Широко закрытые глаза

Любовь смертельно больных подростков - сюжет беспроигрышный, но настолько выработавший ресурс привлекательности, что стоило, видимо, поднять градус идиотизма выше точки кипения, иначе кого бы заинтересовало очередное "Спеши любить"? Под конец двухчасового фильма - очень вовремя - провозглашают голосом главной героини за кадром: жизнь коротка, чтобы терять понапрасну хотя бы минуту. Ну остается считать, что эти два часа я потерял не напрасно, и попытаться уяснить, ради чего.

Кистозный фиброз - диагноз, которым страдают персонажи фильма: смазливый мальчик (Крул Спроус), милая девочка (Хейли Лу Ричардсон) и ее друг детства, гей страшненький, но забавный (Мойзес Ариас). Гей с бойфрендом расстался до начала фильма, а до конца не дожил, так что его драматургическая функция очевидна сразу - помочь героине принять как данность обстоятельства болезни и жить-любить вопреки им. А обстоятельства - собственно, а вот они, условия - таковы, что пациенты с указанным диагнозом не должны приближаться друг к другу, поскольку велик риск передачи легочной инфекции, для них фатальной. Причем определенный им минимум карантинного расстояния - не метр, как для благозвучия вынесено в русскоязычное прокатное название, а все полтора (в оригинале - пять футов, только что не под килем).

Уилл - юноша из обеспеченной семьи, и помимо вип-палаты, которую он иногда сдает приятелям для секса, обладает также недюжинными способностями художника-карикатуриста. Стелла - девушка попроще, наивная, трогательная, но комплексующая из-за того, что она со своими болячками все еще жива, а старшая сестра, абсолютно здоровая, поехала в Калифорнию, неудачно нырнула, повредила при ударе голову и утопла. Уилл и Стелла, разумеется, все в шрамах, катетерах, трубках и гигиенических масках (как и гей По, которого на середине фильма болезнь убивает) - но на контрасте с антуражем и, по-моему, избыточными клиническими подробностями их существования подростковая мелодрама разворачивается самым тупым, бесстыдным образом.

Вплоть до того, что аккурат в момент, когда находятся подходящие донорские легкие для пересадки, Уилл и Стелла гуляют по зимнему Централ-парку и Стелла, ничего лучше для умирающей не придумав, как покататься по едва замерзшему пруду, проваливается под лед - что еще остается Уиллу, как не вопреки всем запретам спасать Стелле жизнь искусственным дыханием рот в рот? Да и какая же любовь без поцелуя!

Девочку, конечно, откачают, легкие пересадят и она выживает при содействии добродушной чернокожей хлопотуньи-санитарки Барб (Кимберли Хеберт Грегори) - обязательная программа выполнена: юный гей, толстая добрая негритянка... - а вот богатый белый мальчик, несмотря на деньги и экспериментальные методы лечения, только и успеет, что устроить для выздоравливающей подружки иллюминацию из электрогирлянд за окном палаты интенсивной терапии. Все это уже само по себе чересчур "интенсивно", но особенно же ключевая метафора картины: дабы соблюсти процедурные правила, но не расставаться, Уилл и Стелла используют... биллиардный кий - длиной примерно полтора метра; гуляют, держась за эту палку о двух концах; а при первом свидании - у бассейна, чтоб эффектнее (встреча на обледенелой крыше не в счет, там раздеваться было б неудобно), герои раздеваются до белья и мальчик девочку ласкает через прозрачный бюстгальтер кончиком кия.

Легко сказать, что подобный выбор атрибута интимной близости - для символа глупо и безвкусно, а в сугубо бытовом плане не слишком удобно, ну и чисто физическое удовольствие должно быть, сомнительное, что для одной, что для другой стороны, когда в титьку деревяшкой тыкают - какого, спрашивается, кия?! - зато если уж из двух часов какой-нибудь момент запомнится, то пожалуй вот он. И еще по ассоциации вспоминается анекдот, пользовавшийся успехом у нас в детсаду: "Покажите мне метро... - у меня не метро, у меня сантиметро... вот придет Петро, у него точно метро!"

