"Дом под звездным небом" реж. С.Соловьев, 1991 vs "Костик" в Театре им. Пушкина, реж. Д.Крымов
В разговоре с Д.А.Крымовым после "Костика" я упомянул, среди прочего, "Дом под звездным небом" - ну как-то сразу пришел на память тост зятя главного героя, академика Башкирцева, которого в фильме 1991 года играет Михаил Ульянов, а зятя этого зовут, между прочим, Константин, но тут совпадение явно случайное и не столь интересное; но вот события кульминационных эпизодов фильма Сергея Соловьева, разворачивающихся за праздничным столом - накрытом в честь юбилея академика снедью из спецраспределителя - на даче Башкирцева, сына раскулаченных, но крупного ученого, стоявшего у истоков советской космонавтики (фамилия та же, что у героя "Укрощения огня", прототипом которому служил Королев), с "номенклатурным" статусом, партийца, на хорошем счету у "органов" - вольно или невольно, а все же весьма отчетливо перекликаются, особенно в части эстрадно-цирковой эксцентрики, и не столько даже собственно ее наполнения, сколько художественной функции, которую она выполняет в структуре фильма, с театральным спектаклем Дмитрия Крымова, поставленном спустя ровно тридцать лет после выхода кинокартины.
Впрочем, проверяя свои возникшие на спектакле ассоциации, я увлекся и фильмом непосредственно - давно не пересматривал, а когда смотрел впервые, многого там вообще не понимал, многое видел иначе, нежели теперь. Он любопытен и как самодостаточное произведение, безотносительно даже к художественно-историческому контексту (хотя в отрыве от него, пожалуй, малопонятен сегодня) - кроме прочего, еще и фактом участия в фильме Аллы Парфаньяк: так получилось, что проработав в Театре им. Вахтангова многие десятилетия, Парфаньяк отчасти пребывала в тени Ульянова и до сих пор в памяти остается скорее его женой, чем актрисой, даже легендарной, тоже по-своему значительной; еще меньше она известна по киноработам (хотя дебютировала в "Небесном тихоходе"!); а подавно в зрелые годы жизни, когда не только она, но и большинство актеров ее поколения считай не снимались вовсе - Ульянов и Парфаньяк (это вообще ее последнее появление на большом экране) в фильме Соловьева играют супругов, проживших вместе долгую жизнь вопреки социально-политическим, национальным и проч. обстоятельствам.
Когда брал в начале 2000-х интервью у М.А.Ульянова, спросил, насколько близок ему герой другого фильма, "Подмосковная элегия", и Михаил Александрович ответил (цитирую дословно) "тютелька в тютельку" - про "Дом под звездным небом" я не спрашивал и не вспоминал, но сейчас думаю, что задай я аналогичный вопрос Ульянову в связи с его Башкирцевым, он ответил бы так же. Башкирцев по советским меркам - абсолютно благополучный и даже привилегированный гражданин СССР: дачка у него - с мезонином, с балкончиком, все как полагается; машина, звания, загранпоездки - все при нем, то есть было еще недавно; вместе с тем - он сирота, и вместо родителей, отнятых государством, воспитывала его "бесстрашно-веселая" пионерия; кроме того, у Башкирцева жена - еврейка, и дети - "полужидки", как он сам в советских, а точнее, в исконно русских понятиях выражается, общаясь с "охранником", назначенном ему по старой дружбе крупным гэбешным чином. От "телохранителя", как показывают дальнейшие события, толку мало - наутро после торжества и сопутствовавших ему казусов Матвея, "чистящего" себя не под Дзержинским, а под Шварценегером, обнаруживают чумазого, невменяемого, в портупее на голое тело, и отпаивают рассолом.
