Широко закрытые глаза

Организованная ГЦСИ выставка занимает первый и третий этаж фонда. На первом есть экран, где показывают записи спектаклей Мерса Каннингема (я их уже видел раньше), висит забавная инсталляция Владимира Тарасова "Концерт для мух" с пластиковыми мухами на лесках и мушиной партитурой на пюпитре (пожалуй, самое любопытное во всей экспозиции произведение) и предполагается видеопортрет самого Кейджа, но к моменту пресс-показа он еще не работал. Как и проектор с опусом Кирилла Серебренникова по итогам обзора соляных озер Бразилии - мы долго стояли над душой у Маши Пуниной, просили включить Серебренникова, но техника отказывалась работать категорически. Узнаваемая в своем однообразии серия Кабакова занял еще одну, самую дальнюю комнату третьего этажа. Говорящая кастрюля в виде настольного светильника могла бы составить конкуренцию "партитуре для мух", но слишком тихо говорила, или уж тогда бы стоило кастрюле вовсе помолчать, ближе к духу Кейджа вышло бы. Не уловил я также и замысла инсталляции "Искусство фуги", хотя на первом этаже именно она бросается в глаза особо - от потертого пианино натянуты струны в разные стороны, но на камеру пианист кое-что поиграл (то ли из Кейджа, то ли просто побрякал по случайным клавишам - в случае с музыкой Кейджа не так просто отличить одно от другого), струны, прочертившие по диагоналям выставочный зал, вроде в движение не приходили.
Среди описанных субпродуктов как-то теряется сам Кейдж, его собственные графические листы, видео с записями его акций (актуальных для своего времени, но сегодня представляющих скорее исторический интерес и в большей степени для специалистов). Но зато все концептуально и в "формате", вплоть до фуршета на вернисаже - стопроцентно в духе философии Кейджа: даже воды из-под крана не наливали. А между первым и третьем этажами в комнатах второго развернута большая попсово-гламурно-коммерческая фотовыставка, звезды разных лет, но все самого крупного калибра, на самолетах некой авиакомпании, что ли. Ну я в самолеты не всматривался, а от некоторых лиц не оторваться. И тут не только киношники и певцы, Бардо, Денев, Монтан с Синьоре, Жан Марэ без пары, Одри Хепберн в косыночке и Джонни Холлидей (в молодости просто вылитый Коля Басков!), но и Пиаф, Колетт, Саган, Шагал. Пока мы пытались увидеть фильм Серебренникова (но его невидимое присутствие визуализировать оказалось еще проблематичнее, чем в некоторых случаях услышать Кейджа), на гламурно-рекламные фото уже времени совсем не осталось, но контраст ощутили.

Очень быстро, не то что за годы, а чуть ли не за считанные месяцы, Олеся Петрова из начинающей певицы превратилась в большую звезду камерной (прежде всего) музыки, а из миловидной девушки - в дородную бабищу. Последнее обстоятельство, я боюсь, лишний раз будет способствовать замыканию артистки на камерном прежде всего репертуаре, но в нем она действительно интересна. Хотя первое отделение, монографически посвященное романсам Чайковского, не показалось мне на сто процентов убедительным. Гориболь хорошо выстроил программу и два цикла Чайковского с небольшой "перебивкой" в виде его же Ноктюрно для ф-но и виолончели (Рустам Комачков) - не самые запетые-заигранные вещи старого шарманщика Петра Ильича, но Петрова, как мне показалось, подала Чайковского грубовато, слегка провинциально в том смысле, что больше демонстрировала свои вокальные возможности (а они велики, спору нет, диапазон у нее значительный, и переходы аккуратные, не то что у иных западных звезд, приезжающих покрасоваться перед дикарями уже на излете карьеры), чем пыталась найти в несколько вульгарной на мой взгляд музыке хоть какие-то подтексты. После этого я уже опасался за Малера, но в Малере певица чувствовала себя увереннее и три его песни прозвучали хорошо, ну а "Русская тетрадь" Гаврилина, как я понимаю - гвоздь петровского репертуара, тут, помимо вокала (а требуется, помимо отточенной техники, и еще много чего, в этом цикле особенно), она показала себя и артисткой, но без "хохломы", вот тут, в Гаврилине, в отличие от Чайковского, обнаружились и тонкость, и сложность, и многослойность. Стараниями ли Гориболя, или действительно Петрова уже так "раскрутилась", но концерт по характеру собравшейся публики больше напоминал светское мероприятие, только в миниатюрном масштабе (что для МЗК, куда обычно набиваются одни бабки, просто уникальный случай). С бисами долго упрашивать не пришлось - Петрова под Гориболя же спела "Разбитую вазу" Аренского на слова Апухтина и совсем под конец "Старуху" Десятникова на стихи Хармса. Я в Выборге минувшим августом пропустил ради какого-то, не помню уже, фильма их концерт в местной библиотеке, там она, кажется, пела Десятникова больше, сам хармсовский цикл у него великолепен, а Петрова с Гориболем, похоже - идеальные исполнители для такого материала.