Иван - менеджер московской компании, с поручением от старшего брата-начальника приехавший в старорусские Переброды больше с представительской миссии, потому как по существу о строительстве базы отдыха в заповедных местах давно уже у местного начальства со столичными партнерами все договорено. Но парень молодой, не на лимузине с шофером, а на мотоцикле ездит, и заносит его к старухе в лес, а у той внучка - кудесница леса Алена, и происходит с Иваном духовный переворот, и уже он не просто Иван, а чуть ли не Иван Царевич.

Такой кинопродукции сейчас довольно-таки много, и аналоги "Источнику" следует искать не в прозе Куприна и не в мультипликации Миядзаки, а поближе - в "Реальной сказке":

https://users.livejournal.com/-arlekin-/2135368.html

в "Темном мире":

https://users.livejournal.com/-arlekin-/2722172.html

ну и т.д. Правда, Сергей Безруков для подобного формата, казалось бы, лучше подходит, чем Иван Янковский - а тут главная роль доверена ему, да еще при такой партнерше, что лучше б вовсе без любовной линии обойтиться... Зато хранителей исконной русской духовности играют Роза Хайруллина, Александр Раппопорт и медведь Стеша - настоящие звезды!

Впрочем, как и карикатурные, сатирические персонажи (местная баба-начальница и окружающие ее мужики, не иваны, но дураки, причем среди них мент, сыгранный Максимом Заусалиным из театра "У Никитских ворот", малость почеловечнее будет штатского - тоже ведь согласно новейшим мифологическим тенденциям...) корневые патриоты неоднородны: героиня Розы Хайрулиной в седом парике - волшебница, делающая ставку на магическую силу; а ее партнер и отчасти оппонент, антагонист (по вопросам скорее тактическим, нежели стратегическим), музейный работник Август Лирник, сыгранный Александром Раппопортом, больше верит в "светское" начало, в благотворную, то есть, силу культуры; и древние пророчества о явлении Ивана-Царевича, произрастании мирового древа и т.п. призывает читать не буквалистски, а метафорически, но колдунья стоит на твердых материалистических позициях и соблюдает обрядность. Что касается медведя Стеши - этот образ актерски наиболее убедителен, тогда как любовь Иванушки с Аленушкой удалась авторам менее всего. И больше всего трогает аргументация "разлучников", постаравшихся дискредитировать кудесницу в глазах залетного Ивана: дескать, в зависимость от нее попадешь, а чуть что не по ней... она же когда разозлится, и бурю может устроить, и наводнение организовать.

Попытка вписать конструкцию "Духлесса" в сказочный, псевдофольклорный антураж, отчасти умиляет - настолько она нелепа уже на уровне замысла (про исполнение я лишний раз не говорю, все эти встречи в полях ржи... - не хватает только вальсов Шуберта и хруста французской булки, только синь сосет глаза). Алена (безвестная и бесперспективная Валентина Колева) пытается "исправить" Ивана, в частности, отвратить его от пагубных, вредных для здоровья привычек, но Ивана постоянно тянет закурить и выпить, какая уж тут духовность... Ну и не дремлют, с одной стороны, своекорыстный старший брат, а с другой, местные "прогрессисты" - мол, двести лет в Перебродах ничего не происходило, не менялось, не появлялось, и еще двести без турбазы ничего не будет. На что ладомира соборяне возражают им: да, много чего в Перебродах нету - нету, например, детских домов, потому что нет сирот; нету психиатрических лечебниц - потому что больных нет... Спросить бы тут Ивану (интересно, кстати - как его отчество? может, Александрович?), куда же делись больные... наверное, выздоровели? Но вопрос, понятно, риторический - на здоровой перебродской почве и не бывало отродясь болящих, а вот стоит только начать строительство, и поползет по благословенной земле отрава, загадят иноземные временщики святой источник, тут и сказочке конец.

