конце хлопали и кричали «браво!», а с капельдинерами делились впечатлениями типа «необычно, но очень интересно!» И вдруг — ко мне, и я в недоумении: «Сфотографируйтесь лучше с артистами или с директором театра, уж раз вам все так понравилось, а я тут ни при чем...» — «Нет», — говорят, «с вами хотим!» — говорят. «Со мной-то вам зачем?!» — «Вы красивый!!» Тут и сел старик…. Великая сила искусства, и на всякое творение достанет почитателей!
Готов был пролежать весь дождливый день не вставая. И тем не менее в итоге: три спектакля (в том числе, совершенно неожиданно, VR-"Калевала" от Национального театра Карелии на "Золотой маске") плюс фильм (из программы успевшего закрыться ММКФ). Но скоро отмучаемся! А пока что нам бы только день простоять да ночь продержаться. И вот постановка из Петрозаводска - совместная с финнами, как водится (должно быть техподдержку в одиночку не потянуть) как раз придает сил к сопротивлению обстоятельствам. Конечно, это не театр, а визуальный аттракцион - однако эмоционально воздействующий мощно и отнюдь не бессмысленный.
Этнические мотивы саундтрека соединяются с 3Д видео - про шлем на голове в какой-то момент забываешь, погружаешься... ну нет, не в архаичный мир фольклорного эпоса, а скорее в его футуристическое, игровое отражение. Персонажи - и сказители, музыканты, и собственно герои, действующие лица - определенно "ряженые", но это не отдает фальшью, напротив, добавляет им обаяния. Эпизоды, правда, разрозненные - наверное, в подобном формате иначе быть не может, да и материал не располагает к последовательному изложению сюжетов, но все равно жаль. Ключевые моменты, однако, схвачены - и космогонические, и героические, и лирические. Жалко я не знал и никто не сказал заранее, что смотреть, крутясь на стуле, можно сидя - 40 минут на ногах, да еще "вслепую", дались мне не без физического усилия, которое малость подпортило в целом захватывающее переживание от путешествия во времени и пространстве, сразу реальное и вымышленное, прошлое и будущее человечества.
Уже после того, как весенний показ южно-сахалинской "Грозы" в рамках "Золотой маски" по известным причинам сорвался, за время карантина в самоизоляции удалось посмотреть, помимо записей разнообразных театральных "Гроз" (от легендарного спектакля Генриетты Яновской в МТЮЗе, который я видел "живьем", но больше двадцати лет назад, до провинциально-экспериментальной великолукской гордрампостановки Ильи Ротенберга в рамках виртуальной программы псковского "Пушкинфеста") еще и свежую, с пылу-с жару, киноэкранизацию Григория Константинопольского, который действие пьесы Островского перенес в наши дни:
Александр Созонов пошел намного дальше - буквально: вводный титр сообщает, что события происходят в 2159 году, стало быть, спустя ровно 300 лет после создания драмы. И пролог, и дальнейшее - стилизация под анти-утопии Владимира Сорокина, по литературному качеству умеренно-тонкие, такой "Сорокин для бедных" (впрочем, Сорокин уже изначально "для бедных"): Россия-матушка отгородилась от мира стеной, учредила православный интернет, причислила к лику святых Юрия Гагарина и, управляемая Вечным Государем, предлагает в супермаркетах продуктовый набор "Патриот" из водки "Слеза Государя" и подсолнечного масла "Семя Государево", бутылку которого, правда, умудрилась спиздить прямо во время рекламной акции Полусумасшедшая Барыня (Лидия Шипилова, заслуженный работник культуры Сахалинской области, а туда же!) с двумя лакеями (нарядные как для клуба садо-мазо!).
В основе сценического решения - набор все тех же формально-технологических приемов (занавес-экран с видеопроекциями крупных планов, электронная психоделика от Ивана Кушнира в саунд-треке и т.д.), которые я наблюдал в первом из мной увиденных спектаклей Александра Созонова "Риверсайд драйв" по Вуди Аллену, а было это почти десять лет назад:
С тех пор, впрочем, и технологии в целом не особо далеко ушли вперед, и Александр стал их более осмысленно использовать, пускай и не брезгуя находками с чужого плеча либо витающими в воздухе идеями; чтоб не углубляться - раз уж в зале театра Моссовета, где гастролировал сахалинский "Чехов-центр", присутствовал, еще и в качестве новоназначенного худрука, Евгений Марчелли, трудно было отделаться ассоциаций с его "ГрозойГрозой" в Театре Наций, где и русалки, и странница "баба на чайник" Феклуша, и двойники, и песни, все шло (до сих пор идет) аналогичным комплектом "продуктового набора":
Зато у Александра Созонова дело как минимум не сводится к внешним эффектам. Персонажами сочиненного режиссером "сказания о невидимом граде Калинове" предсказуемо становятся всевозможные убогие - инвалиды, мутанты, безумцы, лишенный ног вояка на каталке, шизофреник, разговаривающий "лошадиным" ртом куклы-перчатки на руке (своего воображаемого двойника, надо полагать), пьяница, поп и т.п. Если в фильме Константинопольского архаизмы исходного текста, приложенные к обстановке современного провинциального города, заведомо были рассчитаны на эффект однозначно комический, то в спектакле Созонова функция архаики двоякая, устарелые с 1859 года детали - как бытовые, так и речевые - в сочетании с элементами, заимствованными из культуры "киберпанка" (ну или попросту из сатирических памфлетов...) - создают особую (хотя узнаваемо-"сорокинскую") реальность, полумифологическую-полуфутуристическую, где палка для селфи соседствует с деревянным ведром, медведь под гармошку поет, а русалка сидит не на ветвях, но по центру первого ряда партера (откуда ее выуживает Кулигин); вместе с тем отдельные фрагменты пьесы либо вовсе дописаны, разбавлены более или менее остроумными приколами на злобу дня (в духе неизвестно к какому празднику, то ли спортивному, то ли дню православной космонавтики вынесенному транспаранту "нет времени на раскачку" - 2159 год на дворе, а все никак не раскачаются православные!), либо в том же ключе адаптированы (как мои любимые монологи Феклуши, здесь прирастающие подробностями типа "машины в головы начали вставлять").