За столом же на дачном участке собираются родственники, друзья, а прежде всего дети Башкирцева. Один из сыновей - по сюжету не карлик, а просто невысокого роста (его играет самый знаменитый "маленький" актер советского кино Валерий Светлов) - живет в Америке, на "родину" даже в гости приезжать не желает, ненавидит все, что "там" осталось, женат, с ребенком; побывавшему у них Башкирцеву отгрузили новейший компьютер от "западных партнеров", который становится одним из ключевых предметов в развитии авантюрной фабулы (довольно условной, разумеется). Младшая дочь Нина (дебютантка Мария Аниканова), закупающая Башкирцеву продукты для праздника, знакомится на Арбате с таким же инфантильным, но одновременно "глубоким" - "интеллектуальным" и "богемным" сразу - парнем Тимофеем (еще один дебютант Дмитрий Соловьев - сын режиссера, тоже ныне покойный...), числящим свой род чуть ли не от "рюриковичей", увлеченным религиозными поисками (иудео-христианскими в приоритете, но не пренебрегая и любыми прочими), пробавляющимся приработком уличного музыканта, а в ангаре тайно конструирующим из ворованных комплектующих летательнй аппарат: романтическая эта пара и ее сюжетная линия типичны для Соловьева тех лет и аналогичны соответствующим линиям в "Ассе" и в "Черной розе..." Наиболее же колоритным гостем за столом оказывается муж старшей дочери Башкирцева - тот самый Константин (Илья Иванов), чья речь-тост про "оплевываем, но проблюемся", "счастливых людей", "Бунина и Бухарина, Ленина и Солженицына" и т.п. могла быть дать фору "основам культурной политики" и "интервью Патрушева", использованным Крымовым в драматургической композиции "Костика" для вступительного монолога Шамраева.
А еще Константин приводит на семейное застолье товарища якобы по Москонцерту - Валентина Компостерова, тот является с "подарком" в виде 12-килограммового чугунного Циолковского, устраивает в красной рубахе дебош с выкриками "сионистская провокация!" и "антисемитскими" частушками, которыми пугает женско-еврейскую часть семьи Башкирцевых, и бесповоротно распиливает надвое жену Константина - сначала та послушно запевает, расчленяемая, "Утро туманное...", но потом, оставшись без ног, ей уж не до песен; скрутившего Компостерова горе-телохранителя Матвея "фокусник" по дороге умудряется не просто сбросить с мотоцикла, но и оставить без головы, а сам возвращается в дом Башкирцева, где присваивает себе драгоценности и еврейской бабки, и распиленной жены Константина.
Замечательно, что Компостеров - многоликий и бессмертный, непотопляемый, в том числе (ближе к финалу) буквально персонаж Александра Баширова - одновременно и узнаваемо обобщенный, сугубо русский типчик, и существо инфернальное, обладающее сверхъестественными способностями, ну по крайней мере иррациональными особенностями. Впервые он является Башкирцеву еще в Америке, где тот навещает сына-эмигранта - в обличье... проститутки-трансвестита (и если Владимиру Басову с Александром Диком в телефильме "Опасный поворот", как мы тут недавно дискутировали, по всей видимости принадлежит первенство открытия персонажа-гея для русскоязычного кино, то Соловьеву с Башировым те же лавры должны достаться за персонажа-трансгендера, ну тоже, разумеется, как примета "загнивающего запада" - мужчины, игравшие у русских женские роли, не в счет!); отбившись и убежав, уже на пересечении таможенно-паспортного контроля в аэропорту Башкирцев снова встречает "двойника" Баширова, уже в форме пограничника; и далее он возникает как "артист Москонцерта" Компостеров, товарищ Костика.