Как ни странно, вместо ожидаемого помпезного финала "под хохлому" у перебродившего патриотического мифа развязка нарочито невнятная, подернутая артхаусной дымкой - не катастрофическая, но и не парадно-победная; режиссер словно дразнит специально - отнимает возможность насладиться убожеством и безвкусицей произведения в полной мере, предлагая отыскивать в своем говне полутона и оттенки. Концовка, то есть, меня слегка разочаровала (вот что значит Безрукова не позвали...), но в целом удовольствий мне хватило, будь то эпизоды, где Иван Янковский попадает под хоровод ряженых на "презентации" или дружеская, "тактическая" опять же потасовка Розы Хайруллиной с Александром Раппопортом: она пытается провести обряд, разжечь ритуальный костерок, символический "шалашик" из веточек, а он гасит одну спичку за другой со стоном: "Нельзя, здесь же музей!" - само собой, невзирая на интеллигентские противопожарные предосторожности священное пламя возгорится и укажет свет в конце тоннеля всем любящим русский народ.

Ольга Аросева:
Ну, её афоризмы известны всем, они действительно, просто вошли в фольклор нации, а вот я знаю то, что я иногда стесняюсь рассказывать, но уж больно остроумно она сказала однажды Татьяне Ивановне Пельцер. Мы были на гастролях в Ленинграде и жили в "Европейской" гостинице (гастроли театра Сатиры были), а Фаина Георгиевна жила в "Астории". Я как раз у Пельцер сидела и позвонила Фаина Георгиевна и говорит - "Таня, я вас умоляю, придите пообедать со мной! Я совершенно не умею есть одна - есть одной также безнравственно, как срать вдвоём!" Ну, к этому ничего не прибавишь.

Традиционная для Олтмена многофигурная драматургическая композиция, где различные, контрастные человеческие типажи и характер локализованы на узком пространстве по какому-то ограниченному во времени поводу. В данном случае действие происходит на съезде организации "Здоровье" (так в оригинале называется и картина), ратующей за "правильный" образ жизни - делегаты должны выбрать руководителя, на пост претендуют молодящаяся, но засыпающая на ходку бабка Эстер Брил в точности неизвестного (но как минимум за 80) возраста, которая пропагандирует отказ от секса и продукты "здорового питания" по заказу производителей и заодно наживается на продаже собственных книг; ее основная конкурентка - лесбийского вида тетка средних лет Изабел Гарнер, с агрессивной демагогической риторикой; встрять промеж "двухпартийной системы" пытается "независимый кандидат", проводящий долгое время под водой в бассейне - правда, он тоже жульничает кислородной маской. Наблюдать за "выборами" был прислан представитель Белого Дома, советник президента, но накануне он помер с перепоя и наблюдательные функции по мере возможностей старается выполнять, попутно решая личные проблемы, его неуверенная в себе помощница. К ней психически нездоровый брат старухи-кандидатки подсылает ряженого в бабу жулика, чтоб тот убедил "наблюдательницу", будто старухина соперница в недавнем прошлом - мужчина, служивший с ним на флоте, а теперь они оба транссексуалы, сменившие пол на женский.

Гости, публика, пресса, карнавал, жрущие от пуза и пьющие в три горла поборники здорового питания - понятно, что это сатира не узко-направленная, а еще и политическая аллегория: 1980 год - судьбоносный в истории и США, и, по последствиям прошедших тогда выборов, всего мира, и сатира Олтмена здесь даже в большей степени политическая, нежели социальная. Что, на самом деле, скорее принижает достоинства фильма, по крайней мере, в моих глазах, к тому же вне контекста 35 лет спустя политическая подоплека происходящего уже с трудом воспринимается, наверное, даже самими американцами. Так же как в свете последних, до которых Олтмен не дожил, политических событий пошлой и избыточной смотрится искусственно введенная в конструкцию резонерша, последний оплот здравомыслия - чернокожая администраторша отеля Бенбоу, которая отмечает, что делегаты съездов год от года не становятся здоровее, да и немудрено, потому что жрут все подряд, а вот сама она ни за что не стала бы есть "пыльцу пчел". Но как ни странно, из всех виденных мной фильмов Олтмена, а я смотрел их довольно много, этот - едва ли не единственный по-настоящему смешной, несмотря на, казалось бы, устаревшие и подзабытые реалии. Впрочем, вопросы "здорового образа жизни" и связанные с ними перехлесты, казусы, нелепости, не в пример насмешкам над двухпартийной системой, с тех пор стали только актуальнее.