Странница Феклуша, кстати, в ансамбле органичнее прочих смотрится - этакой участницей самодеятельного "народного хора" поселкового: актриса Любовь Овсянникова в фальшивом пафосе старой шарлатанки безукоризненно органична! Остальные исполнители вынуждены с большим или меньшим успехом встраиваться в предложенный режиссером рисунок. Легче всех поющему медведю с гармошкой, в которого мутировал мещанин Шапкин (Романа Мамонтова внутри ростовой куклы совсем не видно, едва слышно его изнутри в микрофон); гораздо сложнее - Борису и особенно Катерине.
Самый яркий персонаж спектакля, правда (и это, кстати, характерная тенденция для постановок "Грозы" последних десятилетий!) вовсе не Катерина, а Кабаниха. Ей досочинена целая предыстория с похоронами мужа, летающим гробом-ладьей, имиджем и характером "доминатрикс". Марфа Игнатьевна (Наталья Красилова) - моложавая - особенно рядом со старообразным Тихоном (Антон Ещиганов) - стройная блондинка, "черная вдова" с кружевным бельем под траурным туалетом, способная Дикого "одна разговорить" (после свидания Кабанихи с Диким гроб-ладья спускается опять с колосников, а сам Дикой (Артур Левченко) только что не на четвереньках выползает на воздух... и то спешит обратно). Вообще эротики в спектакле как будто хватает - вплоть до того, что Кулигин (Сергей Максимчук) утешается с выловленной из партера русалкой (увы, исполнительница упоминания отдельной строкой в выходных данных не удостоилась) - потом к финалу он ее вернет обратно, в родную стихию. Но вот что касается основной лирической линии сюжета - у перезрелого "хипстера" Бориса (Виктор Крохмалев) слишком большая доля энергии уходит на драку и поножовщину с панкующим "неформалом" Кудряшом, драйва на еблю остается меньше, а романтики в нем, похоже, и сразу не хватало.
Если уж на то пошло, то сильнее ощущается сексуальное напряжение, а то поначалу и притяжение между Катериной (Алла Кохан) и Варварой (Алиса Медведева) - но развивать этот мотив было бы рискованно даже по московским меркам. А из двух романтических свиданий главных героев первое, "сговор", сопровождается гротесково-эротическими парными подтанцовками среди искусственных деревьев в дыму, и они отвлекают внимание на себя, второе же вынесено на помост, выдающийся в зал, оно уже разыграно всерьез, с надрывом, но этот надрыв запоздал, тем более после импровизированного пародийного "праздничного митинга" в начале второго акта: "жестокие нравы" вечного города Калинова и режиссера интересуют, видимо, больше, чем потенциальный "луч света" в этом "темном царстве", и зрителя (признаюсь как минимум за себя) больше увлекают.
При этом Катерине выстроена к сюжетному впридачу целый символический, метафорический план с "двойниками": в начале она, решаясь на измену мужу, засовывает в петлю куклу, собственную аллегорическую "душу"; к концу Кулигин выносит к авансцене утопленницу, тогда как настоящая Катерина - та самая "душа", но уже не кукольная, а живая, бессмертная - остается на "прибрежном" помосте во плоти. Про акробатические кружения на тросе - "отчего люди не летают, отчего люди не летают"... в 2159-м летают, а толку-то! - я уже не говорю. И все-таки за хрестоматийной лав стори следить не так увлекательно, как ловить пускай даже не в равной степени удачные гэги пародийно-сатирического плана: отмечать "иконостас" с пустыми высвеченными образами в черных рамках, детали "калиновского" повседневного житья, в основном аккуратные, а иногда и не слишком тонкие намеки на "толстые" обстоятельства нашего сегодняшнего времени в двойном гиперболическом отражении через середину 19го и 22го веков.
Я для себя еще с удовлетворением оценил апокалиптическую - при всей избыточной пафосности финального хора и вторичности ироничного эпилога - коду: на реке морская, чуть ли не океанская буря грянула, смыла нахер весь калиновский бульвар с его насельниками, туда им и дорога! После чего выход единственного уцелевшего Кудряша (Владимир Байдалов), заговорившего по китайски (или все-таки - Сахалин же... - по японски? или на каком-то родном палеоазиатском языке коренного населения?..) смотрится не столько усмешкой и добивающим ударом, сколько тем самым (в отсутствии иного) "лучом света в темном царстве" - кто-нибудь да выживет в потопе... а зря и жаль!
