"В печать" Кристин Бэкон, Ноа Брикстед-Брин, реж. Руслан Маликов
Очень хочется, чтоб талантливейший Руслан Маликов ставил хотя бы изредка нормальные, то есть настоящие пьесы. Подвижничество его в области "Новой драмы", конечно, заслуживает всяческого уважения, и его попытки придать театральную форму тому, что лишено всякой формы, как правило оказываются не вполне неудачны, но раз за разом кушать эту "кашу из топора" все труднее. Проект "Перепост" открылся поставленной Маликовым с участием замечательных артистов (в том числе Дарьи Екамасовой и Михаила Ефимова) читкой одной из "новых пьес" - которая, естественно, никакая совсем не пьеса, и ничего нового в ней, разумеется, нет. Действующие лица у Маликова приплясывают под музыку, которую слышат только они сами в наушниках - очень символически точное решение, лучше всяких фактологических и речевых характеристик определяющее тип личности, которому соответствуют все персонажи опуса.
Текст смонтирован из интервью независимых (=оппозиционных) журналистов из разных, в основном недоразвитых стран - Мексики, России, Шри-Ланки, а также израильской еврейки-левачки и американского фотографа, работающего в Ираке. Трудности фотографа с американской цензурой, мексиканской девушки и шри-ланкийских братьев меня как-то совсем не задели, а вот российская и израильская журналистски если не ближе мне, то понятнее, хотя это две довольно разных позиции. Благополучная израильская еврейка чувствует себя в своей борьбе за права мусульман-террористов с собственным государством и народом весьма уверенной, и эта уверенность лишь подогревает ее остервенелое желание поскорее срубить сук, на котором сидит, в нем она предельно откровенна, даже цинична в сравнении с остальными коллегами-персонажами (называя режим собственной страны "оккупационным", а сограждан всех без исключения, начиная с себя, "коллаборационистами", она вовсе не спешит отказаться от дарованных "оккупационным режимом" привилегий, поскольку дело в том, "насколько ты используешь свои привилегии в борьбе с режимом привилегий"). У Елены Костюченко из "Новой газеты" никаких привилегий нет, кроме привилегии быть пристукнутой каким-нибудь русским - но она остается искренной в своих заблуждениях, что такова привилегия именно независимых журналистов в России, а не всех тех, кому не посчастливилось родиться где-нибудь в цивилизованной стране, что журналистам "зависимым", или нежурналистам, не грозит быть пришибленными не за их какую-то там деятельность, а просто так, попавшись русским под руку. Тема расследования Костюченко, упомянутая в пьесе - банда ментов и гаишников, которые выслеживали богатых молодых людей с дорогими машинами и давали наводку убийцам, а машины потом перепродавались - напоминает не столько о том, что журналистская работа не имеет практического решающего результата (бандиты как работали, так и работают при своих должностях), сколько как раз о беззащитности всякого человека перед звериным стадом, но продвинутые британцы до такого обобщения не дотягивают. У них вообще забавно получается - мексиканка, например, разоблачает содержателя борделя для педофилов, а ее российские коллеги вынуждены отмазывать от обвинений в педофилии своих друзей, поскольку это обвинение, нелепое в принципе (что для Мексики, что для любой другой страны - это просто пугало, пустышка, фуфел), в России используется для клеветнической дискредитации и шантажа.
"Независимые журналисты" клянутся в преданности правде, и даже обижаются на потенциальных потребителей их "правд", которые слишком равнодушны и правды знать не хотят ("право на информацию - еще не обязаность"), но израильтянка, как самая наглая и озлобленная, признается откровенно: раздражать власть приятно - вот это и есть единственная правда, ради которой персонажи пьесы сознательно рискуют жизнь, причем не только своей. Совесть, справедливость, осведомленность - это все демагогическая риторика, суть же в том, что цель деятельности персонажей пьесы и им подобных товарищей - провокация, и провоцируя ответную агрессию, они получают удовольствие, адреналин сродни тому, что бывает от альпинизма или дайвинга (мексиканская антипедофилка в пьесе, кстати, признается, что для нее дайвинг - лучший отдых). И это еще в лучшем случае, потому что, если грубо и по большому счету, речь идет о несчастных и очень-очень неумных людях. А когда неталантливые превозносят неумных - получается что-то такое, как вот эта "пьеса".
Впрочем, об экстремальной журналистике ведь пишутся и пьесы традиционной формы, чаще всего настолько же бездарные в своем тупом дешевом пафосе - взять хотя бы "Скрытую перспективу" Маргулиса, поставленную в "Современнике", бродвейскую мелодраму, пошлую, сентиментальную, но претендующую на раскрытие той же проблемы для максимально широкой публики. А иногда и достойные - например, "День и ночь" Стоппарда, не самая, может быть, сильная в его творчестве - но уж во всяком случае пьеса, а не просто скомпонованный на скорую рубу набор интервью. То есть дело не в сущности проблемы и не в характере чьего-то (моего, в частности) личного к ней отношения, а в том, талантливо или неталантливо она подана.
Старания авторов опуса "В печать" придать этому "вербатиму" некую драматургическую форму, рудименты театральности в вульгарно-публицистическом даже по журналистским стандартам сочинении (статьи Светланы Рейтер в "Большом городе" и те отличаются куда более оригинальным и глубоким драматургическим мышлением), соединение вербатима с реконструкцией, использование, судя по ремаркам, видеоматериалов и интерактива лишь подчеркивают их художественную несостоятельность, а творческая беспомощность, в свою очередь, не оставляет банальностям и благоглупостям, которыми напичкана жалкая поделка, шанса подняться до хоть сколько-нибудь значительного высказывания.