Соловьев не столько, допустим, разоблачает или изобличает, сколько развлекается и веселится - равно по поводу совково-интеллигентских и западных стереотипов в отношении как и "печальников земли русских", и их гонителей из зловещей конторы, меняющей аббревиатуры на вывеске, но не сущность деятельности. Академика, между прочим, к финалу похитят, подвергнут пытками и уничтожает, как и полагается в этой конторе поступать со всякими, но больше даже с прикормленными и до поры лояльными служаками, чем с открытыми "врагами"; часть академической семьи переберется к родне в США; останутся юные Нина с Тимофеем и, вынужденно, Костик - но он при стараниях убежать от вездесущего и неубиваемого Компостерова все-таки погибнет, а молодые улетят на достроенном воздушном шаре, даром что ли комплектующие Тимофей Рюрикович воровал... Взлет и спасение - типа "оптимизм", "свет в конце тоннеля", которым Соловье увенчал свой гиньоль образца 1991 года, хотя и оптимизм этот в большей степени, на мой взгляд, уже тогда формальный, дежурный; и отчаяние (связанное с разрухой, пытками, убийствами... в частности, с эпизодическим, но важным образом алкаша-дегенерата, слесаря-соседа, которого играет Александр Абдулов - он с товарищем втюхивают Башкирцеву авиационный бак, украшенный с ближайшей секретной базы и перепроданный) тоже надуманное, не от настоящей безысходности, а от деланной, наигранной, от "позы", как назвал бы это герой Достоевского.
Тем не менее "свет" и "надежда" в структуре "Дома под звездным небом" Соловьева заложены и даже выведены к развязке на первый план (Компостерова удается поразить... как будто с концами!), чего не скажешь про "Костика" Крымова: большая любительница искусства Коломбина Потапова, известная с некоторых пор как театровед Зазеркальская, по поводу "Костика" заметила, что это вообще самый трагичный, самый пессимистичный из крымовских спектаклей (подчеркнула, что "самый", с бескомпромиссностью, присущей тому сорту театроведов, которые других спектаклей видели мало и еще недавно жили, не зная горя...), потому что в нем, дескать, никто никого не любит, и ни у кого нет перспектив на будущее. Позволил себе не согласиться с уважаемой Коломбиной Соломоновной - не только потому, что видел спектаклей Крымова явно больше, чем она, но еще и постольку, поскольку имел возможность глядеть в лицо крымовского Костика-Александра Дмитриева, когда он, валяясь в проходе партера, смотрит снизу вверх на Нину-Марию Смольникову/Анастасию Мытражик, и любви в его взгляде столько, что хватило бы на все пять пудов чеховской чайки и еще осталось на соловьевскую кинотрилогию с ее эмблемами (Коломбина Соломоновна в последний момент купила задорого билет на не слишком удобное место... но уже приобрела, еще дороже, на хорошее и снова пойдет в сентябре!). Зато что касается перспектив, надежд и света не частного, но более общего порядка, в масштабах государства, страны и истории - да, Крымов, в отличие от Соловьева, в "оптимизм" не играет, ни смеха ради, ни формы для: его "дом под звездным небом" - дачная "стекляшка", возвышающаяся в глубине правого угла сцены - для сумевших и готовых адаптироваться к неизменной среде героев служит и клеткой, и убежищем одновременно; остальные пойдут к дьяволу или отправятся в сточную яму.
Впрочем, проверяя свои возникшие на спектакле ассоциации, я увлекся и фильмом непосредственно - давно не пересматривал, а когда смотрел впервые, многого там вообще не понимал, многое видел иначе, нежели теперь. Он любопытен и как самодостаточное произведение, безотносительно даже к художественно-историческому контексту (хотя в отрыве от него, пожалуй, малопонятен сегодня) - кроме прочего, еще и фактом участия в фильме Аллы Парфаньяк: так получилось, что проработав в Театре им. Вахтангова многие десятилетия, Парфаньяк отчасти пребывала в тени Ульянова и до сих пор в памяти остается скорее его женой, чем актрисой, даже легендарной, тоже по-своему значительной; еще меньше она известна по киноработам (хотя дебютировала в "Небесном тихоходе"!); а подавно в зрелые годы жизни, когда не только она, но и большинство актеров ее поколения считай не снимались вовсе - Ульянов и Парфаньяк (это вообще ее последнее появление на большом экране) в фильме Соловьева играют супругов, проживших вместе долгую жизнь вопреки социально-политическим, национальным и проч. обстоятельствам.