Вот не зря я из всей отнюдь не скудной программы нынешней "Арт-миграции" сразу выделил для себя нижневартовскую "Горку" Ивана Миневцева - а все равно при этом чуть не пропустил, что было бы очень досадно! Вообще как любого, у кого в знакомых имеются практикующие театральные деятели, меня часто спрашивают: слушай, можешь назвать-порекомендовать какого-нибудь режиссера из молодых, уже что-то о себе заявившего, но еще и не прослывшего "модным" и не заваленного предложениями - я подобных вопросов терпеть не могу, а отвечать что-нибудь да приходится, и в моем куцем списке фамилий одно время Иван Миневцев стабильно занимал первую строку. При том что изначально, по своей дипломной постановке на основе (если уместно так говорить в этом случае...) чеховского "Вишневого сада" казалось, что Миневцев не хватает звезд с неба и не обещает слишком многого:
Однако вскоре он выпустил на новой сцене Театра им. Ермоловой симпатичную и дельную (не в пример тому, что Сергей Газаров сделал в "Современнике" с Михаилом Ефремовым...) версию "Возвращения домой" Гарольда Пинтера, не то чтоб уж прям выдающийся, но в значительной степени подкупивший меня спектакль:
Теперь-то Иван Миневцев - хоть и участвует в "Арт-миграции", считающейся "фестивалем молодой режиссуры" - заматерел, и выглядит солидным дядечкой, и возглавляет, оказывается (до сих пор я этого не знал) Челябинский молодежный театр. А "Горку" Алексея Житковского он поставил в Нижневартовске, где она, кстати, и была написана. Пьеса не лишенная достоинств, но на мой взгляд все-таки чрезмерно (полагаю, что ненадолго, как обычно бывает) востребованная, есть в Москве своя "Горка", на Таганке, в достойной, интересной постановке Данила Чащина:
Но вариант Миневцева, по-моему (не в обиду Чащину) еще интереснее, гораздо сложнее, пускай и он ущербность пьесы лишь частично преодолевает. Во многом и благодаря простому, демонстративно "недорогому", но неожиданному решению пространства, которое предлагает художник Варвара Иваник. С помощью системы занавесов-экранов, то не до конца приподнимающихся над сценой, то приспущенных, создателям спектакля удается задавать уровень восприятия происходящего - буквально! - то «детский» (на высоте голов, глаз подопечных садика), то «взрослый», а то и «сверх-взрослый», когда доходит до заведующей детсадом Зульфии Фаридовны, которая здесь, кроме единственного эпизода, выступает этаким "голосом свыше", не просто как "мать-начальница" воспитательного учреждения конкретного, но как обобщенная (вплоть до государственной) "власть", постоянно чего-то - в основном дурацкого, нелепого - требующая от своих подчиненных (хотя, допустим, аналог флага-триколора, сопровождающий появление Зульфии Фаридовны - знак чересчур прямолинейный, что ни говори).
Насколько позволяет пьеса, режиссер уходит от сентиментальности, от сюсюканья в духе "бедные детки..." - детки здесь персонажи гротесковые, и обычных, зрелых лет, а иногда и неюные артисты, одетые в типовые белые рубашки с черными шортами, а особенно в эпизодах репетиций утренника (оленьи рожки, «эскимосские» шапки), показывают мир этих, с позволения сказать, "малышей", довольно-таки безжалостно. Равно и мир взрослых - будь то Олег, сожитель главной героини, воспитательницы Анастасии Витальевны (сварщик Олег, дородный на вид мужик, в сущности и сам по своему психическому развитию - дите малое), или ее коллеги, или родители. И даже "забытый" родителями таджикский мальчик Озод - мало смахивает на ангелочка, а когда за ним является дядя Джафар (тупой и неблагодарный мужик опять же), Озод в одну секунду забывает о той будто бы душевной близости, общности, сродстве вопреки внешним обстоятельствам, которая их с Анастасией Витальевной соединила.
И одновременно, углубляя, заостряя социально-сатирический (отчасти переводя его и в политический) аспект пьесы, режиссер добавляет к нему подтекстов совсем иного рода, для "Горки", признаться, непредсказуемых крайне. А именно - используя рискованный, на грани фола и спекуляции, ход: включая в саундтрек (основа его - музыка недавно умершего исландского композитора Йохана Йоханссона к замечательному фильму Дени Вильнева "Прибытие") фрагмент из "Stabat Mater" Перголези, и словно недостаточно того, превращая текст изначально слюнявого "внутреннего монолога" героини, адресованного мальчику, в "восточную" песню, которая звучит, пока Анастасия Витальевна и Озод то ли во сне, то ли наяву переживают состояние подлинной человеческой близости, ощущают пускай эфемерное, но "родство душ", и титрами идущий на экране монолог соединяется с проекцией Мадонны итальянского ренессанса... В другой системе координат такое смотрелось бы жуткой пошлятиной - а тут нет, все к месту, органично, убедительно! Потому что сатира, заложенная в пьесе (надо отдать должное и автору), на контрасте с лирическими мотивами и философскими метафорами, тоже не пропадает зря, а наоборот, доводится до градуса, когда даже мне делается смешно - развеселить меня в принципе практически невозможно, за последнее время я и на "Разбитом кувшине" кулябинском НЕ смеялся, и на "Лекаре поневоле" долинском ну ни разу просто НЕ смеялся - а у Миневцева на "Горке" я смеялся, местами прямо в голос хохотал!