Конечно, тут присутствует и другой момент, помимо эстетического - социальный, общественный, политический, идеологический. Но положа руку на сердце, в борьбе дураков против подонков не хочется считать своей ни одну из сторон. А вот с чисто художественной точки зрения подонки все же предпочтительнее. Подонки бывают разные, дураки все одинаковые, подонок может оказаться интересным, колоритным, непростым, противоречивым, дурак - никогда.
Текст смонтирован из интервью независимых (=оппозиционных) журналистов из разных, в основном недоразвитых стран - Мексики, России, Шри-Ланки, а также израильской еврейки-левачки и американского фотографа, работающего в Ираке. Трудности фотографа с американской цензурой, мексиканской девушки и шри-ланкийских братьев меня как-то совсем не задели, а вот российская и израильская журналистски если не ближе мне, то понятнее, хотя это две довольно разных позиции. Благополучная израильская еврейка чувствует себя в своей борьбе за права мусульман-террористов с собственным государством и народом весьма уверенной, и эта уверенность лишь подогревает ее остервенелое желание поскорее срубить сук, на котором сидит, в нем она предельно откровенна, даже цинична в сравнении с остальными коллегами-персонажами (называя режим собственной страны "оккупационным", а сограждан всех без исключения, начиная с себя, "коллаборационистами", она вовсе не спешит отказаться от дарованных "оккупационным режимом" привилегий, поскольку дело в том, "насколько ты используешь свои привилегии в борьбе с режимом привилегий"). У Елены Костюченко из "Новой газеты" никаких привилегий нет, кроме привилегии быть пристукнутой каким-нибудь русским - но она остается искренной в своих заблуждениях, что такова привилегия именно независимых журналистов в России, а не всех тех, кому не посчастливилось родиться где-нибудь в цивилизованной стране, что журналистам "зависимым", или нежурналистам, не грозит быть пришибленными не за их какую-то там деятельность, а просто так, попавшись русским под руку. Тема расследования Костюченко, упомянутая в пьесе - банда ментов и гаишников, которые выслеживали богатых молодых людей с дорогими машинами и давали наводку убийцам, а машины потом перепродавались - напоминает не столько о том, что журналистская работа не имеет практического решающего результата (бандиты как работали, так и работают при своих должностях), сколько как раз о беззащитности всякого человека перед звериным стадом, но продвинутые британцы до такого обобщения не дотягивают. У них вообще забавно получается - мексиканка, например, разоблачает содержателя борделя для педофилов, а ее российские коллеги вынуждены отмазывать от обвинений в педофилии своих друзей, поскольку это обвинение, нелепое в принципе (что для Мексики, что для любой другой страны - это просто пугало, пустышка, фуфел), в России используется для клеветнической дискредитации и шантажа.
"Независимые журналисты" клянутся в преданности правде, и даже обижаются на потенциальных потребителей их "правд", которые слишком равнодушны и правды знать не хотят ("право на информацию - еще не обязаность"), но израильтянка, как самая наглая и озлобленная, признается откровенно: раздражать власть приятно - вот это и есть единственная правда, ради которой персонажи пьесы сознательно рискуют жизнь, причем не только своей. Совесть, справедливость, осведомленность - это все демагогическая риторика, суть же в том, что цель деятельности персонажей пьесы и им подобных товарищей - провокация, и провоцируя ответную агрессию, они получают удовольствие, адреналин сродни тому, что бывает от альпинизма или дайвинга (мексиканская антипедофилка в пьесе, кстати, признается, что для нее дайвинг - лучший отдых). И это еще в лучшем случае, потому что, если грубо и по большому счету, речь идет о несчастных и очень-очень неумных людях. А когда неталантливые превозносят неумных - получается что-то такое, как вот эта "пьеса".
Впрочем, об экстремальной журналистике ведь пишутся и пьесы традиционной формы, чаще всего настолько же бездарные в своем тупом дешевом пафосе - взять хотя бы "Скрытую перспективу" Маргулиса, поставленную в "Современнике", бродвейскую мелодраму, пошлую, сентиментальную, но претендующую на раскрытие той же проблемы для максимально широкой публики. А иногда и достойные - например, "День и ночь" Стоппарда, не самая, может быть, сильная в его творчестве - но уж во всяком случае пьеса, а не просто скомпонованный на скорую рубу набор интервью. То есть дело не в сущности проблемы и не в характере чьего-то (моего, в частности) личного к ней отношения, а в том, талантливо или неталантливо она подана.
Старания авторов опуса "В печать" придать этому "вербатиму" некую драматургическую форму, рудименты театральности в вульгарно-публицистическом даже по журналистским стандартам сочинении (статьи Светланы Рейтер в "Большом городе" и те отличаются куда более оригинальным и глубоким драматургическим мышлением), соединение вербатима с реконструкцией, использование, судя по ремаркам, видеоматериалов и интерактива лишь подчеркивают их художественную несостоятельность, а творческая беспомощность, в свою очередь, не оставляет банальностям и благоглупостям, которыми напичкана жалкая поделка, шанса подняться до хоть сколько-нибудь значительного высказывания.
Конечно, тут присутствует и другой момент, помимо эстетического - социальный, общественный, политический, идеологический. Но положа руку на сердце, в борьбе дураков против подонков не хочется считать своей ни одну из сторон. А вот с чисто художественной точки зрения подонки все же предпочтительнее. Подонки бывают разные, дураки все одинаковые, подонок может оказаться интересным, колоритным, непростым, противоречивым, дурак - никогда.