Второй раз за месяц пришел в свое любимое заведение, и снова по достойному поводу. С Дубцовой мы когда-то что-то делали, и даже с обложкой, но давно и пару раз, так что в отличие от Юли Савичевой, большого личного интереса у меня в данном случае не было. Тем более меня поразило выступление Иры - правда, всего четыре песни, включая ту, на которую снят презентуемый клип, ну так ведь и повод - клип, не альбом. Если Савичевой в ресторанном формате явно тесно, неуютно, ей требуется как минимум клуб с танцполом, то Дубцова превосходно себя чувствовала, общалась с публикой, благо много было приглашенных и все довольные угощением (а угощение - отдельная тема, я куда-куда, а в "Карлсон" точно не ради еды шел, однако медальоны из красной рыбы с лисичками и бараньи ребрышки уж конечно не стал обходить стороной). "Ну как ты там" у нее есть не в танцевально-попсовом, как в клипе с Кучерой, а в джазовом варианте - звучит супер, и вообще Дубцова - великолепная вокалистка и при этом, в отличие от некоторых весьма голосистых своих старших коллег, еще и артистка настоящая, а кроме того, даже в первую очередь - талантливый автор. Уж как на презентации Савичевой ждали Киркорова, К. бегала угорелой кошкой, все глаза проглядела - не приехал друг ее Филипп, а тут я прихожу - он уж сидит в углу, я не сразу и приметил, несмотря на его красный спинжак, проскочил поначалу мимо. Вот депутата Митрофанова видать издалека, но он, похоже, теперь снова ходит повсюду, да и пускай себе, чем меньше работает в своем новом комитете - тем меньше от него вреда. Песенка "Прости меня", клип на которую стал поводом презентации, пожалуй, слегка проигрывает лучшим сочинениям Дубцовой, она как раз проще, танцевальнее, "дискотечнее", от чего Дубцова в своем выступлении уходила, но под конец "официальной" (если так можно назвать блестящий мини-концерт) части что-то подобное даже необходимо. Ребенок между столиками бегал - уже большой такой, как все-таки быстро время летит.

"Почему у бобров плоский хвост? Им утки отсасывают".

А я не сомневался, что картина выйдет в прокат, хотя когда она закрывала ММКФ, уверяли, что нет, и надо обязательно идти с самого ранья на пресс-показ, корячится. Не прошло и года - пожалуйста, смотри-не хочу. История во всех смыслах долгая - вместе с песнями потянула на два с лишним часа. Все песни снова только о любви, милые, но однообразные и нудноватые. Сюжет же завязывается аж в 60-е, когда в Париже юная Мадлен встречает Яромила, молодого эндокринолога из Праги. Правда, до этого она успешно украла в магазине туфли Диор, благодаря которым ее приняли за шлюху, иначе б ничего не вышло, но дальше до поры дела развиваются почти что по Кундере. Мадлен едет в Прагу, там они живут, у них дочка Вера, но Яромил изменяет и даже ночь, когда на Чехословакию нападают русские, муж проводит у другой, Мадлен с дочерью возвращаются в Париж. Спустя десять лет Яромил, конформист-коммунист, снова приезжает в Париж, и они снова встречаются с Мадлен, которая уже нашла себе офицерика, но готова снова воссоединиться с отцом дочери и добыть ему политическое убежище, однако понаблюдав за прощальным соитием Мадлен с офицериком, Яромил убегает один. Дочка тем временем подрастает и идет по стопам матери. В лондоне знакомится с американским музыкантом-барабанщиком Хендерсоном, который оказывается геем, что не мешает ему, впрочем, заниматься с уже не маленькой Верой любовью и зачать ей ребенка, тоже, конечно, дочку. А тем временем своего часа дожидается Клеман, лучший друг Веры (неизменный Луи Гаррель) - секс у них тоже был, но все-таки Вера предпочитает Хендерсона.