Прямо сейчас идет в прокате фильм "Из темноты" по сценарию Давида и Алекса Пасторов - про дом с привидениями в Колумбии, но в кино я, наверное, такое смотреть не стал бы, а "Носителей" показали по ТВ. Правда, под названием "Заражение", хотя спустя три года свое "Заражение" выпустил Содерберг, про то же самое, но с куда более эпическим размахом, так что теперь возможна путаница:

http://users.livejournal.com/_arlekin_/2115343.html

"Носители", в отличие от "Заражения" Содерберга - штучка камерная, хотя сюжет все тот же: всю землю (то есть США) поразил смертоносный вирус, передающийся воздушно-капельным в первую очередь путем. Лечения не существует, а единственная возможность избежать заражения - не контактировать с больными, потому что кто болен - тот уже считай мертв. Исходя из этого, двое братьев с подружками едут в машине, пытаясь добраться до пляжа, где хотят то ли пересидеть эпидемию, то ли хоть помереть среди красивой природы. На дороге у них возникают проблемы с автомобилем, и они вынуждены забрать машину у отца с больной девочкой - но, вопреки установленным правилам, мужика и девчонку они не выбрасывают на обочину, а заклеив пленкой заднее сиденье, оставляют в автомобиле. В результате одна из подружек, пожалев задыхающуюся девочку, снимает пленку и заражается, а чтоб саму ее не выбросили (как отца с ребенком в результате), скрывает, что больна.

Собственно, сюжет этого немудреного и недорогого роуд-муви строится на том, что больные вынуждены скрывать, что заражены, иначе здоровые от них откажутся, какие бы узы их не связывали. Обнаружив якобы заброшенный дом, где собака поедает мертвого хозяина, компания рассчитывает разжиться запасами - в это время появляются еще живые и здоровые, в защитных масках, законные его обитатели, и тут выясняется, что подружка старшего из братьев, контактировавшая с больной девочкой, заражена. Приблудных изгоняют, а сами они, причем именно старший брат собственноручно, избавляются от больной. Но и он заражен - младший брат, чистоплюй и гуманист Дэнни, за которого старший Брайан делал всю грязную работу (сгребал в могилы еще живых больных, бросил умирающих родителей и никому о том не сказал), убивает Брайана, чтоб уже вдвоем со своей партнершей добраться-таки до океана. Вот только погибшая спутница Брайана хотела ребенка, а Дэнни с подружкой, кажется, ничего уже не хотят.

Формально это даже в некотором роде хэппи-энд, поскольку не все умерли, и даже есть техническая перспектива продолжения рода человеческого - но, намекают авторы (такие же чистоплюи, каким был младший брат, пока не застрелил старшего), это уже не люди после всего, что им пришлось сотворить ради физического выживания, и размножаться им не стоит. Ведь в отличие от большинства подобных фильмов "зараженные" не превращаются в кровожадных зомби, наоборот, чахнут и слабеют, теряют физическую дееспособность, нуждаются в помощи, в жалости - оттого поступать с ними жестко, пусть и вынужденно, вдвойне "бесчеловечно", хотя иначе и не выжить. Но тут еще есть и момент, касающийся не сюжета, но кастинга: старшего брата Брайана играет слащавый, известный больше по кинокомиксам Крис Пайн, и из кожи вон лезет, поддавая драматизма, а младшего - очень хороший и пока еще не слишком известный, несмотря на приличную фильмографию (он совсем юным в моем любимом "Чамскраббере" Арье Позина играл), Лу Тейлор Пуччи. Так что хоть персонаж Пуччи в итоге оказывается и еще менее морально безупречным, чем Пайна, его спасение, да к тому же в комплекте с девицей, выглядит как классический "голливудский финал".

Семейка психически больных - повод для комедии, но смешного в классическом фильме Белоккьо мало, даже для "черного юмора" все слишком жестко. Единственный здоровый сын больной матери хочет жениться, его припадочная умственно отсталая родня для него - обуза. Тогда один из братьев убивает мать, инсценируя несчастный случай - якобы старуха случайно свалилась с обрыва. Затем, когда доходит до дележа наследства и возникают проблемы, припадочный братец-эпилептик топит в ванне своего еще более увечного брата, а когда сам бьется с приступом эпилепсии, сестра не спешит ему помогать. В бедах простой итальянской семьи, само собой, виноват прежде всего проклятый капитализм, остается только кулаки сжимать с досады - неудивительно, что в советском кино не найти ничего подобного.

