Широко закрытые глаза

Требуется иногда разрядка, но рационально спланировать ее трудно, а тут совпало: после "Серебряной калоши" - относительно свободный день. Свободный если не от театра, то от спектаклей, потому что пропускать вручение театральной премии "Московского комсомольца" совсем не хотелось. С выбором Марины Райкиной спорить очень трудно, слишком все очевидно - "Год, когда я не родился", "Евгений Онегин", "Он в Аргентине", Ефим Байковский в "Цене" и за все "спасибо Олегу Павловичу" (такой на премии "МК" прижился прикол - благодарить Табакова, он как бы отказывается, смущается, но благодарность принимает; правда, Туминас не стал, и Павел Табаков тоже как-то сухо пробормотал, но это тоже понятно, в его случае "спасибо Олегу Павловичу" не очень эффектно звучит), в меньшей степени я разделяю пристрастие к спектаклю "Любовь людей", слишком уж примитивной мне кажется пьеса Богославского и плоской постановка Кобелева, но в целом придраться к списку лауреатов даже при желании в проблематично.

Так что мы уже там начали расслабляться вовсю, а из редакции "МК" поехали на премьеру нового шоу цирка "Аквамарин".
Сколько меня в "Аквамарин" до сих пор звали - а ни разу я не доходил, все бывало некогда, впервые добрался до здания, более известного в связи с "Норд-Остом", но за прошедшие годы сменившее не только арендаторов (неоднократно), но и адрес - постройка, разумеется, осталась, где стояла, но вместо 1-й Дубровской теперь числится по Мельникова. "Аквамарин" позиционируется как "цирк танцующих фонтанов" - фонтаны действительно "танцуют", но напрямую в шоу никак не задействованы, только в интродукции к второму отделению стена, созданная струями воды, служит фоном для видеопроекции, в остальных случаях функция фонтанов сводится к элементу антуража, а трюки и номера разыгрываются отдельно от воды. В представлении участвуют и животные, трюки с собачками в первом отделении меня, честно сказать, не слишком позабавили, попугаи во втором - поживее, у них и дрессировщик поинтереснее (и помоложе), да и сами птички ведут себя не в пример шавкам вольнее, улетают в зал, так что приходится мальчику в бандане за ними бегать, ну и выглядят, конечно, с щенками не сравнить - оперение яркое, жалко только, что не говорят какую-нибудь чепуху, так что мне пришлось от начала до конца шоу слушать безумную фею, которая еще в "МК" опрокинула пару стаканов коньяка, а в "Аквамарине" добавила шампанского и под конец расплакалась, как Максим Горький на первом съезде советских писателей, от избытка чувств. Я особенных эмоций, откровенно говоря, не испытал, но оценил профессионализм гимнастов, в меньшей степени - клоуна (репризы явно вторичные), в еще меньшей - музыкальное оформление и вокальные номера ("кадриль" - это уже почти трэш), но по мне и цирк Дю Солей с его бешеными ценами на билеты и пафосным брендом - не прорыв в космос, тогда как "Аквамарин" - по крайней мере, досуг бюджетный, непафосный, и все же достойный, не постыдный.

Отдохнули, в общем, на славу. Я еще попытался запоздало наверстать дефицит интеллектуальной информации и отправился в кино, но сеанс отменили, так что получился "выходной" в полном смысле слова.

Откровений типа "я не интеллигент, я аристократ", какими, бывало, умел огорошить Никита Сергеевич рафинированных интеллигентов Бермана и Жандарева, не предполагалось, все как и следовало ожидать, говорили про новый кинопроект по Бунину ("Солнечный удар" пополам с "Окаянными днями" - "окаянные солнцем" можно будет назвать, кстати), и про русский характер (но тут и подавно ничего свежего), ведущие ласкали и вылизывали гостя со всех сторон на два языка и в четыре руки, однако кое-что интересное я для себя выловил. Я и Михалкова, пусть странною любовью, но все-таки люблю, а уж Валерия Ильинична Новодворская - просто девушка моей мечты, и если б не "На ночь глядя", я пропустил бы ее отзыв на "Цитадель", уже, понятно, достаточно давний, но почему-то мне до сих пор на глаза не попадавшийся, так что спасибо Берману. Тот особо подчеркнул, что Новодворская про "Цитадель" писала восторженно, а Михалков, в свою очередь, рассказал, что после выхода статьи сам ей позвонил и разговор Михалкова с Новодворской закончился ее словами: "Или я - или Путин", на что, впрочем, Никита Сергеевич, как он сам теперь отмечает, заключил: "Хорошо, я подумаю". Выбор, чего уж там, предстоит Михалкову непростой, а пока что я со всем своим техническим кретинизмом сумел разыскать рецензию Новодворской в интернете - действительно, Валерия Ильинична выспренно расхвалила "Цитадель", назвав ее "антисоветчиной". Проще всего отмахнуться - мол, одна больная хвалит другого. На самом деле лично я к "Цитадели" в свое время тоже отнесся со всем возможным вниманием:

http://users.livejournal.com/_arlekin_/1998719.html?nc=42#comments

И мне особенно приятно, что Валерия Ильинична уловила тот же пафос, что и я, написав: нацисты проиграли войну, подумал, будто русские - нормальные люди. В самом деле - как они могли так ошибиться? Ну ладно, прогрессивное человечество до сих пор пребывает в заблуждении, будто русские - люди, однако нацисты уж должны были оперативно сообразить, с какой темной силой столкнулись. Но об этом я как раз и без Новодворской догадался. Вот что меня удивило - так это сравнение "Цитадели" с "Триумфом воли" и Никиты Михалкова с Лени Риффеншталь, да еще в том ключе, что Риффеншталь сняла пророческий антинацистский шедевр, которого никто не разгадал, и Михалков - тоже, только антисоветский. Насчет антинацистского подтекста "Триумфа воли" судить не берусь, фильм целиком не видел (в отличие от "Олимпии", которую заставил себя летом в рамках возглавляемого Михалковым ММКФ, кстати, посмотреть от начала до конца, обе серии), а "Цитадель" - и впрямь антисоветская, в том смысле, если считать "советским" идеологию и политическую практику, идущую от революционеров-большевиков, уничтоженных вместе с их идеологией уже в конце 1920-1930-е годы православно-монархической реакцией , и не только по субъективной воле отдельно взятого Сталина, но и по всей логике существования России как страны без народа и без истории - большевики историю делали, они розы на болоте сажали, православное болото их вместе с розами и засосало. В "Цитадели" нацистам противостоит, разумеется, уже не советская власть и не советская идеология, а русская языческая звериная стихия, слегка прикрытая православно-фашистской риторикой. Эту животную, природную стихию Михалков и воспевает (не только в "Цитадели", а на протяжении всего своего творчества начиная со "Своего среди чужих", то что там внешне все "просоветское", не должно обманывать), и она, конечно, антисоветская, как и весь михалковский кинематограф. Права Новодворская, прав по-своему и Михалков, обманулись только опять-таки интеллигенты.

Володя Скворцов как мог уговаривал: не приходи, спектакль не играли год, надо его снова собрать... Обычные отговорки, я не купился и правильно, а то еще неизвестно, будет ли "Заговор чувств" еще идти, а посмотреть его мне надо было обязательно хотя бы из не до конца изжитого интереса к литературе 1920-х годов. По поводу "Зависти" Олеши у меня имеются и собственные кой-какие соображения:

http://users.livejournal.com/_arlekin_/1082631.html?mode=reply#add_comment

Субботина, конечно, не переписывает роман, а использует более позднюю авторскую инсценировку, она не меняет решительно время действия, но как бы отчасти вынимает конфликт "Зависти" из контекста эпохи и прикладывает к условной современности. Процедура рискованная, поскольку вне контекста эпохи конфликт едва ли возможно считать. Андрей Бабичев, которого играет Скворцов (и по-моему это его лучшая театральная работа как актера за несколько последних сезонов) - энтузиаст новой цивилизации, рациональной, механистической, футуристической. Его брат Иван и приблудившийся Николай Кавалеров, напротив, "последние романтики" былых времен, по тогдашним понятиям - маргиналы, отжившающие свой век "бывшие люди". В спектакле ЦДР персонажи пользуются планшетами и ноутбуками, на Иване надета тельняшка под пиджаком (тельняшка для 20-х годов - знак скорее именно "нового" человека; зато по сегодняшним стандартам парень в пиджаке и тельняшке смахивает на задержавшегося из 1970-х80-х ленинградского спившегося маргинала, этакого "митька"); Андрей, поющий по утрам в клозете, носит босковскую олимпийку с сочинской символикой, но не до конца ясно, чему он радуется и в какое светлое будущее верит, и суть не в том, что у энтузиастов поменялась риторика (вместо коммунистической и интернационалистской - православная и националистическая), а в том, что поменялись сами энтузиасты, тогдашние - убежденные и упертые фанатики; а нынешние - своекорыстные лицемеры, использующие бравурные заклинания лишь в ритуальных целях.