Стилизованный ретро-мюзикл, отчасти в духе Жака Деми и тоже с Катрин Денев в роли пожилой Мадлен, которая, несмотря на возраст, все продолжает метаться между двумя мужчинами - а постаревшего Яромила, кстати, играет Милош Форман. У дочки ситуация и проще в смысле выбора, который сделан, и сложнее, потому что Хендерсон никак не может определиться. У него появляется Омар - араб из Франции: "а я после встречи с тобой помешан на Франции, но я ему ничего не обещал и вообще у меня, кажется, СПИД". Омар исчезает, СПИД, естественно, нет, и когда Вера прилетела за ним в Нью-ЙОрк, Хендерсон там нашел нового парня, и тоже, что характерно, француза Матье. Во "Всех песнях только о любви" была похожая история с персонажем Луи Гарреля, который тоже оказался "мужчиной хоть куда". Матье не прочь присоединиться - и вот уже они милуются втроем, после чего Вера травится таблеткамии Хендерсона. А безутешная мать Веры и несостоявшейся жених независимо друг от друга приходят к выводу, что свобода - оскорбление любви. Да, кстати - на персонажа Милоша Формана к этому моменту упало дерево и избавило Мадлен хотя бы на старости лет от проблемы выбора.

Для ностальгии - чересчур грубо, для насмешки - недостаточно остроумно. И еще очень плоско. А почему плоско - даже и предполагать боюсь. Представляю только, какого было гостям закрытия ММКФ два с лишним часа коптиться на показе в ожидании банкета.

Не захочешь, а вспомнишь "За спичками". Янне, главный герой "Лапландской одиссеи", колесит по заснеженной глухомани в надежде купить спутниковый ресивер, а точнее, для начала, заработать на него деньги, потому что часть из 50 евро, которые жена дала ему на простенькое устройство, Янне успел пропить с друзьями. Жена, мечтавшая посмотреть с любимым "Титаник", разъярилась и поставила условие: или ресивер, или она уходит, попутно сообщив мужу, что беременна. А на подхвате уже прежний жених, ее подростковая любовь - успешный бизнесмен, который только и ждет вакансии. Но у Янне есть настоящие друзья, и вместе с ними он, переворачиваясь в автомобиле, занимаясь совершенно невозможными делами от приготовления оленины для руссо туристо, спьяну задавивших оленя на дороге, до выгребания проститутской блевотины из такси, умудряется набрать нужную сумму и купить заветный агрегат. Правда, едва застав жену с постели с соседом, разбивает его, растаптывает ногами - но главное, что измена оказалась инсценировкой подлого богатея и семью удалось сохранить. Однако водевильные и авантюрно-комедийные элементы вписаны здесь и в исторический, и в топографический контекст. В отличие от гайдаевского (не очень-то, по-моему, удачного) "За спичками", "Лапландская одиссея" через условности комедийного жанра показывает, как живет именно Лапландия, и именно сейчас, в условиях глобализации, которая, кстати, оценивается двояко: с одной стороны, фабрики переводят в Бразилию, потому что там труд дешевле и прибыль выше, с другой, помимо своих родных суомалайненов на пути героев встречаются и русские, а они хоть и звери, но проспавшись и разобравшись, в итоге играют решаюшую роль в воссоединении Янне с женой (русский, как волшебник, аж на вертолете прилетает, только что не в голубом, и привозит ресивер взамен разбитого), и разные другие интересные существа. Один из друзей, маменькин сынок, знакомится в придорожном отеле с тетенькой, чьими сиськами каждый раз любовался только в компьютерной игре - оказывается, по молодости женщина в Германии поработала моделью - и у них тоже все складывается. А третий друг, в чьей семьи мужчины предыдущих пяти поколений вешались на одном и том же дереве (последним стал отец, фабрику которого как раз и перевели в Бразилию), решает злополучное дерево спилить в знак того что жизнь в Лапландии непросто, но верно налаживается.