За банкетным, как водится, столом, заспорили мы с Галицкой на предмет того, кто из двух братьев, Михалков или Кончаловский, в большей степени подонок и гнида. Оля придерживается на сей счет, как и во многих других случаях, традиционной точки зрения, я же убежден, что Кончаловский, неожиданно ставший любимцем "прогрессивной общественности", еще хуже Михалкова. Михалков по крайней мере "честнее" - то есть, конечно, эпитет "честный" по отношению к любому из них и даже в сравнительной степени невозможно употреблять без кавычек, а вернее было бы сказать, что фильмы Михалкова - прямое продолжение его личности, его медийного статуса и имиджа. В то время как в ситуации с Кончаловским и раньше казалось, а сейчас и подавно складывается впечатление, что кино снимает один человек, а пишет книжки, дает интервью, рекламирует витамины для мужского здоровья и даже ставит театральные спектакли кто-то другой.

Вот и практически одновременно "Солнечный удар" (так я его и не посмотрел) без особо навязчивой, если вспомнить свистопляску вокруг "УС-2", рекламы не так уж вроде бы плохо стартовал в прокате, а свеженький "Почтальон" сразу после награждения в Венеции всем желающим предложен к бесплатному телепросмотру на самом что ни на есть Первом канале. С запиканным матом и интервью-преамбулой про климакс Европы и про то, что русские, по счастью, Запад в его развитии, приводящем к климаксу, не догнали (то есть отстают - и в этом их счастье), и вообще у России нет расхождений с христианским миром, а есть с Америкой и Европой. Что дальше и подтверждается "слайдами" из народной жизни.

Пиар-ходы Кончаловского, однако, находят многочисленных ценителей, имеют колоссальный успех - и "отказ" от "Оскара" (за ним бежали, упрашивали: возьми, возьми, а он - не надо, уберите), и показ "Почтальона" сразу по ТВ. Да что там говорить - не только я, для которого святое искусство всегда на первом месте, но даже Феликс, хоть и не с пустыми руками, загодя покинул банкетный стол, чтоб успеть к телевизору. А потом еще колотился ко мне в дверь и, поскольку я просто так дверь никому не открываю, слал смс: "Открой, у меня не показывает!" Пока я открыл, Феликс уже убежал к себе, написав по дороге: "вроде наладили". И в каждую рекламную паузу звонил, сверял ощущения. В самую первую говорит: "Понятно, почему Кончаловский в прокат не стал фильм выпускать - в здравом уме его за деньги никто не пошел бы смотреть". На самом деле дорогой друг в данном случае, конечно, ошибается - миллионные сборы Кончаловскому не грозили, но охотников увидеть сие произведение в кинотеатрах набралось бы не меньше, чем во многих иных аналогичных случаях. Так что решение отдать картину Эрнсту (едва ли совершенно бескорыстное, но это как раз не очень интересный момент) продиктовано не в первую очередь коммерческим риском, а все тем же стремлением к самопиару.

Попинав в интервью страхолюдине-ведущей Европу с ее "толерантностью", Кончаловский предъявил миру свой "бесплатный сыр" - опус, где непрофессиональные актеры и в особенности дети наигрывают и фальшивят на фоне глянцевого пейзажа русской глубинки так невыносимо, что и примадонны уездных гордрамтеатров над ними посмеялись бы. Главная примета "правды жизни" здесь - плохая кожа рожи актеров, они же - герои фильма: сразу видно, что русские, хоть и не отлипают от "зомбоящика", никогда в жизни не видали рекламы чудодейственных витаминов для мужского здоровья. Шишкинская композиция кадра - почти дикий пейзаж, а в нем - безликая, удаляющаяся в никуда условно-антропоморфная фигура. Естественно, сюжета как такового в картине тоже нет - Кончаловский, большой художник, до популизма не опускается. Но есть ключевые события - например, пропажа мотора от лодки, на которой упомянутый Тряпицын развозит почту, вокруг мотора и попыток его вернуть разворачивается целая эпопея, лишний раз вскрывающая духовные глубины Великой России.