Но главное достижение Ивана Миневцева в "Горке", пожалуй - выход сразу в несколько содержательных планов из пьесы, по большому счету, плоской, одномерной, социально-бытовой, да еще с примесью лошадиной дозы соплей, детских и бабских: с одной стороны, образ жалкой, затюканной и, на самом деле, подстать окружающей ее обстановке убогой Анастасии Витальевны разрастается до статуса чуть ли не Мадонны (сожитель Олег походя, издевательски называет ее "матерью Терезой", но возникающая тема Stabat Mater двояко, амбивалентно и усугубляет, и снимает его сарказм...); с другой, уродливая рутина задрипанного провинциального детсада с его "пчелками" и "капельками", дебильными песенками и фальшиво-показательными отчетными "утренниками", становится моделью по меньшей мере государственного, а то и всего цивилизационного устройства... Припоминаю, как после детсада мне школа была в облегчение, университет после школы казался санаторием, работа по окончании учебы сошла уже за рай земной, и вот уже окончательно скоро отмучаюсь - но сознаю, что детсад настолько скверное, жуткое заведение (а ведь моя родная тетка всю жизнь воспитательницей проработала до пенсии!) и настолько он крепкую вырабатывает привычку к аду повседневности (детский ад!), что позднее в дальнейшем до могилы уже не может быть хуже!
Оттого вдвойне жаль, что прекрасная находка для финальной точки в линии главной героини - Анастасия Витальевна после того, как дядя Джафар уводит Озода, разрывает занавеску, и в прорехе этого разомкнувшегося пространства находит выход, а там, за пределами быта, социума, времени, ее подхватывает и на руках уносит прочь гигантский сказочный (фольклорный, архетипический) медведь - смазывается безвкусной кляксой. Ладно актриса Ольга Горбатова не удерживается и впадает в слащавость, не так уж катастрофично. Ну а зачем же в конце Анастасии, когда она уже не пришла - и понятно, очевидно, что никогда не придет - строить эту ебаную, сто лет никому не сдавшуюся "горку", снова возникать, "воскресать", чтоб проблеять какую-то никчемную хуйню про героического (куда более мифического, чем сказочный медведь, если уж на то пошло!) генерала Карбышева - ну вот на хрена все портить?! Впрочем, эпизод прописан в пьесе драматургом, и у Данила Чащина в таганской постановке, и у Ивана Миневцева в нижневартовской он торчит из спектакля бельмом, а отказаться от него талантливые, самодостаточные режиссеры почему-то не готовы.
"Я, по своей немощи, далеко не ходила; а слыхать — много слыхала..." - говорит моя любимая героиня Островского, вот и про Боровск, что в Калужской области (но ближе к границе с Московской, чем к областному центру) я до сих пор лишь слыхал, да и то не сказать чтоб уж очень много, в основном нынешним летом, обстановка которого способствовала развитию т.н. "внутреннего туризма", будь он неладен. Не так давно юбилейную годовщину свадьбы поездкой в Боровск отметила Лена Ханга, и так роскошно "про это" поведала миру, что даже я загорелся. Хотя вроде и делать в Боровске - при том что ехать далековато и утомительно - нечего.
Имеется - не в самом городе, а в Роще (это название поселения) близ него древний, известный со средневековья монастырь Рождества Пресвятой Богородицы, он же более на слуху как Пафнутьево-Боровский или Свято-Пафнутьевский - но, конечно, реконструированный (в нем долгое время размещалась исправительная колония, затем сельскохозяйственный техникум), после визита Редигера в начале 90-х православные захапали его обратно (грешным делом, отдыхая на лавочке в монастырском дворе, невольно подслушал разговор двух "насельников", "трудников" или кто они там, с соседней скамейки, они за новейшую историю обители как раз перетирали: "проворный был жидок", толкуют...), но и теперь при желании по территории водят экскурсии с подъемом на колокольню, однако и времени не было, и понедельник не самый удачный день для музейного посещения, и плюс ко всему, приехали аккурат когда главный храм закрыли на уборку (хотя в нижние ярусы колокольни, где сохранились остатки росписей, пройти удалось), зато уж непременно открыта и вовсю торгует "монастырской" (на аутсорсинге поди!) выпечкой "церковная лавка". Ну и понятно, что кормить голубей, подбрасывать кошек и собак, а пуще того подавать милостыню цыганкам "не благословляется", хотя ни цыганок, ни их православных конкуренток я не увидал, кошки по монастырю и так гуляют свободно, голубями же засижены все скаты церковных крыш и прочих построек комплекса. Духовное окормление от старца Власия, в основном привлекающее воцерковленных посетителей, нас не интересовало, а "монастырские" или уж какие ни есть пироги оказались вполне съедобными, но я в том убедился уже поздно вечером дома.