Так-то кино неплохое - простое и обаятельное, почти сказочное даже: бедный рыбак, которому хронически не везет с уловом, вдруг вытаскивает сетью из моря породистую вьетнамскую свинью, и дальше начинаются всякие злоключения в духе "не было у бабы забот, да купила порося, порося-порося, превратися в карася". Но это если полностью отвлекаться от социально-политического контекста, а отвлечься при всем желании не получится, поскольку рыбак зовут Джафар, он араб-мусульманин, проживающий в секторе Газа. Фильм, понятно, снимался не на днях и Газа в момент действия - относительно "мирная", то есть арабы стреляют только из автоматов Калашникова, поставленных мусульманам-убийцам их коммуно-православными дружбанами еще в прежние, а впрочем, может и в новые уже времена, израильтяне же отвечают не обстрелами, а всего лишь могут, например, спилить в качестве наказания "наследственную" оливу. Ну и главная фишка в том, что для мусульман свинья - животное нечистое, Джафар и сам свинью первый раз в глаза видит. И самое смешное, что для израильтян, в общем, свинья - тоже некошерное существо. Однако в еврейском поселении по соседству живет иммигрантка из России по имени Елена, которая разводит свиней, и ей нужен хряк для осеменения. Улов рыбака оказался именно мужского пола, и Джафар, которому вера запрещает и глядеть на свинью, вынужден от этого хряка получить сперму вручную - подробности процесса зрителю, к счастью, остается только домысливать - полагаю, сделано это не столько из художественных соображений, они применительно к данному случаю вовсе неуместны, сколько из опасений "оскорбить чувства правоверных" - ну как же показать, что мусульманин дрочит свинье, обкормив ее предварительно виагрой. Но свинья, сколько ни маскируй ее под барана, то и дело себя выдает. И тогда, чтоб оправдаться в глазах единоверцев, Джафар вынужден соврать, будто свинью он выращивал, планируя с ее помощью устроить теракт в израильском поселении. Шахида со свиньей подпоясывают взрывчаткой и отправляют на задание, в последний момент свинья и тут его подводит, обходится без больших жертв, но дом Джафара, на крыше которого, кстати, все это время располагался дозорный пост израильской армии, тем не менее сносят, жена отправляется скитаться, встречает Елену с каким-то мальчиком, дорогой они подбирают Джафара, преследуемого друзьями-террористами, отплывают вместе на какой-то лодке и под поэтичные стихи о некой счастливой земле пристают к воображаемому берегу, где радостно пляшут все вместе арабы и евреи, а заодно уж и негры, чего мелочиться-то. От эдакого сиропа в любое время свело бы скулы, а на фоне сегодняшних событий вокруг Газы делается просто тошно. Кино-то ведь - европейского производства, и пока благодушных зажравшихся парижских либералов свои местные мусульмане не начнут резать, как свиней, они будут считать израильтян агрессорами против мирных палестинцев. Вообще мифы о добрых мусульманах, о праведных православных, о русских и арабах, которые якобы не хотят войны - они не только смертоноснее любого пояса шахида, они еще и безвкуснее любого бразильского сериала (один такой смотрят вдвоем жена Джафара и один из солдат с крыши). Как призыв к миру и проповедь добра подобные "Свиньям" поделки не стоят ничего уже хотя бы потому, что пытаются уравнять в правах и возможностях людей со свиньями, а это не только нелепо, но и невозможно, оттого и приходится скатываться в откровенные благоглупости вместо того, чтобы взглянуть правде в глаза.