Между тем ходит энтон Тряпицын исключительно в камуфляже с утра до ног - если завтра война, не придется переодеваться. Матерится - но высокодуховно и запиканно. Есть в видеоряде картины и глубоко символичные мотивы, метафоры - погрузка гроба в лодку хотя бы, или миловидные кошечки - да, Кончаловский без стеснения "постит котиков" в свое полотно. Взлетает под занавес этого балагана ракета с близлежащего космодрома - не лыком, мол, шиты, и пускай лодка осталась без мотора - зато мы делаем ракеты. То есть кто-то делает, кто-то запускает, кто - еще большая загадка, чем таинственные лодочные воры, но аудитория "Модного приговора" не сомневается, что это их ракета, хотя бы она к ним же на крышу и грохнулась. Имеются и прям-таки смелые по сегодняшним временам эпизоды: маленький Тимка затягивается цигаркой - Тряпицын отнимает, но не сразу и благодушно, как бы не возмущенный, а встревоженный и испуганный: "мамка заругает - научил!" ("мамка заругает" - аргумент из обихода михалковского персонажа в гениальных "Жмурках" Балабанова, особенно уместный в финале, где Никита Сергеевич из пахана разжалован в вахтеры и читает на посту газету "Культура"). Невозможная искусственность проявляется во всем - от "искренности" ребенка до лояльности вокзальной барменши, готовой налить два года не выпивавшему почтальону водки скока хошь в обход порядков, и чуть ли не бесплатно.

Может показаться, что для Кончаловского русские - не просто не люди (это само собой), но и не приматы, не млекопитающие, а какие-то насекомые, и для этого нужен "правильный контекст" - его Кончаловский создает за счет попутных высказываний, столь многочисленных, сколь и ласкающих слух потребителей "Модного приговора" - а "Почтальона Тряпицына" они все равно смотреть не станут. Кончаловский, разумеется, клянет на словах европейскую толерантность - но любопытно, как это с взглядами на русскую действительность в его кинематографической практике сочетается - и вот тут проявляется главное отличие Кончаловского от меньшого брата. У него тряпицынский народец хранит исконную нравственность не благодаря свечкам, иконкам, птичкам и светлой памяти о товарище Сталине, но вопреки всему, несмотря на бесконечный "Модный приговор" в телевизоре и "О боже, какой мужчина" в радио (про рекламу витаминов для мужского здоровья речь не зашла), да и не только: "Ой, слушайте, ребята, по "Культуре" в четверг "Мужчина и женщина"!" - говорит, во-первых мужик, а во-вторых, вклиниваясь в разговор, связанный с воспоминаниями о работе во Вьетнаме, а дальше уж бабы подключаются. Наверняка для Кончаловского что "Модный приговор" на Первом, что "Мужчина и женщина" на "Культуре" - примерно одно и то же, потому что и на Культуре, и на Первом (предпочтительнее, разумеется, на Первом) должны с утра до ночи показывать только Кончаловского, но еще, может, немножко Михалкова. Однако народ, лишившись в лице почтальона последнего лодочного мотора, все-таки предпочитает другое. Не в пример критикам, готовым безвременно покинуть банкет ради счастья увидеть телепремьеру "Тряпицына". Ну а про климактерическую старушку Европу, про весь загнивающий западный мир и говорить нечего: в Европе Кончаловского награждают, местечковая европеизированная кинокритика рукоплещет. Кончаловскому рук недостает награды загребать, но он все-таки успевает - витаминов нажрется и шурует. Стало быть, нет лично у Кончаловского никаких расхождений с Европой. А с Америкой если есть - то обусловленные тем, что американцы мыслят более здраво и их труднее развести на фуфу.