Непосредственно в Боровске, хотя тоже на отшибе, у косогора при спуске к речке Протве, стоит деревянная церковь Покрова Пресвятой Богородицы, номинально относящаяся к началу 17го века, но я бы удивился, когда в ней сейчас обнаружилось хоть бревнышко не то что от 17го, а на худой конец от 20го столетия - у меня аналогичный новодел "митрополичьих палат" под боком возле Черкизовского пруда пару лет назад вырос, неотличимый от дачной бани средней руки вора, ну вот и здесь примерно то же, а впридачу к этой реконструкции рядом еще похожие, уже вовсе не претендующие на историзм, постройки срубили, завели там едальню с фонограммой литургии вместо "черные глаза вспоминаю умираю", клиентура как будто довольная сидит, речка вокруг загаженная, строительный мусор вывезти поленились. В центре города еще пара нарядных церквей, из них один Благовещенский собор никогда не закрывался и какой-никакой сохранил "товарный вид", прочие сплошь фейки, более или менее пристойные.
Специфика места в том, что Боровск исторически населяли преимущественно старообрядцы, и до сих пор замученная тут насмерть боярыня Морозова с "сестрами-подвижницами" - один из краеведческих фетишей, в их честь возведена сравнительно недавно часовня, рядом Музей истории Боровска с очень странным указателем на палочке (он был закрыт, естественно, но вряд ли даже я захотел бы туда попасть...), а к часовне - мало ли, на всякий пожарный - прилагается табличка с уточнением - и приводится ссылка на первоисточник, цитата из письма "раскольниц" к "царю-батюшке" - что не принимая церковной реформы Никона, против властей они не бунтуют, ибо первое дело благочестивых - повиновение государю. Старообрядческие церкви в Боровске наряду с "каноническими" стоят, но главный их собор, предвоенный (первой мировой, конечно) памятник модерна, разрушен и "реконструируется", фактически отстраивается заново (его видно и при въезде в город, и от псевдоисторического деревянного церковно-ресторанного на противоположном берегу реки), а другая церковь, похоже, действует.
Если церкви, что "старообрядческие", что "канонические", кого-то все же волнуют и ими занимаются, то, по моим впечатлением, наиболее интересное по меньшей мере в архитектурном плане светское здание Боровска - т.н. "усадьба Шокиных" - стоит бесхозным и разваливается на глазах: фасад еще туда-сюда, но постройки двора уже почти рухнули, особенно жалко крытые башенки, они тоже, как и главный дом усадьбы, резные, изящные (считай были...). Что характерно - встречный местный житель и без одной буквы однофамилец прежних владельцев усадьбы, около шестидесяти лет, по его словам, живущий на параллельной улице, от нас услыхал про усадьбу впервые, да и то не сильно загорелся. Стоит усадьба Шокиных, между тем, на центральной улице города - понятно, что это улица Ленина, а параллельная - Володарского, и от собора струится вниз к реке Коммунистическая, все они сходятся на площади опять же Ленина, хотя памятник Ильичу с нее убрали, передвинули с глаз подальше. Ближайшая к площади смотровая площадка - частная и работает "под мероприятия" от "бутика праздников "Домик счастья"... Ну лично мне такого счастья даром не надо, а из парка "Картинка", что за реконструированной церковью (там еще музейно-выставочный центр то ли находится, то ли раньше был) примерно тот же вид - на спуск к реке, застроенный уродливыми домиками, сквозь которые пробиваются колокольни все того же Пафнутьевского монастыря и других заведений аналогичного профиля.
Сочетание раннесоветской, революционной топонимики, с сегодняшними православными делами, от которых в один момент становится муторно - общее место даже для крупных городов, но в мелких концентрат абсурда сгущается, а именно в Боровске, по-моему, доходит до пародии, когда становится уже весело, а не противно. Возможно, это общее явление для Калужской области (хотя в Тарусе, которую мне довелось посещать дважды и с ночевкой, я такого не примечал, местные зациклены на иных аспектах "культурного анамнеза") - коль скоро при выезде из Московской натыкаешься на слоган, уверяющий, что тебя приветствует "благословенная калужская земля" (уж чем она "благословеннее" московской или, скажем, рязанской... бог знает!), однако Боровск ну очень характерный пример типично русского, помноженного на постсоветский, синтеза (парадоксально органичного!) пафоса с убожеством, разрухи с чванством и ощущением вселенского превосходства.
Оптимальная метафора кичливого любования собственной ничтожностью, чувства избранности несмотря на скудость и отсутствие реальных перспектив - памятник Циолковскому, недавно установленный на месте разрушенного прежнего. Деревенский учитель, при керосинке (в лучшем случае!) мечтавший о полетах к звездам, изображен сидящим с задранной к небу головой, но... в валенках - фантазия его летит ракетой (ракета в наличии как часть скульптурной композиции, хотя дизайном больше смахивает на ядерную боеголовку, тоже вряд ли случайно...), а что ноги замерзают, так это не беда. Циолковский в Боровске, правда, еще ни о чем уж прям космическом не мечтал, по крайней мере трудов не писал, этим он займется позже и в другом месте, а тут его скорее занимали семейно-домашние хлопоты, он женился, прирастал потомством, часто переезжал с квартиры на квартиру. В одном из домов, который Циолковский снимал у огородницы Мавры Помухиной всего-то около года, пару десятилетий назад открыли музей-квартиру, на мемориальность едва ли способную претендовать - музей по понедельникам выходной и внутрь я не попал, хотя уж если б куда стремился, то скорее к Циолковскому, чем к старцу Власию. Впридачу к Константину Циолковскому для Боровска имеет значение фигура Николая Федорова, коль скоро ему установлен памятник-бюст возле дома, помеченного доской, свидетельствующей о визите Солженицына, уже, понятно, в конце 1990-х, и само собой, все на той же площади Ленина.