По большому счету это все, конечно, очередное тысяча первое "сочувствие госпоже месть", только не в пример прочим корейским поделкам не конвейерной, а ручной сборки. Никто другой, как Ким Ки Дук, не способен столь круто замешать коктейль из крови, дерьма, соплей и слюней. От смачного членовредительства его кидает в пошлейшую сентиментальность - а выходит органично, и более того, осмысленно. 30-летний бандюк занимается выколачиванием денег из несостоятельных должников. Точнее, должники обязаны вернуть сумму в десятикратном размере, что невозможно в принципе, поэтому их надо покалечить, чтобы медстраховка покрыла долг. Калечит герой не то чтоб с огоньком, он не садист, все-таки, но методично, безжалостно. Но вдруг в его жизни появляется женщина, готовая ради него и дерьмо жрать (бувально), и насилие терпеть, потому что якобы она его мать, бросившая сына при родах и теперь обвиняющая себя в том, что он, выросший без любви, стал таким злодеем. Амбивалентность характеров и поступков вообще фирменный знак азиатского кино - сложнее устроенному европейцу понадобилось бы и доказательств побольше, и времени, чтоб совершенно невероятный поворот событий принять как факт, а тут все происходит довольно быстро. Вполне очевидно, что женщина - никакая не мать, то есть мать, но другого, одной из жертв - только к этому времени бандюк уже уверовал и тот, чья нежность еще недавно не заходила дальше самоудовлетворения на сон грядущий, жизнь готов отдать за новоиспеченную липову мамашу. Мамаша, однако, непроста, инсценирует свое похищение и убийство, чтобы виновник гибели ее настоящего сына ощутил всю бездну его и ее отчаяния - что ей определенно удалось. Мотив "пьеты", используемый как тупо в лоб, так и с вариациями, вплоть до выворачивания наизнанку и перемены мест слагаемых, не такая уж редкость в сегодняшнем искусстве самых разных жанров, от видеоарта до драматического театра, и что касается последнего - невозможно забыть, как он реализуется в "Липсинке" Робера Лепажа, когда в финале девятичасового спектакля взрослый сын держит на руках умершую при родах мать, которую он никогда не видел живой. Для Ким Ки Дука же "пьета" - скорее сюжет, чем жанр, он эксплуатирует религиозный мотив, но в христианском контексте его всерьез не развивает. Иначе пришлось бы по меньшей мере затронуть тему прощения - но для очередного, тысяча первого, пусть и филигранно выделанного "сочувствия госпоже месть" это слишком сложно.