"Откуда эта музыка? С небес, с земли? Теперь она умолкла" - Шекспир "Буря". Цитата из западного классика вклинивается в преисполненный духовного блаженства русский пейзаж как шило в глаз, но Кончаловскому, прежде всего, важно напомнить - он-то в предложенном контексте выступает сторонним наблюдателем, организатором "экспедиции", а вовсе не "препаратом", в отличие от персонажей фильма. И его взгляд, его точка зрения - она предполагает наличие совсем не того контекста, в который он помещает героев картины, да и саму картину, себя Кончаловский из нее выключает. Для этого ему нужен необязательно Шекспир, но нечто принципиально нездешнее, не отсюда, из тряпицынских черных дней и белых ночей, а оттуда, где Кончаловский давно и благополучно за чужой счет пребывает, где растит свой многочисленный выводок, откуда не собирается нырять в тихий омут духовных глубин. И тогда невозможно ограничиться просто пара фраз для затравки. Кончаловский, бросая обрывок поэтического монолога в переводе с английского, уж наверное предполагает, что если на этот момент обратят внимание (а как не обратить, когда на то и расчет?), всяко не станут цепляться за два стиха, а введут в оборот и продолжение:

"То, верно, гимны здешним божествам.
Я, смерть отца оплакивая горько,
Сидел на берегу. Вдруг по волнам
Ко мне подкрались сладостные звуки,
Я следую за музыкой; вернее,
Она меня влечет... Она умолкла.
Нет, вот опять..."

P.S. Оля Галицкая обратила внимание на еще одну примечательную деталь. В Венецию режиссер своих "артистов" принципиально брать не стал, опасаясь за их духовное здравие при столкновении с растленным Западом, и самоотверженно взвалил этот тяжкий крест на себя. В связи с чем вдвойне показательно появление почтальона Тряпицына (не Кончаловского!) в студии... "Модного приговора" на Первом канале. Уж там его, значит, не обидели.

Качественной антрепризой меня не удивить - мне есть с чем сравнивать и я знаю, что если правильно выбирать, то в антрепризе можно найти немало спектаклей уровнем выше среднего по репертуарным, стационарным, даже академическим драмтеатрам. Но "Вокзал на троих" - это, помимо прочего, на редкость добротный материал, при том что текст совсем не классический и вообще на многое не претендующий, да и вообще считай что самопальный. Конечно, комедия, хотя и не в чистом виде, и без искусственного, обязательного в подобных случаях хэппи-энда, что просто уникально; больше разговорная, на малое число действующих лиц, как в антрепризе очень любят - то есть буквально на троих. Хорошо одетый подвыпивший мужчина цепляется к лохушке в вязаной шапке за столиком в привокзальной забегаловке, бармен подносит выпивку, не прочь подзаработать - но из шутки вырастает скандал, оборачивающийся взаимными откровениями. И тогда оказывается, что Рита только-только освободилась из тюрьмы, где провела три года за неумышленное убийство любовника, официант Федор Иванович тоже в свое время отсидел, и его подруга отбывала срок вместе с Ритой, там и умерла от сердечного приступа, а телеведущий программы "Веселый звоночек" с 39-го кабельного канала хоть и не попал за решетку, но тоже когда-то стал невольным виновником смерти близкого человека из-за плохо налаженной электропроводки, по какому случаю в годовщину несчастья и напивается. Наутро пробуждение мелкокалиберной звезды с откинувшейся уголовницей сулит дополнительную головную боль, а еще бармен, уже прознавший о предстоящей "свадьбе", заявляется и сразу плюхается в джакузи, с телеканала звонят и сообщают, что нашли замену, нашла замену и бывшая невеста - но ничего светлого и прекрасного, вопреки антрепризной инерции, тоже не случается, разве что телеведущего окончательно совесть заест. Понятно, что заложенные ассоциации с знаменитым фильмом Эльдара Рязанова обусловлены прежде всего маркетинговыми соображениями, но и художественно они здесь более чем оправданы, тем более, что развязка в "Вокзале на троих" еще трезвее, чем в "Вокзале для двоих". Три отдельных истории, перепутавшиеся железнодорожным узлом (спектакль еще и играется в ЦДКЖ, прямо на площади трех вокзалов) - вполне убедительный групповой портрет сообщества, где все либо уже отсидели, либо вот-вот попадутся, либо не попались по случайному везению, и вроде бы виноваты, но как будто и без вины. Как и Сергей Серов (бармен Федор Иванович) Олеся Железняк (Рита) выступает в привычном для себя амплуа, но будучи актрисой с хорошей и жесткой школой, даже при использовании самых ярких красок нигде не переходит грань вкуса и достоинства - да и сама ее героиня Рита, собственно, не предполагает утонченности, так что некоторая разнузданность работает тут на роль. А Виктора Логинова я просто не узнал - стяжавший славу ситкомами, он, оказывается, хороший артист, способный избегать штампов и не заигрывающий с публикой (а публика, как водится - самое ужасное, что можно встретить в театре, причем независимо от качества собственно спектакля).