Относиться ли шутя или всерьез, но по факту главная, а то и единственная подлинная достопримечательность Боровска в настоящий момент - не монастырь, не церкви и не музеи (последние вообще едва ли чем-то примечательны, хотя их в городке с полдюжины, и при местном краеведческом - обязательный довесок в виде военно-православного арсенала, отсылающего к 1940-м годам, с соответствующим имперско-милитаристским монументом; а рядом с частной смотровой при "Домике счастья" - памятник адмиралу Сенявину, лишний раз указывающий, что в валенках или с ракетами, а воевать для русских первейшее занятие), но, как ни удивительно, самая свежая, но и самая заметная, броская из городских "фишек": т.н. "фрески" Владимира Овчинникова. И признаюсь, что лично для меня - ну с поправкой отчасти на Циолковского, допустим, - они также послужили манком.
Владимир Овчинников - художник-самоучка, вышедший на пенсию инженер, но картинки, которыми он изукрасил стены боровских домиков, а в некоторых случаях попутно окна и двери заколоченные, стоит признать, не лишены обаяния, а то и остроумия - я порадовался за дом на улице Володарского, оснащенный фреской-"табличкой", свидетельствующей о посещении... Козьмы Пруткова (!)... 31 июня (!!); вижу некоторое сходство с картинами Натальи Нестеровой (стилевое) и Владимира Любарова (более на уровне сюжетов), возможно, случайное и кажущееся, ну да неважно - человек явно не без таланта. Однако прилагаются к "фрескам" стихи... И если Владимир Овчинников - дилетант без профессионального образования, а все-таки одаренный, то Эльвира Частикова - и "член союза писателей" (какого-то из...), и "заслуженный работник культуры", и автор множества поэтических сборников. Но для начала Эльвира Частикова - заведующая читальным залом библиотеки в Обнинске, где они впервые и встретились с Владимиром Овчинниковым, на тот момент уже третьим браком женатым. Совет да любовь, пусть все будут счастливы, но... к симпатичным, умильным картинкам Овчинникова непременно прилагаются стихи Частиковой, и это аттракцион не для слабонервных.
По моему давнему убеждению нет на свете монструознее существа (и смешнее, и страшнее...), чем провинциальный русский интеллигент... ну а русские интеллигенты провинциальны все поголовно, даром если даже коренные москвичи со времен отмены черты оседлости... что же тогда ждать от сельской библиотекарши! Поразительно, до чего же в своем роде и на своем уровне, в присущей такому сорту творцов эстетике «засракуль» Эльвира точно и адекватно воплощает ненадуманную, корневую идейную мифологему, описывающую и определяющую и самоощущение, и самопозиционирование ее односельчан (в широком смысле - речь не о Боровске). Причем художник Овчинников, похоже, не лишен самоиронии начисто и порой сознательно старается шутковать - поэтесса же Частикова исключительно серьезна и вдвойне забавны ее тексты в сочетании с картинками Овчинникова.
Оттого в уродливых безграмотных виршах (по сельско-библиотекарскому, провинциально интеллигентскому обыкновению поэтесса Частикова обожает выспренные метафоры, в конструкции которых нередко сама теряет начала и концы; напропалую употребляет эффектные, лучше экзотические слова, чей смысл ей не до конца ясен; а еще предпочитает краткие формы прилагательных и причастий полным даже в тех случаях, где их образование грамматически невозможно) адекватно отражено представление о мире вполне завершенное. Одна из "программных" фресок Овчинникова - "глобус Боровска" (торец дома № 1 по ул. Коммунистической, выходящий к скверу с отрезанной головой Гагарина в шлеме) - и по задумке отчасти юмористическая, и подписи к этой композиции ироничны, в частности, к элементу, обозначенному как "будущий музей "Усадьба прошлого". Но то, что на картинке мило и забавно, в стихах обретает вес: лейтмотив поэзии (простигосподи) Эльвиры Частиковой - ощущение времени как статичной, спрессованной субстанции, где прошлое неотличимо от настоящего, где все эпохи слиплись в комковатое неразмешанное варево из эпохи Куликовской битвы, событий Наполеоновского похода, предреволюционного купеческого быта, 1937 года (встречается неоднократно! что по сегодняшним меркам слегка выпадает из «генеральной линии»... на работает на общую мысль о "вчера" как "сегодня" и как "всегда"), Второй мировой войны; где монахи отождествляются с космонавтами - ну то есть все что и повсюду на святой руси, только открытым текстом, с иллюстрациями и по всему городу прямо на стенах.
А назидательность какая!.. Скажем, на стене «дома Полежаевых», где ныне располагается "музей истории боровского предпринимательства" (не знаю, что внутри, но снаружи он выглядит так, словно предприниматели давно разорились и перепились... а говорят, недвижимость принадлежит чуть ли не наследнице по прямой первых владельцев...) можно прочесть:
Собирались вместе за столом, Согревались обществом друг друга, Земляничным чаем, фруктом юга, Словом с закрепительным узлом.