Несмотря на то, что "Римини протокол" занимается "документальным" театром, многие другие театры могли бы позаимствовать "художественности" у этой компании. В прошлый раз "Римини протокол" показывал в Москве спектакль по "Капиталу" Маркса, на удивление занятный, во всяком случае, по части театральной формы. "Проба грунта" вызывала некоторые сомнения еще и избранной темой - ну что там можно сделать с рассказами нескольких людей, связанных разным образом с Казахстаном - если только не очередную "просветительскую" шнягу. А вот и нет, "Проба грунта" - это настоящий театр. Материал, как и полагается, документальный, более того, персонажи в спектакле выступают не опосредованно, воплощенные профессиональными актерами, а собственной персоной, от первого лица. Герд Бауманн - восточный немец, внук осужденного генерала рейха, еще в социалистические времена приезжавший заниматься нефтедобычей в Казахстане. Генрих Вибе - из немцев, живших в Украине, высланных русскими сначала в Архангельскую область, затем в Казахстан и после ареста отца воспитывавшийся в детском доме под Семипалатинском. Елена Симкина - тоже из немецкой, но сильно обрусевшей семьи, выросла неподалеку от Байконура, позднее переехавшая в Германию. Елена Панибратова - из Таджикистана, неподалеку от границу с Казахстаном, немецкие корни у нее есть, но слабые, однако живет теперь в Германии, работает аниматором. Нурлан Дуссали - стопроцентный этнический казах, родом из Алма-аты, его дед воевал с немцами, а сам он учился в Германии, получил там гражданство, торговал нефтью, но перешел на продажу солнечных батарей. Уже и сам текстовый материал не вываливается на голову зрителя механически, но художественно осмыслен, драматургически оформлен. Нефть оказывается универсальной метафорой - человеческие массы, подобно углеводородным, перемещаются в разных пластах земли. Снятие пласта за пластом, "забуривание" вглубь вроде бы недавнего, но уже погребенного под новыми наслоениями исторического прошлого, реализовано на сцене буквально - персонажи, они же исполнители, снимают слой за слоем настеленную резину, обнаруживая под ней нехитрые, порой стилизованные, самодельные артефакты, свидетельства, напоминания о прошедших событиях. Артисты на сцене говорят со старыми знакомыми, представленными лишь записью на видеоэкране - отсюда возникает дополнительный эффект объема, хотя видео в спектакле сегодня вряд ли кого удивит, равно как и интерактив с предложением, например, опрокинуть рюмку водки (я, сидя в первом ряду, воспользовался - ничего, водка как водка). И в судьбах героев ничего сверхъестественного, исключительно трагического нет, их драматизм - обыкновенный среди сотен тысяч прочих, но при этом у каждого собственный опыт. Из пересечения судьбы и опыта возникает система сюжетных и символических лейтмотивов, каковую и из выдуманных биографий сложно было бы выстроить более органично. Подземные взрывы ядерных испытаний под Семипалатинском и запуск в космос ракет с Байконура - движение как будто в противоположные стороны, на самом деле из равнодействующей этих векторов и складывается путь человечества в двадцатом веке. Говоря по-русски выросший в СССР, но переехавший в Германию пожилой немец употребляет всегда вместо "поехал" или "прилетел" универсальный для таких случаев во всех европейских языках глагол "идти" - "я пришел в Казахстан", "я пришел в Германию" - и обыгрывая это лингвистическое несоответствие, показывает, как он "идет" из Казахстана в Германию. А лазерная указка красными точками на карте уточняет место направления. Не все приемы, задействованные в постановки, относятся к простейшим, но даже надувающиеся подушки под резиной, которые позволяют к финул вздыбить слои "грунта в Казахстане", новых театральных технологий, может, и не открывают. А все же позволяют представить заведомо невыигрышный, даже отпугивающий сюжет (ну кому какое дело есть до казахской нефти, до репатриированных немцев...) увлекательно. В спектакле присутствует и сатирический элемент (в основном он касается Казахстана сегодняшнего, его руководителя Назарбаева, заправляющего там еще с начала 1980-х, строительства небоскребов и пирамид Астаны, но также и нравов немецких нефтедобытчиков), и лирическая нота (мне, правда, ностальгический энтузиазм Елены Симкиной, безработной сотрудницы ганноверского аэропорта, по поводу "космических" грез джезказганского детства, несколько наигранным, по крайней мере на фоне остальных участников), и этнографический элемент (таджикская свадьба), и определенный, но аккуратно поданный политический посыл (Генрих Вибе рубит дрова на растопку и представляет себе деревянные чурки какую Гитлером, какую Сталиным, какую Хрущевым - Гитлер разлетается на щепки легко, а Сталина топор не берет), но все органично увязано на историях конкретных людей, которым хочешь-не хочешь, а верить приходится.

Для театрального спектакля форма, пожалуй, и впрямь до некоторой степени непривычная (хотя тоже как сказать - ходит же у Враговой в "Катерине Ивановне" публика из одного помещения в другое, уж лет двадцать ходит), но для современного искусства - вполне ординарная и давно отработанная, перформанс же, если числить проект по этому разряду, разыгрывался в Галерее на Солянке, то есть пространстве не театральном и не каком-то экспериментальном, специально под него подобранном, но традиционном выставочном, да и подзаголовок "музей шестнадцати пьес" следует понимать буквально (в отличие, например, от случая с "Танцем Дели" Вырыпаева, где семь якобы самостоятельных пьес суть одно, ладно скроенное и крепко сшитое произведение) - может, поэтому еще концепция прояснилась довольно скоро, а собственно "контент", и исходный текст Равенхилла, и способ его подачи, приелись еще быстрее. Хотя уж кому другому, а нам к беготне из зала в зал не привыкать, подобные правила игры лично я принимаю легко.