Россия - не Европа, "Испытание" должно убедить в этом последних сомневающихся. При том что эпические полотна с минимальным числом персонажей на фоне дикой природы вне истории и без единого слова появляются на свет не только в Азии, есть масса европейских примеров подобно рода кино: Йос Стеллинг, Филипп Гранрье, Бела Тарр (с "Туринской лошадью" у "Испытания" возникают прямые, до подозрений в плагиате, переклички) и т.п. Но Котт, вроде бы, из другой обоймы, и прежде работал в полном метре совсем на иных началах, да и дальше собирается (судя по анонсам "Елок-2014"), для него "Испытание" - тоже своего рода эксперимент.

Посреди казахской степи, где и без того давно заброшенная железнодорожная одноколейка окончательно упирается в тупик, живут в хлипкой мазанке отец и дочь, а вокруг - пустошь и единственное сухое дерево рядом с их хибарой. Между тем у девушки - аж два ухажера, один свой, суровый азиат, другой - откуда-то приблудившийся русский кучерявый паренек, вечно приплясывающий. Геополитически дальновидная девушка отдает предпочтение, конечно, русскому, но до поры это неважно. А потом в степи объявляются грузовики, издалека начинают слышаться взрывы. Однажды отец возвращается домой больной, его всего трясет. Откуда не возьмись наезжают военные, обследуют мужика измерительными приборами. Больного увозят, он возвращается и вскоре умирает. Девушка, похоронив родителя по обычаю (завернув голову в ковер, положив на грудь лепешку) пытается уйти, но в отцовском грузовике закончился бензин, а пешая тропа, растворяясь в степи, упирается в бесконечный забор колючей проволоки, огораживающей, как уже всякому на тот момент ясно, полигон. Девушка плетется восвояси, парни, подравшись за нее, продолжают выяснять отношения в пустыне, азиат сдается и отказывает от стараний переехать его мотоциклом, однако заблудившийся русский все равно не нашел бы дорогу назад, если б не разразилась гроза, молния не ударила бы в единственное дерево, стоящее возле дома девушки, и неопалимая купина не указала бы ему путь. Встреча была коротка - ядерный взрыв на полигоне превратил в радиоактивный пепел все вокруг, включая девушку, обоих ее женихов и отцовский домик.

Магический реализм в эпическом масштабе и камерная лирическая история с юношеским любовным треугольником на фоне атомного апокалипсиса - беспроигрышный фестивальный вариант. С этим замахом и работает Котт, создавая вполне ликвидный образчик рафинированной пошлятины. Простейший вопрос: а почему герои вообще никогда, ни на каком языке не разговаривают? Азиатов ведь хлебом не корми, дай только побазарить, а тут они рта не раскрывают и ни слова ни на одном из языков не произносят. Отсутствие в фильме текста - формальный и чисто условный художественный прием. Столь же условен, вымучен и избыточен метафорический план: красное солнце всходит и заходит, на стене в затерянной халупе висит (и постоянно попадает в кадр!) карта двух полушарий, голодные птенцы орут в гнезде, а сухое дерево пылает, подожженное молнией в грозу, и указывает парню дорогу к дому возлюбленной, - все под музыку Алексея Айги, но меня, если честно, добили "обнимающиеся" на бельевой веревке рубашки мальчика и девочки. Безусловно, в сравнении с откровенно халтурными заказушными поделками "Испытание" - настоящее кино. Но уж больно фильм при всей своей внешней изощренности наивный (предельно мягко выражаясь). А впрочем, он дойдет до степеней известных, испытание увенчалось успехом, духовное пространство Русской Евразии в безопасности.