Для советских 1920-х казалось очевидным наступление принципиально новой эры с возникновением нового типа человека и отмиранием старого. Сегодня можно в лучшем случае говорить даже не о консервации чего-то давно забытого "старого", не о реставрации, не о реконструкции хотя бы, но о гальванизации, а энтузиазм гальванизирующего трупа, помимо того, что его вряд ли возможно сыграть на сцене, очень трудно и в воображении представить. Поэтому и решить весь спектакль в едином ключе невозможно. В первом акте разве что отдельные эпизоды гротескно-фантасмагорическим накалом напоминают о важнейших постановках Субботиной в ЦДР (масштаба "Полового покрытия") - это сцена Андрея Бабичева с Соломоном Давидовичем Шапиро, а также финал перед антрактом. Но уже первый эпизод второго акта, с надуванием шариков-"колбасок" и последующее карнавализованное застолье в "Четвертаке" (обнаруживающее сходство с банкетом из "Самоубийцы" Эрдмана, при том что Иван Бабичев собирается убить не себя, а брата, и не собственными руками, а руками Кавалерова) задает тон, далекий от первоисточника, и более логичный, более убедительный в системе субботинского спектакля. А затем, когда публику перегоняют в фойе, стилизованное под оцепленный стадион, и оттуда в другой зал, где стадионные трибуны, развернутые тыльной стороной, возведены почти что "в натуральную величину", начинается пародийное мероприятие, далекое от 1920-х, зато вполне узнаваемое сегодня, не без окольных намеков на людоедство в связи с колбасным бизнесом Бабичева (мясо - уж не человеческое ли), в общем, вполне внятно весь его "энтузиазм" дискредитирующее, но, к сожалению, мало проясняющую его психологическию и идеологическую природу.

Еще менее внятной, чем Андрей Бабичев, оказывается Валя, ее место в большом спектакле (многофигурном, продолжительностью без малого три с половиной часа) невелико, она, как полагается, хрупка на вид, но что из себя представляет, о чем думает, способна ли эта кукла (а Валя в спектакле Субботиной превращена в куклу осознанно) вообще думать - из постановки я не усек. Намного сильнее интересуют режиссера не только Иван с Кавалеровым, но и их сомнительное окружение, вот этот "кордебалет" фриков Субботиной придуман если не с любовью, то с искренним антропологическим, режиссерским и чисто житейским любопытством, и каждый мелкий персонаж получает в соответствующих сценах свой "крупный план", тогда как сюжетообразующие образы ускользают до последнего.

В любом случае попытка освоения прозы 20-х годов актуальными театральными средствами, каковые случаются очень редко, и занятна, и в своем роде плодотворна, хотя, по совести сказать, в "Заговоре чувств" не хватает строгости формы, отдельные моменты смотрятся как вставные номера или превращаются в дивертисменты - я думаю, все недостатки спектакля идут от несоразмерности задач и приемов: задача-то - повышенной сложности, увидеть через советские 1920-е с их специфическим художественным и историческим мышлением жизнь современную, во многих отношениях намного более простую; так что сложность поэтики литературного первоисточника, с одной стороны, и, с другой, некоторая наивность в способах ее освоения (многие приемы, которыми пользуется Субботина, отлично срабатывают в постмодернистких пьесах братьев Пресняковых, написанных как под копирку, но с трудом прикладываются к модернисткому роману, единственному в своем роде), порой, и особенно в длинном, двухчасовом первом акте, не стыкуются. И вряд ли проблема в том, что спектакль редко играется и долго не шел - слава Богу, что мне, пусть с опозданием, удалось его посмотреть, а пропустить было бы очень обидно.