Когда брал в начале 2000-х интервью у М.А.Ульянова, спросил, насколько близок ему герой другого фильма, "Подмосковная элегия", и Михаил Александрович ответил (цитирую дословно) "тютелька в тютельку" - про "Дом под звездным небом" я не спрашивал и не вспоминал, но сейчас думаю, что задай я аналогичный вопрос Ульянову в связи с его Башкирцевым, он ответил бы так же. Башкирцев по советским меркам - абсолютно благополучный и даже привилегированный гражданин СССР: дачка у него - с мезонином, с балкончиком, все как полагается; машина, звания, загранпоездки - все при нем, то есть было еще недавно; вместе с тем - он сирота, и вместо родителей, отнятых государством, воспитывала его "бесстрашно-веселая" пионерия; кроме того, у Башкирцева жена - еврейка, и дети - "полужидки", как он сам в советских, а точнее, в исконно русских понятиях выражается, общаясь с "охранником", назначенном ему по старой дружбе крупным гэбешным чином. От "телохранителя", как показывают дальнейшие события, толку мало - наутро после торжества и сопутствовавших ему казусов Матвея, "чистящего" себя не под Дзержинским, а под Шварценегером, обнаруживают чумазого, невменяемого, в портупее на голое тело, и отпаивают рассолом.
За столом же на дачном участке собираются родственники, друзья, а прежде всего дети Башкирцева. Один из сыновей - по сюжету не карлик, а просто невысокого роста (его играет самый знаменитый "маленький" актер советского кино Валерий Светлов) - живет в Америке, на "родину" даже в гости приезжать не желает, ненавидит все, что "там" осталось, женат, с ребенком; побывавшему у них Башкирцеву отгрузили новейший компьютер от "западных партнеров", который становится одним из ключевых предметов в развитии авантюрной фабулы (довольно условной, разумеется). Младшая дочь Нина (дебютантка Мария Аниканова), закупающая Башкирцеву продукты для праздника, знакомится на Арбате с таким же инфантильным, но одновременно "глубоким" - "интеллектуальным" и "богемным" сразу - парнем Тимофеем (еще один дебютант Дмитрий Соловьев - сын режиссера, тоже ныне покойный...), числящим свой род чуть ли не от "рюриковичей", увлеченным религиозными поисками (иудео-христианскими в приоритете, но не пренебрегая и любыми прочими), пробавляющимся приработком уличного музыканта, а в ангаре тайно конструирующим из ворованных комплектующих летательнй аппарат: романтическая эта пара и ее сюжетная линия типичны для Соловьева тех лет и аналогичны соответствующим линиям в "Ассе" и в "Черной розе..." Наиболее же колоритным гостем за столом оказывается муж старшей дочери Башкирцева - тот самый Константин (Илья Иванов), чья речь-тост про "оплевываем, но проблюемся", "счастливых людей", "Бунина и Бухарина, Ленина и Солженицына" и т.п. могла быть дать фору "основам культурной политики" и "интервью Патрушева", использованным Крымовым в драматургической композиции "Костика" для вступительного монолога Шамраева.
А еще Константин приводит на семейное застолье товарища якобы по Москонцерту - Валентина Компостерова, тот является с "подарком" в виде 12-килограммового чугунного Циолковского, устраивает в красной рубахе дебош с выкриками "сионистская провокация!" и "антисемитскими" частушками, которыми пугает женско-еврейскую часть семьи Башкирцевых, и бесповоротно распиливает надвое жену Константина - сначала та послушно запевает, расчленяемая, "Утро туманное...", но потом, оставшись без ног, ей уж не до песен; скрутившего Компостерова горе-телохранителя Матвея "фокусник" по дороге умудряется не просто сбросить с мотоцикла, но и оставить без головы, а сам возвращается в дом Башкирцева, где присваивает себе драгоценности и еврейской бабки, и распиленной жены Константина.
