Широко закрытые глаза

Даже если сводить хореографию к набору движений, Дуато - один из самых оригинальных балетных постановщиков сегодняшнего дня, но уникальным его искусство делает все-таки не сама по себе пластика, а то, как умно, как органично его движения вписаны в драматургическую концепцию спектаклей. А по драматургической насыщенности, по изощренности композиции, по плотности мысли и по тому, как наряду собственно с танцем в спектаклях задействованы другие традиционные для театра выразительные средства - костюмы, декорации и т.д. - Дуато можно сравнить разве что с Форсайтом.

"Многогранность" и "Формы тишины и пустоты" - не два самостоятельных спектакля, поставленных в один вечер, но два акта, взаимосвязанных друг с другом очень тесно и хореографически, и драматургически, и сценографически, и музыкальным материалом, чем постановка опять-таки вызывает ассоциации с Форсайтом, с его "Impressing the czar":

http://users.livejournal.com/_arlekin_/1368114.html?mode=reply

Оба акта представляют собой набор эпизодов-вариаций, фантазии на темы барокко в форме своего рода сюиты, но при явно рифмующихся и отражающихся друг в друге образах и мотивах первое и второе действия заметно различаются.
"Многогранность" открывается с пролога-дуэта: сам Начо Дуато в трико и Томас Клейн в "старинном" костюме и парике с косичкой. После чего, схематично обозначив таким образом встречу эпох, Дуато сцену покидает, тогда как его партнер, напротив, оказывается сквозным персонажем представления, чем-то вроде хозяина бала, церемонимейстера - я его для простоты и удобства про себя обозначил как Маэстро. Действие разворачивается на фоне металлической конструкции, похожей на строительные леса. По "фасаду" конструкция прикрыта широкими горизонтальными лентами, а внутри нее - мостки для подъема. Ленты из ткани, скручиваясь, напоминают органные трубы. Основные 13 частей первой "сюиты" имеют подзаголовки, некоторые из них "жанровые" - "полонез", "соната", "аллегро-адажио", в других упоминаются музыкальные инструменты - "четыре клавесина", "концерт для двух скрипок". Очевидно, что в любом случае практически каждый из подзаголовков напрямую связан с музыкой. В любой культуре, от архаичной ритуальной до современной массовой, музыка выступает в том числе как метафора секса, что для эстетики барокко с ее эмблематичностью особенно важно. В одном из эпизодов "Многогранности" герой играет тростью-"смычком" на девушке-"скрипке". В другом - на телах двух танцовщиков, как на клавесинах. В то же время один из эпизодов представляет собой стилизованный под фехтование танец трех мужских пар - "фехтуют" они также на палочках-тростях. Любовь и война, секс и смерть, век нынешний и век минувший - все перетекает и подменяется. При этом "Многогранность" - еще и шоу-балет, та же сцена с девушкой-"скрипкой" решена отчасти как пантомима, отчасти даже как театральная клоунада, а в одном из последних эпизодов задействован экран с подсветкой, за которым, пока Маэстро находится на авансцене, танцуют три девушки-тени, затем они меняются местами и за экраном оказывается уже Томас Клейн. "Многогранности" вообще не чужда ирония, есть эпизод с дуэтом двух полуобнаженных парней в чем-то вроде шортиков, каждая из полупрозрачных куполообразных штанин которых смахивает на кринолин. Но если Форсайт - рационалист-интеллектуал, то Дуато - романтик и работает с чувствами, а не с идеями. Потому у него с самого начала возникает уже в "Многогранности" романтическая линия, связанная с героиней в черном, то есть черное у нее платье, с полупрозрачным обтягивающим верхом, а на лице - белая маска. Вместе с ней вдвоем фигура в парике уходит в мир, где многогранность уступает место тишине и пустоте.

После "Многогранности", где за 45 минут на сцене возникает целый мир, ни на что не похожий (на прогоне первая часть шла дольше, но Дуато пять раз делал технические остановки, один раз - потому, что танцовщик упал) поначалу 35-минутные "Формы тишины и пустоты" кажутся сдержанными, угловатыми и несколько однообразными по набору движений, типичных для современного танца, хотя здесь также имеет место ирония. После мужской и женской кордебалетных сцен снова появляется главная пара - герой в парике и героиня в маске, но она оставляет его. Но в подзаголовках эпизодов опять использованы музыкальные термины: "Контрапункт", "Токката", "Ленто", "Хорал", "Симфония", "Финальная фуга", и только предпоследняя сцена озаглавлена "Вздох". Опять задействованы деревянные раскладные сиденья, которые возникли еще в первой после пролога сцене "Многогранности", составленные вместе, они служат оказавшемуся в одиночестве герою чем-то вроде смертного одра. Над ним появляется еще одна черная лента, но уже вертикальная и вращающаяся, пока девушка в маске, возможно сама персонифицированная смерть и есть, не оборвет ее. Кордебалет поднимается по мосткам и застывает - мизансцена сильно напоминает классические "Тени", и вполне вероятно, это осознанная реминисценция. А в финале еще раз, "рифмуя" эпилог с прологом, на сцену еще раз выходит Дуато в трико и исполняет небольшой, но выразительный монолог.