Скатерть задавала общий тон И отдельных вновь соединяла. Есть у обоюдности лекало И момент - без смутного "потом".
Помойные задворки дома на углу площади Ленина и улицы Коммунистической украшает фреска, мне запомнившаяся больше остальных, ну и с обязательным стихотворным посланием:
Ненормативная лексика - В ад низводящая лесенка, Где платят все за грехи. Ради же преображения Жизни нужны выражения Ангельские, как стихи.
Понятия не имею, намекал ли когда-нибудь библиотекарше из союза писателей на то, сколь далеки ее собственные "ангельские стихи" от нормативной лексики (молчу про грамматику... с такой фонетикой - "радижепреображения жизнинужнывыражения..." - ужежеже не до грамматики!), но ходят слухи, что фрески Овчинникова-Частиковой под угрозой и власти Боровска рассматривают вопрос, не замазать ли их, чтоб не позориться перед космосом. Сомневаюсь, впрочем, что это случится. Граффити в современном мире - явление распространенное, даже модное, и слава Овчинникова как боровского Бэнкси довольно велика, пусть и не в космических пока масштабах. Стихи на стенах домов тоже кое-где встречаются - я видел по фасадам и торцам нидерландского Лейдена выведенные на разных языках строчки, в том числе несколько четверостиший из ранней Марины Цветаевой по-русски... Но где там Лейден и что там Цветаева, когда десятки авторских, оригинальных произведений литературно-художественного промысла разбросаны по городу, где без них кроме нескольких затхлых музейчиков, новодельных церквей и уродливых пропагандистских монументов не за что глазом зацепиться?! Безусловно, фрески Овчинникова, а в первую очередь стихи Частиковой, должны остаться, и раз уж ничего больше за шесть веков истории подлинного и ценного сохранить в Боровске не удалось (речку и ту засрали!) - так тому и быть:
Время жизни непрерывно, если наша память длится. Стонут стрелы, свищут пули, останавливая миг. Но восходят крупным планом героические лица, Чтобы мы ответ держали под прицелом взглядов их.
P.S. Не могу отказать себе в удовольствии и не составить мини-антологию еще из нескольких особенно мне полюбившихся куплетов Эльвиры Частиковой.
Среди простецких трав - вдруг анемоны! - Как лебеди примерно пред гусями. Под запахи и птичьи перезвоны Мы рядом с ними утончались сами.
***
За окошками с цветущими геранями Проживают нынче те же, что и ранее, Не прервавшие традиции хорошие: Огородники, руками в землю вросшие.
***
И наконец свежайший - прямиком из библиотеки в космос и вечность, надо полагать - шедевр Эльвиры Частиковой, датированный на фреске Владимира Овчинникова текущим, 2020 годом. Рука художника так за мыслью поэта торопилась, что пропустила в одном месте букву (скромно подписанную вставкой сверху), ну да что там, ведь известно: буква убивает, а дух животворит.
Вот - Конюхов, который стартануть Из Боровска хотел - в честь тех героев Что мысленно прокладывали путь Отсюда к звездам, космодром построив В мечтах, впрок ими воздух зарядив... Так и свершился бы полет, когда бы Австр(а)лии не перебил мотив: Пониже поднебесного масштаба.
P.P.S. На обратном пути обратили внимание, что близ Боровска "кладбище летного состава" располагается.
Дошло до того, что по каналу "Культура" - на том уже можно было бы закончить... - после "Спокойной ночи, малыши" с Анной Михалковой - а тут и подавно не стоило бы продолжать! - смотрел "Вселенную Стивена Хокинга" - и вот дальше некуда: говорят и кур доят, а в рязани грибы с глазами, но чьи в лесу шишки и кто сказал мяу - наука пока еще не в курсе дела!
Изначально привлек внимание мое к спектаклю, как ни странно, фактор географический - при том что Тверь тут не только место действия, но совокупностью жителей, представленных актерами на сцене и экране, фактически главный герой. Хотя я почти никуда не езжу и нигде не бывал, а к территориям РФ это даже в большей степени относится, чем к европейским странам (про неевропейские даже не заикаюсь), Тверь довелось посетить дважды - правда, оба раза одним днем, без ночевки -
- что совсем не значить "побывать", тем более "пожить", но все-таки некоторое личное впечатление, ощущение от города я вынес (в Тверской ТЮЗ ходил! причем вспоминая, что первый в моей жизни сколько-нибудь серьезный спектакль был постановкой именно Тверского, тогда еще Калининского, театра юного зрителя!!), неполное и, возможно, совсем неверное, зато основанное на непосредственном опыте, на прямом контакте. С другой стороны, изнутри наверняка не то что образ города, но и каждый в отдельности персонаж пьесы-композиции Сергея Давыдова смотрится иначе, нежели на сторонний взгляд из театрального зала, московского подавно.