Замечательно, что Компостеров - многоликий и бессмертный, непотопляемый, в том числе (ближе к финалу) буквально персонаж Александра Баширова - одновременно и узнаваемо обобщенный, сугубо русский типчик, и существо инфернальное, обладающее сверхъестественными способностями, ну по крайней мере иррациональными особенностями. Впервые он является Башкирцеву еще в Америке, где тот навещает сына-эмигранта - в обличье... проститутки-трансвестита (и если Владимиру Басову с Александром Диком в телефильме "Опасный поворот", как мы тут недавно дискутировали, по всей видимости принадлежит первенство открытия персонажа-гея для русскоязычного кино, то Соловьеву с Башировым те же лавры должны достаться за персонажа-трансгендера, ну тоже, разумеется, как примета "загнивающего запада" - мужчины, игравшие у русских женские роли, не в счет!); отбившись и убежав, уже на пересечении таможенно-паспортного контроля в аэропорту Башкирцев снова встречает "двойника" Баширова, уже в форме пограничника; и далее он возникает как "артист Москонцерта" Компостеров, товарищ Костика.
Соловьев не столько, допустим, разоблачает или изобличает, сколько развлекается и веселится - равно по поводу совково-интеллигентских и западных стереотипов в отношении как и "печальников земли русских", и их гонителей из зловещей конторы, меняющей аббревиатуры на вывеске, но не сущность деятельности. Академика, между прочим, к финалу похитят, подвергнут пытками и уничтожает, как и полагается в этой конторе поступать со всякими, но больше даже с прикормленными и до поры лояльными служаками, чем с открытыми "врагами"; часть академической семьи переберется к родне в США; останутся юные Нина с Тимофеем и, вынужденно, Костик - но он при стараниях убежать от вездесущего и неубиваемого Компостерова все-таки погибнет, а молодые улетят на достроенном воздушном шаре, даром что ли комплектующие Тимофей Рюрикович воровал... Взлет и спасение - типа "оптимизм", "свет в конце тоннеля", которым Соловье увенчал свой гиньоль образца 1991 года, хотя и оптимизм этот в большей степени, на мой взгляд, уже тогда формальный, дежурный; и отчаяние (связанное с разрухой, пытками, убийствами... в частности, с эпизодическим, но важным образом алкаша-дегенерата, слесаря-соседа, которого играет Александр Абдулов - он с товарищем втюхивают Башкирцеву авиационный бак, украшенный с ближайшей секретной базы и перепроданный) тоже надуманное, не от настоящей безысходности, а от деланной, наигранной, от "позы", как назвал бы это герой Достоевского.
Тем не менее "свет" и "надежда" в структуре "Дома под звездным небом" Соловьева заложены и даже выведены к развязке на первый план (Компостерова удается поразить... как будто с концами!), чего не скажешь про "Костика" Крымова: большая любительница искусства Коломбина Потапова, известная с некоторых пор как театровед Зазеркальская, по поводу "Костика" заметила, что это вообще самый трагичный, самый пессимистичный из крымовских спектаклей (подчеркнула, что "самый", с бескомпромиссностью, присущей тому сорту театроведов, которые других спектаклей видели мало и еще недавно жили, не зная горя...), потому что в нем, дескать, никто никого не любит, и ни у кого нет перспектив на будущее. Позволил себе не согласиться с уважаемой Коломбиной Соломоновной - не только потому, что видел спектаклей Крымова явно больше, чем она, но еще и постольку, поскольку имел возможность глядеть в лицо крымовского Костика-Александра Дмитриева, когда он, валяясь в проходе партера, смотрит снизу вверх на Нину-Марию Смольникову/Анастасию Мытражик, и любви в его взгляде столько, что хватило бы на все пять пудов чеховской чайки и еще осталось на соловьевскую кинотрилогию с ее эмблемами (Коломбина Соломоновна в последний момент купила задорого билет на не слишком удобное место... но уже приобрела, еще дороже, на хорошее и снова пойдет в сентябре!). Зато что касается перспектив, надежд и света не частного, но более общего порядка, в масштабах государства, страны и истории - да, Крымов, в отличие от Соловьева, в "оптимизм" не играет, ни смеха ради, ни формы для: его "дом под звездным небом" - дачная "стекляшка", возвышающаяся в глубине правого угла сцены - для сумевших и готовых адаптироваться к неизменной среде героев служит и клеткой, и убежищем одновременно; остальные пойдут к дьяволу или отправятся в сточную яму.