Немного растерялся только, куда отправиться поначалу - мини-пьесы, числом 16 штук, играются в пяти залах, некоторые попеременно, а какие-то одновременно, и еще же надо успеть забежать в боковую комнатку на первом этаже, кофе попить с мармеладками, ухватить же хочется всего по максимуму, и при этом не растягивая на восемь часов, на которые номинально рассчитано все мероприятие. В результате уложились в два с небольшим, что-то пропустив, но немногое и, надеюсь, не принципиальное. Первоначальная растерянность прошла, стоило пробегавшему мимо режиссеру обронить, что если по порядку, то лучше начинать с "Троянок" (то есть при всей кажущейся свободе выбора оптимальный алгоритм все-таки в структуре заложен). Аудиоперформанс (я бы так охарактеризовал этот фрагмент) "Троянки" - своеобразный парафраз на хор античной драмы, из динамиков (а реальных, живых артистов в представлении вообщее задействовано непосредственно не так много, в основном аудио и видео) в разных углах темной комнаты звучат голоса, в основном женские, и можно догадаться, что речь идет о теракте в госпитале. Главная тема: "мы хорошие люди". Главная мысль: "если мы - хорошие, значит вы, кто взрывает нас - плохие". Главное и наиболее часто повторяющееся во всех эпизодах сочетание: "свобода и демократия".

"Троянки" действительно задают тему, и не только тему, но и угол зрения, под которым на нее комфортно смотреть из-за письменных столов и столиков кафе благополучной западной либеральной интеллигенции: жертвы исламистских терактов (будем считать, что пока только мусульманских - с массовыми случаями православного терроризма Запад вроде пока не сталкивался, но дайте срок) сами виноваты своим стремлением "навязать" остальному миру свои понятия о пресловутых "свободе и демократии" вооруженным зачастую путем. Честно говоря, этот "стокгольмский синдром", в особенности со стороны тех, кто ничуть не пострадал напрямую, порядком достал, если не высказаться определеннее, в духе лексики Равенхилла (впрочем, у него "блядь" употребляется пуская и через слово, но исключительно в функции междометия и несет скорее конструктивную, нежели смысловую или хотя бы эмоциональную нагрузку, с "блядь" выходит нечто похожее на пьесу, а повытаскивай из реплик "блядь" - останется одна лишь убогая графомания), но кроме того, уже в сочетании "свобода и демократия" при бесконечном его воспроизведении, повторении из пьесы в пьесу, присутствует вполне определенная подмена понятий, поскольку "свобода" и "демократия" не просто превращаются в клише, но еще и подаются как абсолютные синонимы, сочетание же "свобода и демократия" - как тавтологическое, в то время как я бы рассматривал их скорее как антонимы или уж во всяком случае как категории, не столь явно связанные - ну допустим, это прямого отношения к опусу "Post" не имеет.

Из зала в зал переходя, попадаешь в по-разному оформленные пространства, в разные, но в чем-то до занудства схожие мини-сочинения на заданную тему. Каждое при этом, как полагается в post-модернистском каноне, содержит аллюзии на тот или иной в большей или меньшей степени хрестоматийный первоисточник - неважно, оперетка ли, роман ли Горького "Мать", классический черно-белый фильм или что еще. "Мать", кстати - это стилизованное черно-белое видео, героиня которого получает известие о гибели сына-солдата. В "Микадо" разыгрывается беседа двух солдат в госпитале. В "Одиссее" - солдатский монолог (в исполнении Данилы Козловского, но на видеомониторах). В "Армагеддоне" - жена-солдатка принимает гостя (Дарья Екамасова и Алексей Маслодудов, и тоже видео, хотя Маслодудов на представлении присутствовал как зритель и вместо со всеми ходил по лабиринту). Самый, может быть, любопытный эпизод (из тех, что я застал) - "Война и мир", с участием Павла Чинарева (он же - солдат в одноименном спектакле Волкострелова по состоящей из двух фраз пьесе Пряжко), действующие лица которого - солдат и 7-летний мальчик Алекс.