Выборка персонажей, очевидно, не репрезентативностью обусловлена, скорее наоборот - исключительностью, индивидуальностью характеров, судеб, ну как минимум социальных статусов горожан: бомж и киллер, старушка-побирушка с церковной паперти, продавщица секс-шопа и молодая учительница старших классов, владелица бюро похоронных услуг. Сквозной же героиней композиции становится девушка с балалайкой и чемоданом на колесиках - весь спектакль, точнее, все время, укладывающееся во внутреннюю хронологию пьесы (а она, вероятно, побольше, чем отведенные под действие час и двадцать минут) собираясь уехать из Твери насовсем, разве что приезжать изредка в гости к маме, героиня к финалу опаздывает на поезд, но на перроне встречает подругу-актрису, рассказывающую о своей борьбе против рака и об оказанной ей людьми помощи в противостоянии с болезнью.
Как и некоторые другие эпизоды, не считая пролога, "доверительных" рассказов сидя на пеньке (молодой парень признается: рос на "хорошей музыке" и бесился, когда Тверь ассоциировалась с Кругом, а постепенно как-то примирился с неизбежным...), финальная символичная встреча у железнодорожных путей разворачивается в двух планах, разговор подруг демонстрируется в видеозаписи, а после нее актриса, девушку с балалайкой игравшая, завершает представление монологом сколь проникновенным и настоятельно убеждающим в искренности сказанного, столь натужно-позитивным в отношении к услышанному прежде. Естественно, без "света в конце тоннеля" опоздавшая на поезд балалаечница хоть и промолчи, а осталась бы немым воплощением приговора Твери (да если б только Твери... но Тверь, это я уже вспоминаю собственные наблюдения, впрямь кажется заповедником разрухи и убожества), обжалованию не подлежащим; тут же - пускай вопреки внешним житейским обстоятельствам, материальным условиям, констатации факта скудости местных реалий от бытовых до культурных и, в частности, художественных (немало места в рассказах уделено театру, включая сравнения Тверского ТЮЗа с областной драмой) - провозглашается парадоксальный вывод "люди в Твери замечательные", и может оно в самом деле так, но с чисто формальной точки зрения получается натужно и фальшиво.
Кроме эпилога, который меня разочаровал, а также слюняво-спекулятивных моментов в монологе нищенки с паперти (на уровне "ты в церковь сходи, тебе легче станет" - какой бы истинный посыл, хотя бы от противного, не вкладывали в этот кусок создатели спектакля, он компромиссной пошлятиной отдает), в "Твери-Твери" все более или менее увлекает, цепляет, а местами по-настоящему веселит - редкий случай, когда я смеялся! Например, зловещий, двусмысленный, по сути безусловно омерзительный, но и, вдобавок к неизбежному чувству брезгливости, комичный образ мужика, который себя называет "киллером" (первым убийством для него стала месть за жену, последним, три года назад, он вспоминает, как замочил некоего "петушару", причем за то, что тот "пытался скрыть", "не признался"). Или, вне конкуренции, продавщица "эротических" товаров - сценка начинается на видео, где "работающая по специальности" ("продавец непродовольственных товаров") пытается остановить покупательницу под предлогом, что платеж не прошел, а та оказывается учительницей (и тоже самостоятельной героиней пьесы), а затем уже в сценическом монологе, с многохвостой плеткой для садо-мазо в руках, разъясняет подробности, специфику своей товарной "ниши" столь доходчиво и смачно (но совсем не вульгарно, вот же чудеса!) - что веришь, будто страпоны у нее в магазине дешевые, вещи качественные и из самой Москвы покупатели едут!
Но помимо самодостаточных документальных историй "Тверь-Тверь" любопытна формой, как раз уводящей пьесу и спектакль из области чистого, обыкновенного "вербатима", в параллельную плоскость театральной условности. На авансцене расставлены березовые пеньки ("березки" - одна из немногих деталей, за которые Тверь якобы можно любить - так оговаривает навострившая лыжи прочь героиня), чего для документальной пьесы хватило бы с избытком: сяду на пенек - расскажу историю. Однако внутри сценографической выгородки (художник Павла Никитина), стоит ей только разомкнуться, обнаруживается зеркальная комната, и персонажи в ней превращаются в пародийно-карикатурные фольклорно-сказочно-мифологические фигуры, с характерными, гротесковыми прическами, костюмами, головными уборами. Сказовой, а то и на музыку положенной (композитор Николай Попов), делается также их речь - фактура документально зафиксированного текста, таким образом, переплавляется и обобщается до метафоры, не теряя исходной подлинности, и актерами разных поколений это выполнено прекрасно.
Так "Тверь-Тверь" из "двойной крепости" настоя на местном колорите, типа "тверее всех тверей", превращается еще и в своего рода культурологическое, чуть ли не метафизическое путешествие (по аналогии с тем, что предприняли в своих экспериментах герои Альфреда Жарри - "из Парижа в Париж морем"; ну или еще более популярное направление "Москва-Петушки"... тоже замыкающееся на исходную точку), где начальный и конечный пункты маршрута совпадают, дорога ведет героиню при ее намерении уехать из Твери обратно в Тверь (пускай и через вокзал...), и вот лишь чрезмерная благостность последнего монолога (дешевые страпоны и хорошие люди - это здорово, ради того и другого стоит, пожалуй, в Тверь съездить; не хватает разве что вывода "все дороги ведут в Тверь" - по счастью, не все...) эту фатальность преподносит не в трагическом свете, но в духе соглашательском, и я бы сказал, пораженческом; а прием выхода на "позитив" дежурным и дешевым. Девушку с балалайкой жалко.