Работник архива, проходя по набережной, замечает одиноко стоящую у парапета женщину, а затем оглядывается на крик. Он заявляет о предполагаемом самоубийстве, но полиция реагирует вяло - самоубийц много, инспектор пускается в рассуждения о том, что количество суицидов зависит от времени года, а утопленники - не самый распространенный вариант, по статистике чаще мрут от передозировки наркотиков, вешаются и режут вены. Герой, однако, не успокаивается, ищет следы и в кафе неподалеку от места событий обнаруживает сумочку, оставленную той девушкой. От официанта узнает, что перед уходом она долго сидела, писала письма и комкала листы. Прочитав письма, где девушка описывала свои метания между мужем и сыном, которых оставила ради любви к мужчине, и новой жизнью, и имея на руках адрес их получателя, парень отправляется к нему.

Фильмы из Литвы и Эстонии, учитывая скромные масштабы тамошнего кинопроизводства, не так уж редко пробиваются в фестивальные программы, и как правило, приятно удивляют своим художественным качеством. Латвийский же кинематограф, не в пример театру, не доходит ни до фестивалей, ни тем более до ТВ, о прокате и говорить нечего. Но если "Падение" - из числа лучших его образцов, то, может, и не надо. Правда, это всего лишь копродукция, латвийско-германская, но сделанная на латышском языке, хоть и номинально. Поскольку письма девушки написаны по-русски, ее сожитель, которому они адресованы, тоже русский, причем когда герой к нему приходит и пытается говорить по-латышски, тот его не понимает и в дальнейшем они общаются только по-русски под водку, а их диалоги составляют основное содержание фильма, до тех пор, пока не подтвердится предположение, что девушка не погибла, а всего лишь вернулась, посомневавшись для порядка, к мужу и сыну.
Проблема даже не в том, насколько все это вторично и высосано из пальца, хотя что касается содержания, ни один из персонажей не произносит вслух ничего такого, что не высказали бы уже лет 60-70 назад персонажи экзистенциалистских романов, а в остальном "Падение" до боли напоминает продукцию киностудий "национальных окраин" коммуно-православной империи предперестроечного периода; и даже не в том, что идея для 15-минутной курсовой короткометражки мучительно растянута на полтора часа без малого, в связи с чем по большей части главный герой вынужден бесцельно бродить в депрессии темным закоулкам - в черно-белом, разумеется, изображении запечатленным; а именно в этой неосознанной констатации факта, что и сегодня независимая Латвия, член Евросоюза и НАТО, не только в политическом, но и в культурном отношении пребывает под завалами оккупантского говна, разгребать которое просто некому.

Виктор - актер, Сильвия - психолог, они шесть лет прожили вместе, но Виктор изменил ей с партнершей по сцене, и мало того, честно во всем признался. Теперь Сильвия выходит замуж за Дэйва, с которым познакомилась в спортзале, а это обстоятельство почему-то особенно сильно оскорбляет чувства и без того обескураженного Виктора, у которого не только личная жизнь, но и карьера не ладится - он вынужден подрабатывать продавцом в книжном магазине. Напившись с горя и получив от незнакомой девушки в баре зонтик по случаю дождя, он сталкивается на мокрой улице с двумя странноватыми мусорщиками, Рафаэлем и Доном Мигелем, и те на ближайшей свалке предлагают ему переиграть судьбу заново.

Сюжеты, связанные с возможностью изменить прошлое, не исключая и российские изводы (советский - "Галоши счастья" Михаила Рощина, новорусский - "Алексеев и тени" Марии Арбатовой) развиваются, как правило, по стандартной схеме, когда любая попытка исправить сделанную ошибку влечет за собой другие изменения, к которым герою приходится подстраиваться. К примеру, Виктору удается при "второй попытке" избежать признания в измене и воспрепятствовать походу Сильвии в спортзал, но Сильия и Дэйв все равно знакомятся через общую подругу, а Виктор, зная, чем это закончилось в "другом измерении", начинает ревновать, устраивает истерику и снова все портит, подталкивая Сильвию и Дэйва друг к другу. Сильвия уходит к Дэйву, но впоследствии понимает, что ошиблась. Однако Виктор к тому моменту уже встретил официантку Луизу, нерасторопную в работе и пробавляющуюся в сфере услуг в ожидании писательской удачи, но хорошо сложенную, с ней его карьера идет в гору и когда Сильвия готова раскаивается, он уверен, что Луиза - его судьба.

По-настоящему же интересны подобные истории, во-первых, тем, как решается "техническая" сторона вопроса, и во-вторых, оригинальностью и яркостью персонажей, их характеров, имиджей и типов поведения. С первым в "Человеке с дождем в ботинках" дело обстоит довольно просто - "волшебники" берут все на себя и возвращение в прошлое оборачивается чисто художественной условностью, не требующей хоть сколько-нибудь рациональных объяснений (хотя и психоаналитические, и техногенные варианты тоже бывают любопытны, взять хотя бы "Эффект бабочки"). Со вторым сложнее - Дуглас Хэншелл, играющий Виктора, еще ничего, занятный такой страшила, хотя и не самый выразительный, Лена Хиди в роли Сильвии - смазливая бабенка, но слишком обыкновенная для "сказки" и совсем неинтересная, еще удивительнее, что Марк Стронг, один из лучших актеров современного кино, здесь еще молодой и уже почти совсем лысый, играющий нового жениха героини Дэйва, ну просто ни рыба ни мясо. Приняла посильное участие в фильме и Пенелопа Крус, сыгравшая ту самую "удачливую" официантку Луизу. Но драматургически мотив разрабатывается традиционно и сюжет в результате закольцовывается: в сильный дождь, получив на дорогу "волшебный" зонтик, Сильвия встречает Рафаэля с Доном Мигелем. И пафос, стало быть, для такого рода сюжетов тут тоже самый распространенный: как ни крути, что не меняй - а от судьбы не уйдешь.