Сменивший имидж и обросший бородой Щукин (так что фотографии на входах, где его подстерегает охрана, можно выбросить в помойку) успел за считанные минуты распознать в микро-сюжете "Армагеддона" гомосексуальный подтекст, но шутки шутками, а соблазн увязать осколки словно разлетевшейся после взрыва реальности в единый мета-текст неизбежно возникает, не так сложно представить, что госпиталь, где разговаривают два солдата в "Микадо", тот же самый, что и в "Троянках", что одного из этих солдат не дождалась мать, а другого неверная жена, но я бы предпочел воздержаться - так вышло бы слишком просто, и неизбежно возник бы вопрос, ради чего тогда надо было устраивать "теракт" и "взрывать" классический драматургический нарратив, чтобы потом скрупулезно собирать и склеивать, что от него осталось? Нет, думается, по замыслу создателей опуса осколки, подобно тому, как описано в известной сказке Андерсена, должны попадать в глаза и в сердца, там застревать, изменяя оптику взгляда человека на современный мир и саму его природу человеческую. Однако лично я, во-первых, не верю в подобную возможность в принципе, а во-вторых, если все-таки допустить такую вероятность - не думаю, что предложенный новый взгляд вернее прежнего, не говоря уже о том, что и новизна его представляется сомнительной.

И все-таки кое-что в «Shoot/Get Treasure/Repeat» схвачено точно - если вернуться к "Троянкам", то ощущение беззащитности в осажденном и обреченном городе, по-моему, единственное, что не вызывает разногласий у всех, кто находится по эту, по нашу, по обреченную сторону стены. Но тем глупее призывать к ее разрушению, стена - единственное, что нас как-то способна защитить, пусть и не от троянских коней.

Концерт не из числа тех, что хорошо бы послушать, а такой, что нельзя пропустить - и по составу участников, и по программе: полностью 20-й век и в основном первого ряда авторы, а сочинения - не "шлягерные". Хотя шедеврами тоже не все из них назовешь. В первом отделении Андрианов не выступал, Ревич и Холоденко сыграли сначала три симпатичные вещички Бриттена ("Марш", "Колыбельная", "Вальс"), потом три пьесы Шимановского (из цикла "Мифы"), а затем уже Вторую сонату для скрипки и ф-но Прокофьева, но что касается даже Прокофьева - по-советски бодренькая музычка сонаты, где-то перекликающаяся по настроению и по языку с 7-й симфонией, но без трагического обрыва последней, чересчур простовата, а в своем оптимизме и не вполне искренна, по-моему, хотя исполнение во всех случаях, как и следовало ожидать, было безупречным. Второе отделение Ревич и Андрианов начали с дуэта Кодаи, обычного, с фольклорными мотивами, несколько приевшимися, хотя конкретно это сочинение я никогда не слышал раньше, и закончили уже все вместе замечательным трио Равеля.

Почти на два с половиной часа потянула роскошная программа в МЗК, но нам все мало, и мы кинулись в соседний Большой зал, где еще вовсю шел авторский концерт Андрея Эшпая. Застали полностью последний номер - Кончерто гроссо для солирующих ф-но, трубы, виброфона и контрабаса (за роялем - Мария Эшпай). Атональная система в приложении к джазовым ритмам звучит на деле не так ужасно, как в описании, и вещь сама по себе короткая (правда, ее повторяли на бис, так что слушали мы ее аж два раза), и энергичный итальянец-дирижер заводил ГАСО с видом заправского шоумена - не уверен, что стоило бы потратить на такое целый вечер (и уж никак нельзя было променять на него концерт Ревич, Холоденко и Андрианова), но для расширения опыта вышло неплохо, хотя бабка в гардеробе отказалась нас раздевать - мол, концерт уже заканчивается - а бабка на входе в зал не хотела пускать в охапку с одеждой, и пришлось бросить тряпье прямо в фойе, ну да это ничего, дело житейское.